Статья: Лирика Георгия Иванова

А третье — совершенный Врангель,

Моноклем округливший глаз.

Но Врангель, это в Петрограде,

Стихи, шампанское, снега...

О, пожалейте, Бога ради:

Склероз в крови, болит нога.

Никто его не пожалеет,

И не за что его жалеть.

Старик скрипучий околеет,

Как всем придется околеть.

Но все-таки... А остальное,

Что мне дано еще, пока —

Сады цветущею весною,

Мистраль, полфунта судака?

Ощущение абсурда бытия, его тошнотворности роднит Иванова с французскими экзистенциалистами — Жаном-Полем Сартром (роман которого, написанный в одно время с «Распадом атома», так и назван — «Тошнота»), Альбером Камю. Сближают их и богобогрческие мотивы Но Сартр и Камю в противостоянии этому абсурду взывают к героическому поведению и убеждены в спасительности творчества. У Иванова нет такой отрады:

Не станет ни Европы, ни Америки,

Ни Царскосельских парков, ни Москвы

Припадок атомической истерики

Все распылит в сияньи синевы.

Потом над морем ласково протянется

Прозрачный, всепрощающий дымок...

И Тот, кто мог помочь и не помог,

В предвечном одиночестве останется.

Жизнь предстает вселенской помойкой, в которую канут все ее красоты:

Еще я нахожу очарованье

В случайных мелочах и пустяках —

В романе без конца и без названья,

Вот в этой розе, вянущей в руках.

Мне нравится, что на ее муаре