Статья: Василий Шукшин Житие Грешника Калина Красная

Из книги "Философия искусства в русской и европейской духовной традиции"

Истребляется же чревоугодие - воздержанием, блуд - Божественной любовью и влечением к будущему; сребролюбие - сострадательностью к бедным, гнев - добросердечием и любовью ко всем, мирская печаль - духовною радостью, уныние - терпением, твердостью и благодарностью перед Богом, тщеславие - тайным деланием добродетелей и постоянною молитвою с сердечным сокрушением, гордость - тем, чтобы никого не осуждать и не унижать. Прп. Ефрем Сирин

Не без смущения я приступаю к философскому анализу "лебединой песни" Шукшина - "Калине красной". Вещи такой меры выстраданности не часто создаются в искусстве. Тем более в кино. Но дело все же не в этом. Дело в том, что в "Калине красной" Шукшин коснулся самой глубокой загадки России; как грешник может быть одновременно святым, а святой - великим грешником? Известно, что роман "Житие великого грешника" был задуман Ф. М. Достоевским - из него впоследствии получились "Братья Карамазовы". Роман Достоевского полифоничен - свет и тьма там говорят разными голосами. Тайна "Калины" в том, что она монологична: здесь всего один голос.

Вечерний звон

От сумы да тюрьмы не зарекайся (Русская пословица)

"История эта началась в исправительно-трудовом лагере, севернее города "Н", в местах прекрасных и строгих". Начало истинно шукшинское - серьезное, лиро-эпическое. Не в грязной тюряге, не на шмоне, не в "беспределе" начало истории Егора Прокудина, а в местах прекрасных и строгих. Киноповесть и фильм здесь полностью совпадают. Можно, конечно, посетовать на автора за то, что не показал он нам тюрьму, как она есть, во всем ее страхе и ужасе, в стиле перестроечных "чернух" - но ведь и великий писатель "Архипелага ГУЛАГа" восклицает в одном из центральных пунктов своего повествования: "Благословение тебе, тюрьма!" Но ведь и Лев Толстой неоднократно писал о превосходстве тюремного опыта над обывательским опытом сытой, наезженной жизни. Но ведь и Федор Достоевский упорно сводил жизненный путь своих героев к преступлению и наказанию, лично пройдя перед этим через смертную казнь и "Мертвый дом". Значит, есть нечто в тюремной казни, точнее, в тюрьме как метафизическом месте (частице, "дхарме" бытия), что привлекало к ней лучших русских людей. Не впадая в романтическую сентиментальность и вполне сознавая чудовищность тюремного опыта, мы должны высказать предположение, что Шукшина, Солженицына, Толстого, Достоевского привлекала в тюрьме религиозная ценность страдания, без которой немыслимы не только искупление грехов, но и путь праведника. Сам Иисус Христос, будучи безгрешным, принял на себя образ преступника и крестную муку - сравни этот образ распятия, то есть предельной страдательной открытости миру, с образом буддистского монаха, созерцающего собственный горизонт. Страдание идет на земле рядом с радостью, одно неотрывно от другого; более того, в христианской вере и надежде страдание ("страсти") на земле предпочтительнее безмятежного благодушия. "И отрет Бог всякую слезу с очей" (Откр. 21: 4) - эти слова относятся к Царству Небесному, а в земном странствии у подножия Креста первыми оказались раскаявшаяся блудница и разбойник благоразумный...

И вот один из разбойников перед нами. Вместе с другими кандидатами на освобождение он поет "задумчивую песню" "Вечерний звон". "Хористы все были далеко не "певучего" облика". Действительно, когда видишь на экране эти перекореженные злом лица, эти стриженые бугристые черепа - жуть берет. Что там, в этих глазах? Неужели только сатанинская смесь насилия, блуда и отчаяния? Между тем Егор Прокудин "старался всерьез и, когда "звонили", морщил лоб и качал круглой крестьянской головой - чтобы похоже было, что звук "колокола" плывет в вечернем воздухе". В качестве зачина уголовной истории этот эпизод слишком чувствителен, но в качестве истории Преступления и Наказания он содержит в себе эпиграф "Калины", где "радость-страданье - одно":

Вечерний звон, вечерний звон,

Как много дум наводит он.

О юных днях в краю родном,

где я любил, где отчий дом.

И как я с ним, навек простясь,

Там слушал звон в последний раз.

И сколько нет теперь в живых

тогда веселых молодых...

Артисты

Я знаю, даже кораблям

Необходима пристань.

Но не таким, как мы - не нам,

Бродягам и артистам!

А. Вертинский

И вот Егор в кабинете начальника колонии - для последнего напутственного разговора.

- Ну расскажи, как думаешь жить, Прокудин.

Егор (за кадром): Честно.

Начальник колонии (за кадром): Это я понимаю. Куда едешь-то?

Егор: Вот к ней, вот.

Начальник колонии: Кто это?

Егор: Заочница, Байкалова Любовь Федоровна.

Начальник колонии: И что она пишет?

Егор: Хорошие письма пишет. Зовет". (Монт. зап.).

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--