Статья: Некоторые богослужебные особенности у греков и русских и их значение
С богословской, вероучебной точки зрения, однако, наиболее серьёзное расхождение, выраженное в богослужебных особенностях греков и русских, наблюдается не в самой Евхаристии, а в подготовительной к ней части, в проскомидии. Я опускаю вопрос количества употребляемых просфор: будь то одна, пять, или даже семь, как у старообрядцев, это не является существенным вопросом. Более важно то, что греки, среди девяти чинов святых, воспоминаемых при вынимании частиц из просфор, на первое место, перед святым Иоанном Предтечей, ставят Архангелов Михаила и Гавриила, а также все пренебесные бесплотные силы, т. е. ангелов.
Русские же совершенно не поминают ангелов на проскомидии и начинают сразу со святого Иоанна Предтечи. За этими двумя особенностями богослужебной практики стоит серьёзный богословский вопрос: относится ли искупление, спасение Кровью Христовой, крестной Его жертвой, только к человеческому роду, или же оно включает и ангелов и имеет космическое значение? Предназначено ли Таинство Тела и Крови Христовых, святая Евхаристия, также и ангелам, не имеющим тела? Наконец, распространилось ли грехопадение человека также и на ангелов, так что они имеют нужду в искуплении? Таковы вопросы, которые ставит евхаристическое поминовение ангельских сил.
Некоторые русские богословы охарактеризовали эту практику как еретическую, но официально вопрос этот не обсуждался ни в одной из православных церквей. Исторически список и порядок святых, поминаемых на Литургии, установился лишь понемногу; среди греческих рукописей византийской эпохи одни включают имена ангелов, другие не включают. Однако в противоположность вышеизложенным случаям, именно греки приняли расширенную версию, содержащую имена ангелов, тогда как русские исключили их из литургической практики, может быть по вероучебным причинам. Не имея намерения разрешить здесь этот вопрос с богословской точки зрения, я хотел бы всё-же сказать, что русская практика выражает более антропоцентрическое понимание спасения, тогда как греческая более подчеркивает его космический аспект. В этом смысле здесь можно провести параллель с разночтением, существующим между греческими и славянским текстом возгласа священнослужителя на утрени перед "Хвалитями": "Яко Тя хвалят вся силы небесныя и Тебе славу воссылают" у греков, тогда как у русских говорится: "... и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во секи веков". Как видите, славянский текст более антропоцентрнчен: не "силы небесныя", а "мы" воссылаем славу Святой Троицы
Можно было бы еще долго говорить о богослужебных особенностях в других чинопоследованиях (вечерня, утреня, часы и т. д.) у греков и русских; но чтобы не слишком затягивать наше изложение, скажем лишь, что, в приходской практике во всяком случае, главное различие состоит в том, что греки совершают вечерню вечером, накануне воскресных и праздничных дней, а на следующий день начинают богослужение утреней, переходя к Литургии непосредственно после Великого Славословия и опуская часы. Русские же совершают вечером то, что они называют "всенощным бдением", т. е. вечерню и утреню вместе, что далеко не длится всю ночь. На следующий день перед Литургией читаются часы.
Надо сказать, что и та и другая богослужебная практика имеет свои преимущества и свои недостатки. Греческая более естественна и ближе к типикону, поскольку вечерние богослужения совершаются вечером, а утренние утром, а не на оборот, как у русских. Но с другой стороны, поскольку вечерня по природе очень коротка, в церквах греческого языка почти никто на нее не ходит в силу православной психологии: не стоит идти в церковь на короткое богослужение; чем длиннее служба, тем больше причин на нее идти. Русская всенощная стала богослужением очень посещаемым, даже в ущерб Литургии, что достойно сожаления. Причина этому сентиментальная: люди любят молиться в полутьме при мерцании лампад и свечей.
Литургия же утомляет их своей духовной интенсивностью. Следует однако сказать, что за последние десятилетия это настроение уступило обратной крайности у русских, проживающих на Западе: под влиянием инославной среды, в которой они живут, и той ложной духовности, которая сводит всё благочестие к одной Евхаристии, они очень редко приходят ко всенощной, лишая этим себя духовного и богословского богатства, содержащегося в ее песнопениях.
Можно также пожалеть, что в настоящее время в частности, у греков (исключая Афонские монастыри) так мало читается Псалтирь. Так, чтение и пение 1-го псалма, "Блажен муж...", составляющего один из торжественных моментов всенощной у русских, совершенно выпал из греческой вечерни, несмотря на все предписания древних типиконов. Тоже можно сказать и об упразднении чтения часов в греческих приходах, кроме Великого Поста.
Великий Пост конечно занимает одно и то же центральное место в литургическом году и в духовной жизни как у греков, так и у русских.
Однако, те моменты, в которых выражается народное благочестие, духовные ударения, если можно так выразиться, иногда очень различно расставлены у двух православных народов. Если взять шесть первых недель Поста (о Страстной Седмице мы будем говорить позже), то можно сказать, что у русских одним из наиболее характерных и ярких выражений духовной жизни является молитва "Господи и Владыко живота моего..." Всякий русский, даже редко бывающий в церкви, хорошо знает эту молитву, она отмечает для него начало и конец постного времени, она — то, что выделяет богослужения Великого Поста из всех других моментов богослужебного года. О большой ее популярности и глубоком влиянии на духовную жизнь свидетельствует стихотворение Пушкина "Отцы пустынники и жены непорочны...". Это была любимая молитва поэта, он глубоко умилялся, слушая как священник читает ее в церкви.
А ведь Пушкин не был особенно религиозным человеком. Поэтому русский верующий будет чрезвычайно удивлен (и даже не поверит), узнав, что молитва эта фактически неизвестна огромному большинству греческого церковного народа, что в греческих церквах во время Великого Поста ее не слышно.
Во избежание возможного недоразумения, я должен объясниться. Конечно, молитва эта существует в греческих богослужебных книгах, как и в русских; ее не пропускают, она хорошо известна духовенству и литургистам, но ввиду того, что она, согласно предписаний древних типиконов, читается священником тихо, "тайно", народ совершенно ее забыл, сохранив лишь сопровождающие ее земные поклоны, характерные для Великого Поста.
Греческая практика читать молитву "Господи и Владыко..." "тайно" несомненно более древняя.
Все типиконы, включая и русские, это предписывают (см., напр., в русском, существующем в настоящее время типиконе указание о начале Поста: "Внутренне творим", или в других местах: "в уме" или "тайно", молитву Ефрема Сирина "Господи и Владыко"). Русская практика читать эту молитву громко является нововведением, восходящим к XV-му или XVI-му веку; однако она сохранила в религиозном сознании народа одну из наиболее прекрасных православных молитв, которая без этого могла быть забыта, ибо если "тайное" или "умное" чтение некоторых молитв может быть духовно полезным в монастырях, где монахи хорошо знают богослужение, то в приходах, особенно больших, оно может повести к забвению и тем самым к духовному обеднению.
Нечто подобное можно сказать и о великом Каноне святого Андрея Критского. Очень популярный у русских и представляющий для них один из моментов, на которых сосредоточено покаянное настроение в Великом Посту, он проходит почти незамеченным у греков.
У последних наиболее популярен, любим и посещаем из всех великопостных служб (исключая Страстную Седмицу) Акафист Пресвятой Богородице. Греки не довольствуются совершением его на утрени субботы пятой недели Поста, как это предписывается всеми древними типиконами, но совершают его еще, разделив на четыре части, по пятницам четырех первых недель Великого Поста на повечерии. Здесь можно было бы усмотреть более интенсивное почитание Богоматери в великопостной практике, если бы этому не противоречили другие факты (о которых мы будем говорить в дальнейшем).
Парадоксальным образом молитвы об оглашенных стали для греков характерной чертой Великого Поста, так как кроме как на Литургии Преждеосвященных Даров, они не слышат их в другое время года.
Литургия Преждеосвященных Даров имеет, разумеется, одно и то же значение в переживании Великого Поста и для греков, и для русских; народ любит это богослужение и много на нем бывает, особенно если оно совершается вечером, как полагается, хотя это "смелое новшество" и встречает еще сильное сопротивление и не очень распространено, кроме как у православных на Западе. Но если во "внешнем" совершении Литургии Преждеосвященных Даров нет особенностей, которые могли бы повлиять на духовное восприятие народа, то между русскими и греками есть серьёзные богословские различия, правда официально не формулированные, но подразумеваемые в действиях и словах священнослужителей за иконостасом.
Здесь (к большому удивлению многих мирян и даже ничего не подозревающих о том священников) встает вопрос: прелагается ли на Литургии Преждеосвященных Даров (как в Литургиях Иоанна Златоуста и Василия Великого) вино в чаше в честную Кровь Господа, или же оно остается тем чем было, хотя и благословенным и освященным?
Русская Литургия, со времен Петра Могилы во всяком случае, отвечает в отрицательном смысле: вино не прелагается. Это явствует из того, что священнослужитель, причастившись Тела Христова освященного раньше и погруженного в честную Кровь, также предварительно освященную на Литургии Златоуста или Василия Великого, пьет из чаши не произнося слов, которые говорятся при причащении на "полных" Литургиях. Кроме того, если он служит без диакона и должен сам потреблять Святые Дары, он не пьет из чаши.
Диакон же, потребляя святые Дары в конце Литургии, вообще не пьет из Чаши, даже при причащении. Пить из Чаши считается здесь препятствием к потреблению святых Даров, как это объясняется в "Заметке относительно некоторых исправлений в совершении Литургии Преждеосвященных Даров", восходящей ко времени Петра Могилы: "Если священник служит один... он не пьет из чаши до конца Литургиии... Ибо, если вино освящено вложением частицы (святого Тела), то оно не пресуществлено в Божественную Кровь, потому что освящающие слова не были произнесены над ним, как это бывает в Литургиях святого Иоанна Златоуста и Василия Великого".
Та же точка зрения выражается и в практике русской Церкви не допускать младенцев к причащению за Преждеосвященной Литургией потому, что по возрасту своему, они физически не могут проглотить частицу Тела Христова, вино же считается не преложенным в святую Кровь. Греческая же практика, как она формулирована в богослужебных книгах, хотя и не вполне ясно, предполагает как будто совсем иные богословские верования.
О Литургии Преждеосвященных Даров здесь сказано кратко: "Священник причащается... Божественных Даров как в Литургии святого Иоанна Златоуста". Значит, пия из чаши, он говорит: "Преподается мне... и честная и святая Кровь Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа...". Таким образом то, что находится в чаше, почитается Кровью Христовой. Это подтверждается и практикой пить из чаши трижды, как в Литургиях Златоуста и Василия Великого, что не имело бы большого смысла если бы дело шло о вине, а не о Честной Крови. После всего этого священнослужитель потребляет Святые Дары также как в обычных Литургиях.
Что же касается богословских объяснений, то их мы находим у византийских литургистов начиная с XI века: при вложении частицы Тела Христова в Чашу вино прелагается в Честную Кровь Господа через соприкосновение с Его Телом.
Я не хотел бы высказываться по поводу этого серьезного богословского вопроса; произносить решение в этом различии (если оно действительно существует, так как нельзя на основании особенностей практики делать несомненные выводы относительно различий в вере) превышает мою компетенцию, поскольку ни в Византии, ни в России Церковь никогда не принимала на этот счёт соборных решений. Замечу только, что объяснение преложения вина в Кровь Христову через соприкосновение с частицей Тела представляется мне странным и неизвестным древним отцам. Что же касается "Заметки" Петра Могилы, она явно неприемлема по своей схоластической терминологии ("пресуществление") и своему неправославному богословию, в котором, при освящении евхаристических Даров эпиклеза заменяется установительными словами.
Издатели богослужебных книг в России это хорошо поняли: они хотя и включают в текст "Заметку" Петра Могилы, но наиболее шокирующая ее часть, которую мы частично цитировали, берется в скобки. Однако теория преложения через соприкосновение содержит подобную же погрешность: она не оставляет места эпиклезе. Что же до русской практики, она представляется более правильной, но противоречивой в том, что предписывает священнослужителю пить из чаши трижды (что не имеет особого смысла, если это не Кровь Христова?), а вместе с тем и черезмерной в том, что запрещает ему пить в случае, если он служит один.
***
Страстная Седмица, бесспорно являющаяся, вместе с Пасхой, вершиной всего богослужебного года, также имеет и у русских, и у греков свои наиболее впечатляющие моменты в народном благочестии и моменты эти не всегда одни и те же.
У греков народ особенно любит два богослужения, которые привлекают в Страстную Неделю неисчислимые толпы народа: это стихира Кассии ("Господи, яже во грехи многие впадшая жена..."), с одной стороны, и крестный ход с плащаницей вечером в Страстную Пятницу с другой. Можно сказать, что для рядового грека эти два богослужебных события составляют наиболее важные моменты всей Страстной Седмицы. Особенной любовью пользуется стихира жены грешницы, многие из мирян знают наизусть её слова и любят её петь. О ней пишут газеты в описаниях богослужений Страстной Недели.
Примерно то же можно сказать и о крестном ходе с плащаницей. Ее не только обносят вокруг храма, но крестный ход идет целые версты в сопровождении тысяч верующих с зажженными свечами, поющих погребальные песнопения.