Вечером

    Подперев руками голову, я углубился в «Историю французской революции» и забыл всё на свете. Сзади меня потянули за пиджак. Потом поцарапали ногтем по спине. Потом под мою руку была просунута глупая морда деревянной коровы. Я делал вид, что не замечаю этих ухищрений. Сзади прибегали к безуспешной попытке сдвинуть стул.
    Потом сказали:
    — Дядя!
    — Что тебе, Лидочка?
    — Что ты делаешь?
    С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый тон.
    — Я читаю, дитя моё, о тактике жирондистов. Она долго смотрит на меня.
    — А зачем?
    — Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры.
    — А зачем?
    — Для расширения кругозора и пополнения мозга серым веществом.
    — Серым?
    — Да. Это патологический термин.
    — А зачем?
    У неё дьявольское терпение. Свое «а зачем» она может задавать тысячу раз.
    — Лида! Говори прямо: что тебе нужно? Запирательство только усилит твою вину.
    Женская непоследовательность. Она, вздыхая, отвечает:
    — Мне ничего не надо. Я хочу посмотреть картинки.
    — Ты, Лида, вздорная, пустая женщина. Возьми журнал и беги в паническом страхе в горы.
    — И потом, я хочу сказку.
    Около её голубых глаз и светлых волос «История революции» бледнеет.
    — У тебя, милая, спрос превышает предложение. Это нехорошо. Расскажи лучше ты мне.
    Она карабкается на колени и целует меня в шею.
    — Надоел ты мне, дядька, со сказками. Расскажи да расскажи. Ну, слушай... Ты про Красную Шапочку не знаешь?
    Я делаю изумленное лицо:
    — Первый раз слышу.
    — Ну, слушай... Жила-была Красная Шапочка...
    — Виноват... Не можешь ли ты указать точно её местожительство? Для уяснения, при развитии фабулы.
    — А зачем?
    — Где она жила?!
    Лида задумывается и указывает единственный город, который она знает.
    — В этом... В Симферополе.
    — Прекрасно! Я сгораю от любопытства слушать дальше.
    — ...Взяла она маслецо и лепешечку и пошла через лес к бабушке...
    — Состоял ли лес в частном владении или составлял казённую собственность?
    Чтобы отвязаться, она сухо бросает:
    — Казённая. Шла, шла, вдруг из лесу волк!
    — По-латыни — Linus.
    — Что?
    — Я спрашиваю: большой волк?
    — Вот такой. И говорит ей...
    Она морщит нос и рычит:
    — Кррасная Шапочка... Куда ты идёшь?
    — Лида! Это неправда! Волки не говорят. Ты обманываешь своего старого, жалкого дядьку.
    Она страдальчески закусывает губу:
    — Я больше не буду рассказывать сказки. Мне стыдно.
    — Ну, я тебе расскажу. Жил-был мальчик...
    — А где он жил? — ехидно спрашивает она.
    — Он жил у Западных отрогов Урала. Как-то папа взял его и понес в сад, где росли яблоки. Посадил под деревом, а сам влез на дерево рвать яблоки. Мальчик и спрашивает: «Папаша... яблоки имеют лапки?» — «Нет, милый». — «Ну, значит, я жабу слопал!»
    Рассказ идиотский, нелепый, подслушанный мною однажды у полупьяной няньки. Но на Лиду он производит потрясающее впечатление.
    — Ай! Съел жабу?
    — Представь себе. Очевидно, притупление вкусовых сосочков. А теперь ступай. Я буду читать.
    Минут через двадцать знакомое дёргание за пиджак, легкое царапание ногтем — и шёпотом:
    — Дядя! Я знаю сказку.
    Отказать ей трудно. Глаза сияют, как звездочки, и губки топырятся так смешно...
    — Ну, ладно. Излей свою наболевшую душу.
    — Сказка! Жила-была девочка. Взяла её мама в сад, где росли эти самые... груши. Влезла на дерево, а девочка под грушей сидит. Хорошо-о. Вот девочка и спрашивает: «Мама! Груши имеют лапки?» — «Нет, детка».— «Ну, значит, я курицу слопала!»
    — Лидка! Да ведь это моя сказка!
    Дрожа от восторга, она машет на меня руками и кричит:
    — Нет, моя, моя, моя! У тебя другая.
    — Лида! Знаешь ты, что это — плагиат? Стыдись!
    Чтобы замять разговор, она просит:
    — Покажи картинки.
    — Ладно. Хочешь, я найду в журнале твоего жениха?
    — Найди.
    Я беру старый журнал, отыскиваю чудовище, изображающее гоголевского Вия, и язвительно преподношу его девочке:
    — Вот твой жених.
    В ужасе она смотрит на страшилище, а затем, скрыв горькую обиду, говорит с притворной лаской:
    — Хорошо-о... Теперь дай ты мне книгу — я твоего жениха найду.
    — Ты хочешь сказать: невесту?
    — Ну, невесту.
    Опять тишина. Влезши на диван, Лида тяжело дышит и всё перелистывает книгу, перелистывает...
    — Пойди сюда, дядя, — неуверенно подзывает она. — Вот твоя невеста...
    Палец её робко ложится на корявый ствол старой, растрёпанной ивы.
    — Э, нет, милая, Какая же это невеста? Это дерево. Ты поищи женщину пострашнее.
    Опять тишина и частый шорох переворачиваемых листов. Потом тихий, тонкий плач.
    — Лида, Лидочка... Что с тобой?
    Едва выговаривая от обильных слёз, она бросается ничком на книгу и горестно кричит:
    — Я не могу... найти... для тебя... страшную... невесту. Пожав плечами, сажусь за революцию; углубляюсь в чтение.
    Тишина... Оглядываюсь.
    С непросохшими глазами Лида держит перед собой дверной ключ и смотрит на меня в его отверстие. Её удивляет, что если ключ держать к глазу близко, то я виден весь, а если отодвинуть, то только кусок меня.
    Кряхтя, она сползает с дивана, приближается ко мне и смотрит в ключ на расстоянии вершка от моей спины.