Бельмесов
I
- Иван Демьныч Бельмесов, - представила хозяйка.
Я назвал себя и пожал руку человека неопределенной наружности - сероватого
блондина, с усами, прокопченными у верхней губы табачным дымом, и густыми
бровями, из-под которых вяло глядели на божий мир сухие, без блеска, глаза, тоже табачного цвета, будто дым от вечной папиросы прокоптил и их. Голова - шишом, покрытая очень редкими толстыми волосами, похожими на пеньки срубленного, но не выкорчеванного леса. Все: и волосы, и лицо, и борода было выжжено, обесцвечено солнцем, не солнцем, а просто сам по себе, человек уж уродился таким тусклым, невыразительным. Первые слова его, обращенные ко мне, были такие: - Фу, жара! Вы думаете, я как пишусь? - Что такое? - Вы думаете, как писать мою фамилию? - Да как же: Бельмесов? - Сколько "с"? - Я полагаю - одно. - Нет-с, два. Моя фамилия полуфранцузская. Бельмессов. В переводе - прекрасная обедня. - Почему же русское окончание? - Потому что я все-таки русский, как же! Ах, Марья Игнатьевна, - обратился он, всплеснув руками, к хозяйке. - Я сейчас только с дачи, и у нас там, представляете, выпал град величиной с орех. Прямо ужас! Я захватил даже с собой несколько градин, чтобы показать вам. Где бишь они?.. Вот тут в кармане у меня в спичечной коробке. Гм!.. Что бы это значило? Мокрая... Он вынул из кармана совершенно размокшую спичечную коробку, брезгливо открыл ее и с любопытством заглянул внутрь. - Кой черт! Куда же они подевались. Я сам положил шесть штук. Гм!.. И в кармане мокро. - Очень просто, - засмеялась хозяйка. - Ваши градины растаяли. Нельзя же в такую жару безнаказанно протаскать в кармане два часа кусочки льду. - Ах, как это жалко, - сказал Бельмесов, опечаленный. - А я-то думал вам показать. Я взглянул на него внимательнее и сказал про себя: "Однакоже, и хороший ты гусь, братец мой. Очень интересно, чем такой дурак может заниматься?" Я спросил по возможности деликатно: - У вас свое имение? Вы помещик? - Где там, - махнул он костистой, с ревматическими узлами на пальцах, рукой. - Служу, государь мой. Состою на службе. Очень у меня чесался язык спросить: "на какой?", но не хотелось быть назойливым. Я взглянул на часы, попрощался и ушел. II О Бельмесове я совершенно забыл, но на днях, придя к Марье Игнатьевне, застал его за чаем, окруженного тремя стариками, которым он что-то оживленно рассказывал. - Франция, Франция! Что мне ваша Франция! Да у нас в России есть такие капиталы, обретаются такие богачи, которые Франции и не снились. Только потому, что мы скромнее, никуда не лезем, ничего не кричим - о нас и не знают. А во Франции этот Ротшильд, что ли, все время на том и стоит, чтоб какую-нибудь штуку позаковыристее выкинуть. Купит тысячу каких-нибудь там белых собак, напишет краской на брюхе у каждой "Вив ля Франс!" да и выпустит на улицу. А парижане и рады. Или яхту купит, приделает к ней колеса, да по Нотр-Даму и катается с неграми. Этак, конечно, всякий обратит внимание... А у нас народ тихий, без выдумки, без скандалу. Хе! Богачи, богачи... Слышал ли, например, кто-нибудь из вас о таком волжском помещике - Щербакине? - Нет, не слышали, - отозвался один из стариков. - А что? - Да как же... Расскажу я вам такой случай: еду я пароходом по Волге. Проезжаем мы однажды приблизительно этак по Мамадышскому уезду. Выхожу я утром, умывшись и напившись чаю, на палубу, смотрю на берег, спрашиваю: "Чья земля?" - "Помещика Щербакина". Хорошо-с. Проходит этак часа два. Я уже успел позавтракать. Брожу по палубе, взглянул на берег: "Чья земля?" Отвечают тамошние волжские пассажиры: "Помещика Щербакина". Ого, думаю. Эк тебя разбросало. Сел я обедать, съел, что полагалось, выпил две рюмки водки, пошел для моциону бродить по пароходу. Спрашиваю: "Чья земля?" - "Помещика Щербакина". Что за черт, думаю. Очевидно, миллионер, а я о нем ничего не слышал. Спрашиваю: "Богатый?" - "Нет, - говорят, - так... средней руки". Что вы думаете? И ночью я спрашивал: "Чья земля?" - и на другой день утром - все говорят: "Помещика Щербакина?" И это у них называется "помещик средней руки"... Вот это - края! Какие же у них должны быть "помещики большой руки". - Что ж, долго еще тянулись "земли помещика Щербакина"? - недоверчиво спросил я. - Да до самого обеда следующего дня. Тут как раз другой пароход подошел, нас с мели снял, поехали мы - тут скоро щербакинские земли и кончились. - А вы долго на мели просидели? - спросил рыжий старик. - Да, сутки с лишним. Чуть не два дня. Волга-то летом в некоторых местах так мелеет, что хоть плачь. Чуть пароход мелко сидит в воде - сразу же и сядет. Которые глубоко сидят в воде, тем легче... - То есть наоборот, - поправил рыжий. - Ну, да, то есть наоборот, которые мельче пароходы, тем труднее, а глубокие ничего... Да-с. Вот вам и Ротшильд! Я встал, отозвал хозяйку в сторону и сказал: - Ради бога! Откуда у вас появился этот осел? Марья Игнатьевна немного обиделась. - Почему же осел? Человек как человек. - Но ведь у него мозги чугунные. - Не всем же быть писателями и сочинять рассказы, - сухо заметила она. - Во всяком случае, он приличный человек, хотя звезд с неба и не хватает. Я пожал плечами, отошел от нее и подошел сейчас же к отбившемуся от компании старичку в вицмундире, с какой-то белой звездой, выглядывавшей из-под лацкана вицмундира. - Кто такой этот Бельмесов? - нетерпеливо спросил я. - А как же! У нас же служит. - Да чем? Что он делает? - А как же. Инспектором у нас в уездном училище. Где я директором состою. Дока. - Это он-то дока? - Он. Вы бы посмотрели, как он на экзаменах учеников спрашивает. Любо-дорого посмотреть. Уж его не надуешь, не проведешь за нос. Ен, как говорится, достанет. Посмотрели бы вы, каким он орлом на экзамене... - Много бы я дал, чтобы посмотреть! - вырвалось у меня. - В самом деле хотите? Это можно устроить. Завтра у нас как раз экзамены - приходите. Посторонним, правда, нельзя, но мы вас за какого-нибудь почетного попечителя выдадим. Вы же, кстати, и пишете - вам лю6опытно будет... Среди учеников такие типы встречаются... Умора! Смотрите, только нас не опишите! Хе-хе! Вот вам и адресок. Право, приезжайте завтра. Мы гласности не боимся. III За длинным столом, покрытым синим сукном, сидело пятеро. Посредине любезный старик с белой звездой, а справа от него торжественный, свеже-накрахмаленный Бельмесов, Иван Демьяныч. Я вскользь осмотрел остальных и скромно уселся на стул. Солнце бегало золотыми зайчиками по столу, по потолку и по круглым стриженым головенкам учеников. В открытое окно заглядывали темно-зеленые ветки старых деревьев и приветливо, одобрительно кивали детям: "Ничего, мол. Все на свете перемелется - мука будет. Бодритесь, детки..." - Кувшинников, Иван, - сказал Бельмесов. - А подойти к нам сюда, Иван Кувшинников... Вот так. Сколько будет пятью-шесть, Кувшинников, а? - Тридцать. - Правильно, молодец. Ну, а сколько будет, если помножить пять деревьев на шесть лошадей? Мучительная складка перерезала загорелый лоб Кувшинникова Ивана. - Пять деревьев на шесть лошадей? Тоже тридцать. - Правильно. Но тридцать - чего? Молчал Кувшинников. - Ну, чего же - тридцать? Тридцать деревьев или тридцать лошадей? У Кувшинникова зашевелились губы, волосы на голове и даже уши тихо затрепетали. - Тридцать... лошадей. - А куда же девались деревья? - иронически прищурился Бельмесов, - Нехорошо, тезка, нехорошо... Было всего шесть лошадей, было пять деревьев и вдруг - на тебе! - тридцать лошадей и ни одного дерева... Куда же ты их дел?! С кашей съел или лодку себе из них сделал? Кто-то на задней парте печально хихикнул. В смехе слышалось тоскливое предчувствие собственной гибели. Ободренный успехом своей остроты, Иван Демьяныч продолжал: - Или ты думаешь, что из пяти деревьев выйдут четыре лошади? Ну, хорошо: я тебе дам одно дерево - сделай ты мне из него четыре лошади. Тебе это, очевидно, легко, Кувшинников, Иван, а? Что ж ты молчишь. Иван, а? Печально, печально. Плохо твое дело, Иван. Ступай, брат! - Я знаю, - тоскливо промямлил Кувшинников. - Я учил. - Верю, милый. Учил, но как? Плохо учил. Бессмысленно. Без рассуждения. Садись, брат, Иван. Кулебякин, Илья! Ну... ты нам скажешь, что такое дробь? - Дробью называется часть какого-нибудь числа. - Да? Ты так думаешь? Ну, а если я набью ружье дробью, это будет часть какого числа? - То дробь не такая, - улыбнулся бледными губами Кулебякин. - То другая. - Откуда же ты знаешь, о какой дроби я тебя спросил? Может быть, я тебя о ружейной дроби? Вот если бы ты был, Кулебякин, умнее, ты бы спросил: о какой дроби я хочу знать: о простой или арифметической?.. И на мой утвердительный ответ, что - о последней - ты должен был ответить: "арифметической дробью называется - и так далее"... Ну, теперь скажи ты нам, какие бывают дроби? - Простые бывают дроби, - вздохнул обескураженный Кулебякин, - а также десятичные. - А еще? Какая еще бывает дробь, а? Ну, скажи-ка? - Больше нет, - развел руками Кулебякин, будто искренно сожалея, что не может удовлетворить еще какой-нибудь дробью ненасытного экзаменатора. - Да? Больше нет? А вот если человек танцует и ногами дробь выделывает, это как же? По-твоему, не дробь? Видишь ли что, мой милый... Ты, может быть, и знаешь арифметику, но русского языка - нашего великого, разнообразного и могучего языка - ты не знаешь. И это нам всем печально. Ступай, брат Кулебякин, и на свободе кое о чем подумай, брат Кулебякин. Лысенко! Вот, ты, Лысенко! Кондратий, скажешь нам, что тебе известно о цепном правиле? Ты знаешь цепное правило? - Знаю. - Очень хорошо-с. Ну а цепное исключение тебе известно? Лысенко метнул в сторону товарищей испуганным глазом и, повесив голову, умолк. - Ну что же ты, Лысенко? Ведь говорят же: нет правила без исключений. Ну, вот ты мне и ответь: есть в цепном правиле цепное исключение? Стараясь не шуметь, я отодвинул стул, тихонько встал и, сделав общий поклон, направился к выходу. Любезный директор с белой звездой тоже встал, догнал в передней и сказал, подмигивая на экзаменационную комнату: - Ну, как?.. Не говорил ли я, что дока. Так и хапает, так и режет. Орел! Да только, жалко, не жилец он у нас... Переводят с повышением в Харьков. А жалко... Я уж не знаю, что мы без него и делать будем?.. Без орла-то!