Статья: Исторический источник: человек и пространство

Доклад на научной конференции "Исторический источник: человек и пространство",

Москва, РГГУ, 3 февраля 1997 г.

Пространство, будучи источником объяснения, затрагивает все реальности истории, все, имеющие территориальную протяженность: государства, общества, культуры, экономики...

Ф. Бродель

Что такое историческая география ? Достаточны ли и уместны ли вообще бытующие в российской науке взгляды на то, что "она занимается тем же, что и география, но только в отношении к прошлому", или попытки определить ее предмет перечислением (в некоем позитивистском вкусе) того, чем она занимается: историческая география природы, историческая география населения, историческая география хозяйства, политико-административная историческая география и т.д.

I

Исторический процесс, создав авторефлексию и исторические науки, познает себя как многомерное явление. Отсчет событий; счет царствованиям, временам и эпохам; противоположение "своей" и "чужой" истории - от миров эллинов и варваров Геродота до европоцентризма и антитез "Запад - Восток", "Север - Юг" ; видение сменяющихся или сосуществующих цивилизаций - от Книги пророка Даниила до трудов А.Тойнби; иерархия обществ, государств, территорий; созданные в различных эпистемологических системах шкалы форм, сущностей и ценностей исторического процесса - это неисчислимый корпус мер познания, возникавших в соответствующих условиях времени, места, ментальности. Бесконечное разнообразие мер в историческом познании, возможность сосуществования и конкуренции их определенного сомножества, споры о мерах даже в рамках одной и той же методологии восходят к трем главным феноменам истории человека, проявляющим себя и в историческом процессе, и в его познании. Это - Время, Пространство, Событие.

По расхожему, обыденному счету в исторической реальности и в труде историка эти три феномена слиты воедино. Всякое историческое событие происходит, всякое явление наблюдается в определенное время и в определенном месте (даже неопределенные указания мифа на время и место действия являются определенными внутри самого мифа). Иного способа описать историческое явление не существует. Самые абстрагированные суждения историософии исходят из этого триединства.

Мир реальностей истории одновременно своим движением порождает и бесконечное множество простых и иерархических (бесконечной степени сложности) соединений времени, пространства и события, и непрерывность, нерасчлененность, безграничность процесса. В какой-то мере эту ситуацию прерывности и непрерывности можно уподобить дуалистической, корпускулярно-волновой картине мироздания, созданной наукой ХХ века. С другой стороны, мир историографии, исследуя мир реальностей истории, предложил различные, порой прямо противоположные трактовки и категорий исторического времени, и исторического пространства, и, в особенном множестве - исторического события (факта, явления), их соединений и их непрерывности. Наконец, динамика, подвижность понятия "история" (как процесса и как науки), различный смысл, вкладываемый и в настоящее время в это понятие, еще не разрешили если не ту проблему, что категории пространства и времени с точки зрения "истории" являются "сверх-историческими" (термин Л.П. Карсавина) и в их трактовке историк уже не историк, то, по крайней мере, проблему места этих категорий в мышлении и научном аппарате историка. Отголоски споров очевидны, напр., в постановке и в разных ответах на вопросы: носит ли история человечества изначально глобальный характер или приобретает этот характер во времени? существуют ли народы "исторические" и "неисторические"? входят ли в состав исторических источников ,т.е. свидетельств человеческой истории, независимые от человека явления природы? и др.

Собственно, история, как наука, всеобъемлюща, как и история-процесс, тем, что одновременно изучает - и начала она делать это интуитивно, бессознательно, задолго до появления теории корпускулярно-волнового дуализма - и различные дискретные соединения "времени - пространства - события", и стремится понять непрерывность процесса (древний парадокс об Ахилле и черепахе, столь поразивший Л.Н. Толстого). Самый предмет изучения - "время - пространство - событие" - текуч, динамичен, изменчив и в реальности, и в сознании, и в содержании и в соотношении своих частей. Он порождает знания, исследования, а за ними - науки, посвященные и целому (история), и составным частям. Вслед за событием (явлением, фактом) вырастает шлейф наук феноменологического характера - в данном случае этот термин применен в прямом, а не в устоявшемся философском смысле, - и далеко не все они являются науками историческими. "Время" - главный объект ряда естественных и гуманитарных наук от фундаментальной физики, астрономической и математической хронологии до хронологии исторической. "Пространство" (и его частный случай - место) - предмет также значительного круга дисциплин, от наук о Космосе и Земле до наиболее тесно сомкнутой с историей общества науки исторической географии.

Событие, время, пространство и их изучение - так же, как явление, сущность и знание, - обусловили единство наук о мире, обществе и человеке. Предметные области указанных циклов и отдельных наук в этих циклах нередко почти совпадают или перекрывают друг друга; порой различия заключаются лишь в цели,порядке и методе изучения. Но "всякая наука, однако, определяется не только своим предметом. Ее границы в такой же мере могут быть установлены характером присущих ей методов" (М. Блок. Апология истории или ремесло историка. 2-е изд. М., 1986. С. 29). Этим мнением, несущим в себе элемент современного феноменологического - в философском смысле - подхода и подразумевающим сложную гамму отношений между объектом познания и его исследователем можно воспользоваться и для ориентации в системах наук, изучающих в тех или иных отношениях событие, пространство и время, в том числе - для понимания того, как специфика предмета и метода исторической науки о территории человека - исторической географии - определяют ее место в системе наук.

II

А что же в прошлом этой научной дисциплины? Как она ранее соотносила пространство, время и событие, чем в этом соотнесении она отличалась от других наук ?

История пространства, на котором развертывалась история человека - историческая география - возникла позднее исторического знания. Она рождалась в эпоху Возрождения, в эпоху великих географических открытий (см.: В.К. Яцунский. Историческая география: История ее возникновения и развития в XIV - XVIII веках. М., 1955). Рождалась как знание, бесполезное практически (чем полезны карты несуществующих древних миров в сравнении с картами открываемой европейцами планеты?), но наполненное духом гуманизма. Где прославленные города, упоминаемые в возвращаемых в человеческую культуру античных рукописях? Где текут реки, названные древними авторами, но давно сменившие имена? Где пути воинов Александра Македонского и римских легионов, где поля их сражений? Где на Земле жили гиперборейцы и невры, пеласги или одоманты? Где в скифских степях затерялось и погибло персидское войско? Эти и подобные им вопросы, заданные рационалистической любознательностью, в век нарастающего предпринимательского практицизма формировали основы фундаментальной гуманитарной науки, без которой бесплодным, тупиковым, быстро вымирающим оказывался бы этот самый практицизм. Стремление ученого, художника, поэта к отвлеченному гуманитарному знанию и прагматизм математика, изобретателя, мореплавателя и дельца были явлениями одной ментальности, объединявшей людей на принципах нового (после средневековья) образа мысли и жизни и определившей духовный облик эпохи.

Одновременно с исторической географией и в той же среде рождались вспомогательные науки истории, и первые среди них - палеография, хронология, дипломатика, геральдика, генеалогия. И ранее Возрождения те или иные духовные "прорывы" народов своим почти обязательным компонентом имели ту же любознательность, тот же повышенный интерес к древним рукописям, летоисчислению, географии и географическим представлениям и т.п. (скриптории "каролингского ренессанса" в VIII - IX вв., "Хронология древних народов" и "Памятники минувших поколений" аль-Бируни в Х в., "Ямато Моногатори" в Х - начале XI в. и др.). Позднее такой же повышенный интерес характерен для Просвещения, для романтической философии, литературы и историографии XIX в. Далее эта особенность менее заметна в выросшем потоке дифференцированного научного знания, но все-таки наблюдаема.

Историческая география Возрождения вырастала из географии практической, из современной тогда карты, циркуля, навигационной линейки. В области "чистой" географии она соотносилась с картографией, атласами, описаниями стран (напр., "Описанием Нидерландов" Л. Гвиччардини, 1567). Методическая близость к практической географии, землеописанию была причиной тому, что география историческая ранее, чем собственно история, стала обретать черты науки: отграниченность знания от объекта изучения, осознание предмета, метод, научный аппарат. Существенно и то, что, в отличие от истории, она не знала целой эпохи трансляции текстов. Первыми источниками историко-географического знания стали нарративные произведения - преимущественно истории древних авторов, "накладываемые" исследователями на географическую карту и выверяемые по данным топонимики, устной традиции, непосредственным географическим, этнографическим, визуально-археологическим наблюдениям. Историческая география долгое время оставалась и географией античности, и элементом исторической эрудиции. Метод "наложения на карту" выявляемых исторических реалий, метод, совместивший в себе естественно-научное и гуманитарное знание, выявил специфику и определил черты характера зарождавшейся науки.

С превращением истории из транслируемого знания в науку - в Европе этот процесс занимает конец XVI - XVII вв., в России он запаздывает примерно на столетие - первенство исторической географии было поколеблено, она во все большей мере вливалась в историю, дистанцировалась от собственно географии с ее математическими и физическими основами. Но, с другой стороны, рождались статистика, практическая экономия, расширялся круг проблем, требовавших историко-географических знаний.

Разделение в XVII - XVIII вв. историографического потока на историософское, ищущее законы исторической жизни, и прагматическое, описывающее течения, оставило перед вторым, прагматическим, проблему историко-географической эрудиции (историко-географические комментарии к изданиям духовных ученых конгрегаций и библиотек во Франции и Италии, провинциальный "географизм" Ю. Мезера в Германии, географические познания В.Н. Татищева или споры И.Н. Болтина с М.М. Щербатовым о топонимах летописей в России и соответствующих им реалиях и др.). Это течение и то, что наследовало ему, сосредоточилось на изучении дискретных соединений события, времени и пространства.

Перед первым же, историософским, течением встала проблема роли географического фактора в истории народов. Начиная с требований Ф. Вольтера учитывать при изучении того, "как росла нация", территориальные и демографические данные, известия о торговых путях и мореплавании и др., с размышлений Ш.Л. Монтескье о влиянии климата на историю народов, эта проблема никогда более не выходила из поля зрения ни рационалистической, ни романтически-шеллингианской, ни гегельянской органической, ни позитивистской, ни сменявших ее течений релятивистской и феноменологической историографии. Университетские курсы и многотомные национальные истории в XIX в. открывались обстоятельным географическим обзором стран, раскрывающим в той или иной мере особенности национальной истории. Порой проблема историко-географического детерминизма приобретала довлеющее концептуальное значение (Г.Т. Бокль, П.Н. Милюков и др.). Изучение роли географического фактора в большей мере реализовало идею непрерывности, преемственности исторического процесса.

Рационалистическая историография в пору своего расцвета выдвинула новую проблематику - состав и расселение древних и раннесредневековых народов, происхождение и границы европейских государств, история войн и дипломатии, история торговли, мореплавания и географических открытий, хозяйственное освоение территорий, история городов и др. - требующую специальных историко-географических познаний, а также связей с другими науками (географией, статистикой, этнографией и др.). Возник вид специального историко-географического исследования (Ф.Клювер, Ж.Б. Д'Анвиль, и др.; в России в XVIII в. ближе других к такому виду исследования подошли Г.Ф. Миллер в своих "путешествиях", П.И. Рычков, В.В. Крестинин). К началу XIX в. возникли три, по меньшей мере, главных пути историко-географического изучения:

- эрудиционный; он делал историческую географию вспомогательной исторической дисциплиной и в свою очередь порождал свои вспомогательные области (топонимика, гидронимика и др.) - он в большей мере тяготел собственно к истории и к филологическим наукам;

- историософский; он в большей мере примыкал к философии, к методологии истории и выходил в концептуальную область;

- территориально-обзорный; он, в наибольшей мере тяготел к дисциплинарной самостоятельности, к установлению паритетных отношений с географией, этнографией, статистикой, экономической наукой и, наряду с первым, эрудиционным, определял "лицо" и содержание формировавшейся науки исторической географии.

Это было начало путей, многое еще существовало в эмбриональном состоянии. Доминирующему интересу рационализма к политической и нравственной истории соответствовала своя аксиоматика представлений о пространстве, времени и событии. Пространство мыслилось как политическая, государственная территория; время - как поступательный процесс наполнения пространства разумом, как процесс нравственного и политического совершенствования людей; событие сводилось к действию, продиктованному просвещенным разумом или неразумным нравом - и это определяло состояние историко-географической карты.

Начатое движение усилилось в первой половине XIX в. Романтическая историография сформулировала проблемы особенностей национальных историй и вывела вопросы влияния друг на друга и взаимодействия народов из плоскости абстрактных суждений на реальные исторические территории (напр., схемы происхождения феодализма в Западной Европе у О. Тьерри и Ф. Гизо, блестящие догадки Н.А. Полевого об изменении характера исторического развития по направлению с северо-запада на юго-восток и "переработке" в Древней Руси скандинавского дружинного феодализма под влиянием византийского деспотизма). Пространство, его особенности, его глобальная ориентация обрели свои народы (не только государства, как в рационалистической эпистемологии; да и сама идея государственности отступила на второе место после идеи "народного духа"). Народы и пространства оказались включенными в общую концепцию "развертывания" мирового абсолюта. В понятие времени истории вместо математического отсчета рационализма вводилось понятие эволюции, развития, связавшее время с явлением (идея иная, чем идея линейного "количественного" накопления, очищения, совершенствования, присущая рационалистическому мышлению). Возникла устойчивая научная связь трех компонентов целого.

Затем настала очередь историографии органической, гегельянской. Восстанавливая разнесенное романтической историографией по своим странам понятие всемирной истории, она сформулировала проблемы отношений мировой и национальных историй и пространств, наполнила эволюционное понятие времени новым содержанием, трактуя развитие в явлениях, времени и пространстве как объединенный понятием "мирового духа" путь к свободе, самопознанию абсолюта, гражданскому обществу. Проблематика пространства, исторической географии в рамках органической парадигмы оказывалась оттесненной на задний план величественной, цельной - но умозрительной, спекулятивной - картиной мировой эволюции. Органическую историографию привлекали, главным образом, историософские аспекты пространственного мышления - смещение и преемственность центров мировой истории и культуры, "неисторический" Восток и "исторический" Запад (Гегель), борьба "леса" и "степи" и роль колонизации в исторической эволюции (С.М. Соловьев), соотношение европейских пространств, народов и историй, политических и культурных влияний, география христианства (Л. фон Ранке и др.). В научный оборот стали вовлекаться уже не только национальные нарративные источники (хроники, летописи), но и законы, акты, военные и дипломатические документы, географические описания. И, хотя наследие органической историографии в области исторической географии невелико, ее общая идея цельности, единства, взаимосвязи процессов стала генетической основой последующих течений.

Позитивистская историография связана с завершением бурного роста классического естествознания в XVIII - XIX вв. и преодолением в гуманитарных науках умозрительных концепций, накидываемых на факты, "как покрышка на сливки" (выражение В.О. Ключевского в адрес С.М. Соловьева). Это проявилось, в частности, и в области географии. Пятитомный "Космос" (1845-1862) и другие труды А. Гумбольдта, девятнадцати-томное "Общее землеведение" (1822-1859) и другие труды К. Риттера выработали обширную, практически применимую позитивистскую концепцию и задали огромную программу географической науки, в том числе в исследовании и истолковании взаимоотношений между природой и элементами цивилизации и культуры. Недаром в европейских и американских университетах преподавание и изучение географии во второй половине XIX - первых десятилетиях ХХ в. оказалось тесно связанным, с одной стороны, с естественными науками, с другой стороны - с историей (см.: Баттимер А. Путь в географию. М., 1990. С. 383-395). В России подобная программа так или иначе возникала в трудах К.И. Арсеньева, П.П. Семенова-Тян-Шанского и др. Возросло давление на историческую науку со стороны демографии, статистики, этнографии, экономических наук. Но и сама историческая наука, переходя от органической к позитивистской парадигме, все более связывала изучение прошлого с проблемами народонаселения, с освоением территорий и ландшафтов, с историей и географией хозяйства и путей сообщения, администрации, культуры. В научный оборот вовлекались комплексы хозяйственных и таможенных документов, делопроизводство центральных и местных учреждений, статистика, журналы плаваний и путешествий, транспортные документы, источники личного происхождения.

"Отбрасывая" историософию, позитивистская наука сосредоточивала усилия на тщательной отработке конкретной историко-географической картины стран и регионов, на тематических исследованиях, на историко-географической эрудиции и, в конечном счете, ставила историко-географическое наблюдение на службу историческому наблюдению. Историко-географический факт так же предшествовал историческому факту или движению исторических фактов, как исторический источник - непосредственному выводу, из него следующему; связь мыслилась в одном направлении.Образцы подобной работы в России представляют лекции II - IV "Курса русской истории" В.О. Ключевского, обзоры русских земель на рубеже XVI - XVII вв. в "Очерках по истории Смуты в Московском государстве" С.Ф. Платонова, первая глава "Феодализма в удельной Руси" Н.П. Павлова-Сильванского и др.

Позитивистской наукой были созданы университетские курсы исторической географии. Огромную роль в сближении на позитивистской основе истории и географии в европейской и американской науке сыграли на рубеже XIX - XX вв. труды профессора Сорбонны Видаля де ла Блаша, в особенности его знаменитый "Атлас истории и географии" (Histoire et Geographie. Atlas general Vidal de la Blache. Paris, 1894, 1909, 1918, 1922, 1938, 1951). В России университетские курсы исторической географии были в этот же период опубликованы Н.П. Барсовым, С.М. Середониным, А.А. Спицыным, М.К. Любавским, хотя они оказались, как правило, посвящены лишь части уже поднятых проблем - главным образом, местам и границам расселения племен Восточной Европы, территориям средневековых княжеств. В присущем позитивистской историографии стиле мышления российская наука разделяла проблему пространства как условия исторической жизни - и эта проблема существовала вне исторической географии как предпосылка собственно истории, и проблему названных источником этнических, политических и административных границ и образований - и это становилось предметом исторической географии. Время, пространство, событие, исторический источник как бы распались и каждую из этих категорий позитивистская методология стремилась интерпретировать с некоей естественнонаучной, механистической точки зрения. В одной и той же степени и человек прошлого, и общество, и историческая территория, и историческое явление в позитивистской парадигме являлись пассивными объектами, к которым прилагается труд историка. Обладавший великолепным аналитическим аппаратом, позитивистский стиль мышления в большей мере разделял, нежели связывал, что, несомненно, стало одной из причин его кризиса.

III

Дальнейшие пути западноевропейской и американской, с одной стороны, и российской исторической географии, с другой стороны, несколько разошлись и в силу научных традиций, но, главным образом, их разводила реальная историческая практика, ментальность и направление развития обществ. В западноевропейской и американской науке историко-географические представления развивались, с одной стороны, в русле возникавших после Первой мировой войны исторических школ, все более выдвигавших на передний план изучения проблему истории человека, его внешнего и внутреннего мира. Историки все более обращались к проблеме пространства как одной из важнейших составляющих человеческого существования - Л. Февр (Febvre L. La terre et l'evolution humaine. Paris, 1922; translated 3rd ed. Febvre L. A Geographical Introduction to History. London, 1950), М. Блок (Bloch M. Les caracteres originaux de l'histoire rural francaise. Paris, 1931), Ф. Бродель (Braudel F. La Mediterranee et le monde mediterraneen a l'epoque de Philippe II. Paris, 1949), В.Кирк (Kirk W. Historical geography and the concept of behavioural environment / IGJ, Silver Jub. Vol., 1951) идр. С другой стороны, общая география все более проникалась гуманистическими тенденциями и порождала такие отрасли, как историческое ландшафтоведение, историческая география народонаселения, историко-экономическая география, география урбанистики и др. Результаты историко-географических исследований несли не только фундаментальное знание, но играли значительную роль в прогнозировании экономического развития, реструктуризации старых и освоении новых территорий, в экономическом планировании, как, напр., труды учеников и последователей В. де ла Блаша, или историко-географические исследования Промышленного пояса США американского географа 20-х гг. С де Геера (De Geer S. The American Manufacturing Belt. N.-Y.,1927), или докторская диссертация шведского географа В. Вильяма-Уллсона "Географическое развитие Стокгольма с 1850 по 1930 г." (William-Olsson W. Huvuddragen av Stockholms geografiska utveckling 1850-1930. Stockholm, 1937) и др. Определенная часть географов полностью переходила к работам в области исторической географии, как, напр., английские географы Г. Дерби (Darby H.C. An Historical Geography of England before A.D. 1800. Cambridge, 1936), В. Р. Мид (Mead W.R. An Historical Geography of Scandinavia. London, 1981) идр.

В нашей стране после Октябрьской революции историческая география как дисциплина историческая сразу же более чем на 20 лет оказалась отброшенной внедрением в школу и науку "обществоведения", а затем теории общественно-экономических формаций; в меньшей мере пострадали историко-географические исследования, связанные с археологией (Готье Ю.В. Железный век в Восточной Европе. М., 1930; и др.). Исследования же географов и краеведов продолжали первое время намеченную Семеновым-Тян-Шанским программу (в истории географической мысли в России и СССР в отличие от истории социальной мысли не было резкого идеологического рубежа; заявления же о том, что советские географы "решительно отбрасывают попытки буржуазных ученых создать какую-то общую систематическую географию" появились и стали доминировать позднее, в начале 30-х гг. - см.: Забелин И.М. Очерки истории географической мысли в СССР. 1917-1945 гг. М., 1989. С. 35, 234). Возникали соответствующие отрасли географической науки (экономическая география и др.), однако с историко-географическими исследованиями, с одной стороны, и с практикой, которой нужна была география ресурсов (физическая география), с другой, они в такой степени, как в Европе и США, не сращивались. Тем более, практике оказывались ненужными исследования историков об эволюции размещения в России сельского хозяйства, промышленности и ремесел, путей сообщения, об историко-географическом развитии городов. Восстанавливаемые с середины 30-х гг. в рамках социально-экономической истории историко-географические исследования (Веселовский С.Б. Село и деревня в Северо-Восточной Руси XIV - XVI вв. М.; Л., 1936; и др.) "замкнулись" на историческую науку. Но эта замкнутость получила специфический характер и "поле" исторической географии на некоторое время стало даже уже, чем в классической позитивистской науке. Гипертрофия теории социально-экономических формаций практически уничтожила в области методологии истории проблему географического фактора. На три с лишним десятилетия исчез курс исторической географии в высшей школе; его восстановление в Историко-архивном институте в 50-е гг. состоялось исключительно из-за огромной энергии В.К. Яцунского - и почти сразу же здесь складывается круг его учеников, ставших вскоре вровень с учителем. Традиция остановленной быть не могла. Но историко-географические труды М.Н. Тихомирова, А.И. Андреева, В.К. Яцунского, А.Н. Насонова, Л.В. Черепнина и др. поневоле все более уходили в эрудиционную область, сохраняя научное наследие и противодействуя вульгаризации исторического мышления. Попытки же в этих условиях определить предмет исторической географии, - исключая глубину взгляда на нее В.К. Яцунского, - сводились к приведенной выше квазипозитивистской формуле, по которой историческая география изучает все то же, что и наука география - но только в прошлом, - или к перечислению деталей ее объекта - историческая география природы, историческая география народонаселения, хозяйства, политических и административных границ, исторических событий (см.: Дробижев В.З., Ковальченко И.Д., Муравьев А.В. Историческая география СССР. М., 1973). Сущность кризисной ситуации, сложившейся в отечественной исторической географии, выразилась довольно ординарным образом - в существенном отрыве друг от друга развивающихся реальных исследований и отстающих методологических представлений.

IV

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--