Статья: Пушкинский текст современной поэзии

са - мол, я не убивал! я был

мал тогда! или еще вообще не

был! - один я выхожу и гово-

рю мужественно: Я! я убил его

во исполнение предначертаний

и пущей славы его!

Серьезное, подлинное мерцает на грани комического. Выворачивается наизнанку мифологема о том, что не Дантес, а царский режим убил Пушкина, причем за ней видится основополагающий принцип Системы - принцип коллективизма, нивелирующий личность ("Единица - вздор! Единица - ноль!"). И еще более жуткий по своей парадоксальной логичности вывод следует из многократно повторенного утверждения: "Я! я убил его во исполнение предначертаний и пущей славы его!" - Системе не нужны не только стихи поэта, но и он сам. Общество в целом и все мы, покорно подчиняющиеся его "предначертаниям", лично ответственны за гибель Поэта и поэтов, которых мы убиваем, - разве не просматриваются за этим трагические судьбы Мандельштама, Заболоцкого, Хармса, Бабеля, Н. Олейникова, Цветаевой, Вадима Делоне - имя им легион. И ряд этот для Пригова открывается Пушкиным.

Таков биографический текст Пушкина в изображении Дмитрия Александровича Пригова. В нем нетрудно уловить пародийный элемент, причем, следуя традиции, восходящей через посредство обэриутов к Гоголю, Д.А. Пригов использует прием двойного зрения: мир обывателя описывается его же языком, "совок" одновременно субъект и объект пародии.

Это обнаруживается прежде всего в синтаксисе, воспроизводящем устно-разговорную (иногда даже просторечную) фразу с ее назойливыми повторами, эллипсисом, недифференцированными смысловыми отношениями между частями, спровоцированными практически полным отсутствием пунктуационных знаков (в частности точки), имитация незавершенности всего текста-высказывания. "Стилистическая какофония" (Л. Гинзбург) стихов Д.А. Пригова заставляет вспомнить опыты обэриутов по стилизации "галантерейного языка" - высокого стиля обывательской речи, за которым стоит некий тип сознания, "не производящего ценности, но хватающего их где попало и потому не понимающего несовместимости разных форм человеческого опыта, воплощенных в слове" [14, c.89]:

Памятник Пушкину сложивши

Пожитки своих медных дел

Сказал: Вот я в иной предел

Иду, вам честно отслуживши

Лелеять буду там один

Я душу - бедную малютку

Не глядя вверх, где в славе жуткой

Сидит мой прежний господин,

А ныне - брат мой ощутимый

Именно сквозь бурлескную личность обывателя пропущены стихотворные произведения Пушкина. Если у Кушнера мог быть Пушкин Ахматовой или Пушкин Мандельштама, то у Дмитрия Александровича Пригова функцию "третьего текста", "интерпретанты" (М. Риффатерр) выполняет "совковый" дискурс, в котором перемешаны расхожие цитаты, идеологические стереотипы, исторические параллели и пр. Естественно, что произведения Пушкина выступают в роли прецедентных текстов - хрестоматийных в том смысле, что все говорящие на данном языке так или иначе знают о них по школьной программе или понаслышке [15, c.216].

Понятно, что круг произведений, удовлетворяющих этим критериям, весьма неширок: "Сказка о царе Салтане", ода "Вольность", "Черная шаль" (известная в большей степени благодаря своему музыкальному - романсовому - воплощению), "Евгений Онегин", "Памятник", возможно, еще 2 - 3 стихотворения. Более того, в сознании среднего носителя языка часто фигурируют отнюдь не полные тексты, но обрывки цитат, не всегда сохраняющие смысл законченного высказывания: "Ветер, ветер, ты могуч!", "Зима! Крестьянин, торжествуя", "Я памятник себе воздвиг нерукотворный", "Выпьем с горя, где же кружка", "Я вас люблю, чего же боле" и т.п. Это и есть Пушкинский Текст в зеркале обывательского сознания.

Куда кругом ни бросишь взгляд

Нет утешения для взгляда

Кривулин вот из Ленинграда

Сказал: ужасен Ленинград

А мне казалось иногда

Что там как будто посветлее

И так похоже на аллею

У царскосельского пруда

Н-да-а-а