Борцы

    На первом организационном собрании «Общества русских граждан, сорганизовавшихся для борьбы со спекуляцией» («Обспек») — инициатор организации Голендухин говорил:
    — Господа! Не только административными мерами нужно бороться со спекуляцией! На помощь власти должны прийти сами граждане, должна прийти общественность! Посмотрите на Англию (и все посмотрели на Англию) — там однажды торговцы повысили цену на масло — всего два пиастра на фунт — и что же! Вся Англия встала на ноги, как один человек — масло совершенно перестали покупать, всеобщее возмущение достигло такой степени, что...
    — Простите, — поправил Охлопьев, — но в Англии пиастров нет. Там — пенни.
    — Это все верно. Я сказал для примера. Обратите внимание на Германию (и все обратили внимание на Германию) — там на рынке фунт радия стоит...
    — Я вас перебью, — сказал Охлопьев, — но радий на фунты не продается...
    — Я хотел сказать — на пиастры...
    — Пиастры не мера веса...
    — Все равно! Я хочу сказать: если мы сейчас повернемся в сторону России (и все сразу повернулись в сторону России), то... Что мы видим?!
    — Ничего хорошего, — вздохнул Бабкин.
    — Именно вы это замечательно сказали: ничего хорошего. У нас царит самая безудержная спекуляция, и нет ей ни меры, ни предела!.. И все молчат, будто воды в рот набрали! Почему мы молчим! Будем бороться, будем кричать, разоблачать, бойкотировать!!
    — Чего там разоблачать, — проворчал скептик Турпачев. — Сами хороши.
    — Что вы хотите этим сказать?
    — Я хочу сказать о нашем же сочлене Гадюкине.
    — Да, господа! Это наша язва, и мы ее должны вырвать с корнем. Я, господа, получил сведения, что наш сочлен Гадюкин, командированный нами за покупкой бумаги для воззваний, узнал, что на трех складах, которые он до того обошел, бумага стоила по 55 тысяч, а на четвертом складе с него спросили 41 тысячу... И он купил на этом складе 50 пудов и продал сейчас же в один из первых трех складов по 47 тысяч.
    — Вот-те и поборолся со спекуляцией, — вздохнул Охлопьев.
    — Ловко, — крякнул кто-то с некоторой даже как будто завистью.
    — Именно, что не ловко, раз попался.
    — Внимание, господа! — продолжал Голепухин. — Я предлагаю пригвоздить поступок Гадюкина к позорным столбцам какой-нибудь видной влиятельной газеты, а самого его в нашей среде предать... этому самому...
    — Чему?
    — Ну, этому... Как его... Остро... остра...
    — Остракизму? — подсказал Охлопьев.
    — Во-во! Самому острому кизму.
    — Чему?
    — Кизму. И самому острейшему.
    — Позвольте: что такое кизм?
    — Я хотел сказать — изгнание! Долой спекулянтов, откуда бы они ни появлялись... Но, вместе с тем, мы должны и отдавать дань уважения тем коммерсантам, которые среди этого повального грабежа и разгильдяйства сохранили «душу живу». Я предлагаю послать приветствие оптовому торговцу Чунину, который, получив из-за границы большую партию сгущенного молока, продает его по 1100 р., в то время, когда другие оптовики продают по 1500, и это при том условии, что сгущенное молоко еще подымется в цене!! — А где он живет? — задумчиво спросил Бабкин. — А вам зачем? — Да так зашел бы... поблагодарить. Отдать ему дань восхищения... — Он живет, Соборная, 53, но дело не в этом... Встал с места Турпачев. — Предлагаю перерыв или вообще даже... Закрыть собрание... — Почему? — Да жарко... И вообще... Закрыть лучше. До завтра. — Да! — сказали Грибов, Абрамович и Назанский. — Мы присоединяемся. Закрыть. Большинством голосов постановили: закрыть. У ворот дома Соборная, 53 — столкнулись трое: Абрамович, Бабкин и Грибов. — Вы чего тут? — А вы? — Да хочу зайти просто... От имени общества принести благодарность Чунину, этому благородному пионеру, который на фоне всеобщего грабежа, сияя ярким светом... — Бросьте. Все равно опоздали! — Как... опоздал? — Свинья этот Голендухин. А еще председатель! Инициатор... — Неужели все скупил? — До последней баночки. А? По 1100. А я-то и пообедать не успел, и извозчика гнал. — Возмутительно!! В эти дни, когда общественность должна бороться... Где он сейчас? — Только что за угол завернул. Еще догоните. Из ворот вышел Турпачев. — Господа! Я предлагаю не оставлять безнаказанным этого возмутительного проступка представителя общественности, в то время, когда наша Родина корчится в муках, когда уже брезжит слабый свет новой прекрасной России... — Слушайте, Турпачев... А он по 1300 не уступил бы? — Какое! Я по 1400 предлагал — смеется. Если мы, господа, обернем свои взоры к Англии... Но никто уже не оборачивал своих взоров к Англии. Стояли убитые.