Болтик

                                Вишнёвая пилотка  
       - Чудовищный кошмар,  а не ребёнок,  -  безнадёжно сказала мама. - Ты доведешь меня до сердечного приступа, а сам простудишься насмерть.    "Чудовищный кошмар",  третьеклассник Максим  Рыбкин,  пыхтел рядом  с дверью, у полки с обувью. Он застёгивал новые сандалии.    Старший  брат,  девятиклассник Андрей,  крутился у  большого зеркала: расчесывал маминым гребнем отросшую гриву. Он успокоил:    - Если простудится,  то,  может, не насмерть. Может, похлюпает носом, почихает и выживет.    - Сумасшедший дом, а не семья, - сказала мама. - Одного не загонишь в парикмахерскую,  другой делает все,  чтобы схватить воспаление легких... Игорь! Скажи хоть что-нибудь!    Папа высунулся комнаты.  В одной руке он держал отвёртку, в другой электробритву. От бритвы едко пахло горелой оляцией. Половина папиного лица  была  блестящая  и  гладкая.   На  другой  половине  искрилась  от коридорной лампочки светлая щетина. Папа захотел узнать, что случилось.    Что случилось?  Их ненаглядный сын хочет уйти дома раздетым.  А на улице всего семь градусов!    Максим наконец справился с застежками и распрямился.    - Семь было в шесть часов. А сейчас уже согрелось.    - Ты хочешь моей погибели, - грустно сказала мама.    - Максим,  -  внушительно пронёс папа,  -  ты  -  будущий мужчина и должен уступать женщинам в споре.    - Но если я уступлю, на кого я стану похож?? Вся форма омнётся, и я буду как пасти бегемота вынутый?    - Ах,  как ящно?  Сын интеллигентных родителей?..  Игорь, почему ты улыбаешься?  Между прочим,  когда среди родителей нет согласия, детей вырастают правонарушители.    - Выходит,  я почти готовый правонарушитель,  - жизнерадостно заметил старший брат Андрей.    - По крайней мере,  внешне,  - сказала мама. - Длинноволосый гангстер Чикаго.    - Пожалуй, что-то есть, - снисходительно согласился Андрей.    - Оставь в  покое  мой  гребень,  велела мама  и  снова повернулась к Максиму:  -  Я  уверена,  что  все  дети придут на  студию в  пальто или куртках.    - Не придут.  А  если придут,  им не так важно.  Они в ряду стоят,  и незаметно, если помятые. А я впереди, у самого... ми... крофона...    Последние слова Максим пронёс угасшим голосом.  Потому что взглянул на брата.    Андрей стоял к Максиму спиной,  но его отражение смотрело на младшего братца ехидно и выразительно.    Сейчас  скажет:   "Оставьте  в  покое  нашего  солиста!   Ему  нельзя нервничать,  а то он в самый важный момент вместо ноты "Си" возьмет ноту "до".    Ух,  слава богу, не сказал. Только хмыкнул. Максим торопливо объяснил родителям:    - Сами же станете говорить, что неряха, если увидите на экране,    что я мятый. - Не лишено логики, - заметил папа.    - А ну вас,  -  сказала мама.  - Пусть идёт хоть голый. Не ребёнок, а варвар.    Андрей наконец убрался от зеркала,  и  Максим скользнул на его место. Какой  же  он  варвар?   Варвары  косматые,   немытые,  страшные,  вроде разбойников.  А он вполне симпатичный человек.  Вообще симпатичный,  а в новой форме - особенно.    Форма тёмно-красная,  а точнее - вишнёвого цвета, жилетик с латунными пуговками -  тугой в  поясе и  свободный в плечах -  оставляет открытыми белые  рукава и  воротник рубашки.  Легонькие штаны  отглажены так,  что торчат вперед складками,  словно два топорика (а ноги у  Максимки -  как тонкие длинные рукоятки у  этих топориков -  ещё  незагорелые,  светлые, будто свежеоструганное дерево).  На  ногах красные сандалии.  И  носочки тоже  красные.  Форму недавно выдали в  ансамбле,  а  обувь купила мама. Потому  что  Максим будет  стоять впереди хора,  и  все  на  нем  должно выглядеть как с иголочки.    Все пока так и  выглядит.  А лучше всего пилотка.  Тоже вишнёвая,  тонкого сукна,  с  белыми кантами на  верхних швах  и  вышитыми серебром крылышками  на  левой  стороне.   Потому  что  младший  хор  в  ансамбле называется "Крылышки".    А  все  вместе  -  два  хора,  два  оркестра и  танцевальная группа - называется  так   длинно,   что   сразу   и   не   запомнишь:   "Детский музыкально-хореографический ансамбль Дворца культуры имени Чкалова".    Дворец построен для лётчиков.  Говорят,  когда-то  в  этом районе был главный аэродром.  Потом появились реактивные лайнеры, летное поле стало тесным,   и  аэропорт  перенесли  далеко  за  город.   На  старом  месте сохранилась только площадка для маленьких аэропланов и вертолетов.    Но управление областного Аэрофлота тоже осталось здесь. А недалеко от управления - и Дворец культуры.    Максимкин отец - не лётчик, он инженер на "Строймаше". А мама - завуч в художественном училище. Ну и что? В ансамбле занимаются не только дети лётчиков. Где их столько наберешь? Просто приходят ребята, которые живут не очень далеко.  А  Максим даже и не сам пришел в ансамбль.  В марте на уроке пения услыхал его суровый на вид дядя с рыжими клочкастыми бровями (все думали,  что это инспектор гороно).  Услыхал и  грозно сказал после урока:    - А ну, голубчик, пошли со мной. Немедленно.    Максим охотно пошёл, потому что сурового дядю он ничуть не испугался, а после пения ожидался диктант.    Они пришли во Дворец культуры, в большую комнату, где стоял трехногий сверкающий рояль.  Его поднятая крышка напоминала косой китовый плавник, а клавиши -  пасть кашалота.  Дядя с клочкастыми бровями начал давить на клавиши и требовать,  чтобы Максим голосом повторял их музыку.  Это было совсем не трудно,  и Максим повторял, только тихо, потому что стеснялся. Потом  дядя  стал  играть  песенку  про   кузнечика,   которого  сожрала бессовестная лягушка -  эту песню все знают.  И  Максим должен был петь. Наверно,  у него не очень получилось.  Дядя вдруг оборвал игру, поставил Максима между колен и сказал не сердито, а как-то жалобно:    - Дружище, не смущайся, пожалуйста. Очень прошу. Ты ведь можешь петь. Ты ведь, если откровенно говорить, любишь петь.    Максим слегка осмелел и тихонько сказал:    - Ага.    - Дома,  когда ты  один,  ты  наверняка поешь.  Я  в  этом совершенно уверен.    Максим осмелел ещё больше и ответил:    - Смотря что...    Дядя стремительно обрадовался:    - И прекрасно! Здорово? А что ты хочешь? Что любишь? Давай!    Максим вспомнил,  что  после диктанта ещё природоведение,  которое он (совершенно случайно) не выучил. И спросил:    - А можно с гитарой? Я с роялем не могу как-то...    Дядя  сорвался с  круглой  табуретки,  умчался   комнаты и  тут  же вернулся с блестящей гитарой.    - Что будем? Давай...    - Я названия не знаю...    - Ладно, посмотрим. Ты начинай, я подыграю.    Начал Максим, наверное, не очень здорово:      Приглушенно тлеют огни,    И лагерь наш в сумраке тонет...      Но голос его догнала гитара,  и стало легче.  И песня была такая, что если уж запел,  то надо петь как следует.  Потому что сразу кажется, что кругом опасность и скоро - в атаку.      В кустах не расседланы кони,    И песня в ночи не звенит...      Дальше Максим и сам не знал,  как пел.  Но,  видимо, голос его звучал чисто и тревожно, потому что слова в песне были тревожно-звонкие:      Средь тонкой ночной тишины    Не дремлют повстанцев дружины.    И как нервы, стальные пружины    В ружейных замках взведены...      Когда песня кончилась, дядя отложил гитару и задумчиво сказал:    - Д-да, любопытно... Это откуда такое проведение?    - У брата слышал.    - Он тоже поёт? - быстро спросил дядя.    - Да нет, у него на магнитофоне...    - Ну  ладно.   Максим  Рыбкин.   Меня  зовут  Анатолий  Фёдорович,  я руководитель  ребячьего  хора.   И  ты,  дружище,  от  меня  не  сбегай, пожалуйста.        Максим  не  сбежал.  Зачем?  По  крайней  мере  можно  было  петь  не стесняясь.  Не то что дома, где мог услышать и начать дразниться Андрей. Правда,  не все песни нравились,  но что поделаешь? Так не бывает, чтобы все  на  свете нравилось.  Зато одна песня,  про первый полёт,  была для Максима самая лучшая.    С  этой  песней  он  и  будет  выступать сегодня на  телевидении,  на концерте, посвященном Дню пионерии.    Хорошо,  что с этой песней! Пускай мама с папой не лётчики, пускай он сам не летал ещё ни разу,  даже пассажиром, но раз он поёт про лётчиков, значит,  хоть  какое-то,  хоть  самое маленькое отношение к  ним  имеет. Значит, пилотку с крылышками носит не зря. Вот так!    Максим  посильнее  сдвинул  пилотку  на   левый  бок  и   ещё  раз  с удовольствием оглядел себя в зеркале.    Конечно,  хорошо,  если  бы  уши  были чуть поменьше и  не  торчали в стороны.  И если бы вместо белобрысой коротенькой причёски была темная и волнистая -  не такая длинная,  как у Андрея,  но вроде.  И если бы губы оказались потоньше,  а  нос попрямее и  с мужественной горбинкой,  как у папы. Но нет так нет. В общем-то. Максим и так неплох.    Что ни говорите, а внешность для человека - важная вещь. Именно -за внешности Максим попал в солисты.  Конечно,  ему это не говорили,  но он догадался.  Он  случайно слышал после репетиции,  как поспорили Анатолий Фёдорович и начальница всего ансамбля Алевтина Эдуардовна.    Анатолий Фёдорович только с  виду грозный был,  а на самом деле очень добрый.  Он  на  ребят  никогда  не  кричал,  даже  если  баловались  на репетициях.  Но  в  тот раз,  с  Алевтиной Эдуардовной,  он разговаривал сердито. Они поссорились -за Алика Тигрицкого.    - Пожалейте  ребенка!   -   возмущался  Анатолий  Фёдорович.   -   Вы наслаждаетесь его  голосом,  как  конфеткой,  а  весь  хор  сбивается  и начинает хихикать,  когда Алик поёт:  "Товарищ лётчик,  возьмите меня, я очень легкий"!    Это  была  правда.  Хихикали.  И  Максим опять едва  не  засмеялся за кулисами.  Потому что в самом деле -  когда Алик, по прозвищу Шеф-повар, со  своим  круглым,  как  тугой  мешок,  животом и  похожими на  подушки коленями выходит к микрофону, под ним поскрипывает сцена.    - Но,  дорогой  Анатолий  Фёдорович,  -  ласковым  голосом  возражала Алевтина Эдуардовна,  - ведь у вас хор, а не балет. Прежде всего следует думать о звучании...    - Об  искусстве надо думать!  -  почти зарычал Анатолий Фёдорович.  - Целиком об  искусстве!  Когда  посреди серьезной песни в  зале  начнется хохот, какое к чёрту звучание! И каково будет самому Тигрицкому? Нет уж, пускай поёт о  макаронах -  там все на месте:  и внешность,  и голос,  и содержание.    - Но как же песня о полёте? Ведь мы всё-таки чкаловцы!    - Будет вам песня! В хоре не один Алик с голосом...    Через  день  Анатолий  Фёдорович оставил  Максима  после  репетиции и осторожно спросил:    - Максимушка... Потянешь "Первый полёт"?    Конечно, он знал, что эта песня Максиму больше всех нравится.    Максим оробел и застеснялся. Шёпотом сказал:    - Не знаю... И на концерте?    - Там видно будет. Попробуем?    Первый раз получилось неважно. Потому что подошла Алевтина Эдуардовна и, поджав губы, смотрела на Анатолия Фёдоровича. Максим сбился...    - Ну ничего,  -  грустно сказал Анатолий Фёдорович. - Ничего, Рыбкин. Потом ещё... Попытаемся.    Максиму стало жаль его. И он немного рассердился. И сказал:    - А можно ещё раз?    Анатолий Фёдорович торопливо поднял крышку рояля.    - Ещё? Ты хочешь?    Максим кивнул и зажмурился. И представил, как ветер качает ромашки на краю летного поля.  И какие пушистые белые облака бывают над аэродромом, когда  раннее утро...  Он  так  это  здорово представил,  что  пропустил начало.    - Ой, простите. Можно снова?    И опять пошло вступление:      Над травами, которые    Качает ветер ласковый,    Над кашкой и ромашками    Растет весёлый гром...      Это    просыпаются   разноцветные   спортивные   самолёты.    Летчики прокручивают моторы.  А на краю аэродрома собираются мальчишки - те, кто очень хочет в небо. Те, кто часто летает во сне.    Максиму почти каждую ночь снится, что он летает...    Он кончил петь и опять испугался. Не получилось?    Анатолий Фёдорович улыбался.  Он  посмотрел на  Алевтину Эдуардовну и сказал:    - Э?    Посмотрел на Максима и сказал:    - Э!    И показал большой палец, хотя это, наверно, было непедагогично.        Конечно,  голос у Алика гораздо лучше,  чем у Максима,  тут и спорить смешно.  И умения у него больше. И фамилия Тигрицкий для солиста годится больше,  чем Рыбкин. Но полёт есть полёт, если даже он не на самом деле, а  в  песне.  Что  поделаешь,  если Алик весит килограммов пятьдесят,  а Максим в два раза меньше!    И  наверное,  не только в этом дело.  Максиму кажется,  что Алику все равно,  какую песню петь. Он про макароны и про лётчиков поёт одинаково. Наверно,  Алику никогда не снится по ночам,  что он летает. Недаром Алик совсем  равнодушно отнесся к  новой  форме  с  серебряными крылышками на пилотке.    А  форма  что  надо!  Младшему хору  завидовали даже  старшие ребята. Конечно,  не те большущие парни,  которые поют басами,  а  кто перешел в большой хор недавно. Завидовали, хотя получили голубые костюмы с модными пиджаками и расклешенными брюками. Ещё бы! Таких пилоток им не дали.    Но конечно,  одна пилотка,  без формы, выглядит не так хорошо. А мама этого не понимает.    - Надень хотя бы легкую курточку.    Братец Андрей глянул ехидно и  выжидательно.  Сейчас скажет:  "Ну что ты,  мама! Какая курточка? Надо, чтобы все блестело. Представляешь, идёт наш артист по  городу,  а  прохожие оглядываются:  ах,  не тех ли это мальчиков,  которые только что выступали по телевору? Ах, не он ли пел самую главную песню? Подумайте, какой молодец! "    И самое ужасное, что он будет прав. Потому что есть у Андрея скверная способность: он видит младшего брата насквозь.    - Ну что ты,  мама! - начал Андрей, и Максим съежился в душе. - Какая курточка... На улице уже сплошное лето. Пускай закаляется.    Нет, временами брат бывает вполне порядочным человеком. Мама сказала, что все это скоро кончится ее гибелью, и велела Максиму убираться.    - И  не опаздывай к  обеду.  Пусть хоть в субботу семья пообедает вся вместе, по-человечески.    - Мам,  ну как "не опаздывай"!  Концерт кончится в час, а в школу - к половине второго. Мне только-только добежать.    - Здрасте, моя радость! Почему же ты пошёл без портфеля? - А у нас не будет уроков. Будет экскурсия в парк.    - Представляю,  как ты  отделаешь в  парке свой мундир...  Не  забудь пообедать в буфете.    - Ага... Ой, а деньги?    - Растяпа. Забыл?    - Да не забыл. Просто вчера кончились. Больше нет.    - Нет мелочи? А карманы звенят!    Мама  отправилась в  комнату  и  вернулась  с  Максимкиными школьными штанами и курткой. Тряхнула. Послышалось бряканье.    - Это  же  не  деньги,  -  торопливо сказал Максим.  -  Это так...  Я вытащить не успел.    И он поскорее начал вынимать карманов то,  что звякало: две гайки, связанные веревочкой,  жёлтый  латунный  ключ,  фотокассету без  крышки, старинный пятак и сломанную запонку.    - У всех дети как дети, а у меня Плюшкин, - печально сообщила мама. - Убирай немедленно свои сокровища.    - Уберу, уберу.    Рядом с полкой для обуви стоял картонный ящик. Там по отделениям были разложены у  Максима всякие вещи,  -за  которых мама  называла Максима Плюшкиным.    Вообще-то  Плюшкин -  это  жадина-помещик   книжки  "Мертвые души", которую Максим не читал, только по телевору видел такую пьесу. Было не очень интересно,  однако он специально смотрел, чтобы выяснить, похож ли на Плюшкина.    Нет,  Максим -  не Плюшкин.  Тот был сумасшедший скупердяй,  а Максим просто жалеет брошенные вещи.    Вот,  скажем, совсем небольшая вещь: значок с буквой "Д" и футбольным мячом - "Динамо". Кто-то старался, делал его, а потом он, наверно, висел на груди у болельщика.  А затем -  раз!  - оказался на тротуаре: булавка отвалилась.  Думаете,  не обидно?  Кто бы его пожалел, если не Максим? А булавку ещё можно приделать, и значок пригодится кому-нибудь.    Или вот: граненая пробка от графина. Конечно, графин для нее сразу не подберешь,  но можно пробку привязать и вертеть.  И смотреть сквозь нее. Все  вокруг делается расплывчатым,  танцующим,  а  от  стеклянных граней разлетаются, как бабочки, разноцветные пятнышки.    Плюшкин никому ничего не давал,  а Максиму не жалко.  Если вам что-то надо -  пожалуйста!  И эту пробку,  и значок,  и подшипник,  и колеса от игрушечного   грузовичка,   и   голубую   пепельницу   с   трещиной,   и пластмассового солдатика,  и мотки проволоки... Лишь бы для пользы. Лишь бы все были довольны: и вещи, и люди.    - Оставь в покое свой утиль и слушай меня,  -  сказала мама. - Мелких денег у меня нет. Возьми пять рублей и не вздумай потерять сдачу.    - Когда я терял? - слегка обиделся Максим.    - Хорошо,  хоть этого за тобой не водится. Но кто знает... Куда ты их положишь?    На  форме был только один карманчик -  нагрудный.  Плоский и  тесный. Мама затолкала в него свернутую пятирублёвую бумажку и два троллейбусных билетика.    - Смотри не вытряхни. А платок куда денешь?    - Зачем он мне? Мам, я побегу!    Мама улыбнулась, взяла Максима за уши, притянула и чмокнула в нос.    - Беги. Желаю удачи.    - Ни пуха ни пера! - крикнул комнаты папа.    - Жми, старик, - сказал братец Андрей.                            Про веселье, страх и смелость        Иногда кажется человеку,  что  внутри у  него тугие струны и  звонкие пружинки.  Это если за окнами утро, золотое от солнца и синее от неба. И если впереди праздник.  И сам ты -  ловкий,  быстрый и красивый - легко. скачешь вн по  лестнице с  третьего этажа.  Летит за тобой по ступеням пулеметный стук:  тра-та-та-та-та!  Вот сейчас, сейчас, через полсекунды отскочит от  удара  ладонями дверь  подъезда и  кинутся  тебе  навстречу весенние улицы!    Ура!    Ой, нет...    Ура-то ура, а мама, кажется, была права.    Вернуться, что ли?    Но  когда взят такой разгон,  возвращаться невозможно.  Да и  примета плохая:  удачи не  будет.  А  Максиму сегодня удача нужна до зарезу!  Он обнял себя  за  плечи,  постоял посреди двора,  встряхнулся.  Подышал на ладошки,  потер ими ноги,  на которых высыпали мелкие пупырышки. Ничего, это с непривычки.  Он же не старая бабушка,  чтобы кутаться и дрожать. К тому же на улице, на солнечной стороне, будет, наверно, теплее. Вперед!    И правда,  на солнышке было не так холодно. Раз-два, раз-два! И скоро Максим перестал вздрагивать.  Он  уже не прыгал,  а  просто бойко шагал, стараясь обходить пушистые тени подстриженных "под шарик" тополей.    На тополях висели длинные зеленые сережки с мелкими семечками.  Потом семечек полезет щекочущий пух и  разлетится по городу.  Но это ещё не сегодня,  а  когда  совсем  вырастут листья.  А  пока  листья маленькие, острые. Листиковый детский сад. Даже далека видно, какие они клейкие и свежие.    На  асфальте валялись жёлтые  кожурки  от  лопнувших тополиных почек, похожие на  раскрытые клювики.  Они  тоже  липкие.  Приклеились к  новым Максимкиным подошвам.  От  этого сандалии перестали щелкать по тротуару. Но  все равно Максим старался ступать твердо.  И  прохожие,  кажется,  с удовольствием оглядывались на  такого  смелого  закаленного  мальчика  в необыкновенной форме...    Улица шла под горку.  Большие здания кончились, и начинался квартал с деревянными старыми домами. А там...    А там -  чтоб он провалился! - на вторых от угла воротах сидел Витька Транзя  (сокращенная кличка  от  прозвища  Транзистор).  Что-то  он  там приколачивал - кажется, вертушку.    Да не важно,  что он приколачивал, а важно, что сидел и поглядывал по сторонам. И пройти незамеченным не было никакой возможности.    Максим сбавил шаги,  сердито вздохнул и...  свернул направо. Конечно, это не очень храбрый поступок. Ну, а что делать? Подлый    Транзя обязательно прискребётся. Если бы Максим шел в обычном костюме - тогда ещё невестно.  Может быть,  Транзя и поленился бы спускаться с ворот.  А  увидев  Максимкину  вишнёвую  форму,  обязательно спрыгнет  и загородит дорогу.    "Ах ты моя Рыбачка, ах крохотулечка! Какой красавчик! Какая курточка, какие  штанишки,  какие пуговки...  А  ну  стой,  когда старшие с  тобой беседуют! Вот так... Ах, какая пилоточка!. Дай-ка примерить..."    И что?  Спорить? Бесполезно. Убегать? Стыдно. Стоять и ждать? Пилотку заберет,  и невестно,  что дальше. Может быть, и отдаст, а может быть, на крышу забросит.  Да и  самого Максима ловкой подножкой кинет в пыль и покатает.  А  потом сам же поднимет,  будет чистить и "жалеть":  "Ах мой бедненький, упал нечаянно..."    У,  Транзя ехидная...  Чтоб тебя с ворот сбросило!..  Всегда ко всем, кто  слабее,  привязывается,  а  к  Максиму  чаще  всех.  Подойдет сзади незаметно,  одной ладонью рот зажмет,  а другой давай волосы выдирать на затылке.  Намотает на  ноготь -  и  дерг!  А  потом ладонью по шее трах! Катись, мол... И так всюду: и на улице, и в школе.    Максим  представил Транзину улыбочку -  тонкую и  длинную.  А  глаза, несмотря на  улыбку,  скучные какие-то.  На губе болячка,  а  лицо будто серой пылью присыпано.  Это,  наверно,  от курения. Транзя каждый день в туалете курит со старшеклассниками.  Все про такое дело знают,  и ничего ему все равно не бывает.    Что с таким сделаешь, если привяжется? Что?    Вообще-то Максим знал -  что. Не такой уж Транзя сильный, ростом лишь чуточку выше Максима... Но нужна смелость, а Максим-трус.    Никто   людей,  пожалуй,  не  знал про это.  Но сам Максим про себя знал, что трус. Себя-то не обманешь. Иногда только забыть про это можно, а  потом опять -  испугаешься чего-нибудь,  и  на душе кисло.  А  делать нечего.  Все  равно жить надо,  раз уж  такой уродился.  Трусы ведь тоже люди.  А  жнь у них нелегкая:  трус должен все делать,  как нормальные люди, да ещё заботиться, чтобы никто не узнал про его боязливость.    Правда,  есть надежда, что трусость пройдет. Ведь меняются же у людей с возрастом характеры.  Может,  и у Максима менится.  Может быть, даже скоро.  И  тогда Транзя не  обрадуется.  Максим и  сегодня не  так уж  и боялся. Он, может, и не свернул бы в переулок, если бы не новая форма.    В  конце концов,  у него скоро важное выступление.  Не может он -за какого-то Витьки Транзистора портить себе нервы.  Не имеет права. У него должно быть веселое настроение...  Тем  более,  что  утро такое хорошее. Небо отражается в стеклах,  как в темной воде,  а солнце отлетает от них горячими вспышками. И надо шагать!    Теперь,  кажется,  налево нужно повернуть, чтобы потом выйти на улицу Титова, где троллейбусы.    Максим повернул и  оказался в  переулке,  где не  бывал ни  разу.  Не удивляйтесь. Он приехал в этот город недавно, после зимних каникул.    Раньше Максим жил  в  новом  городе,  который вырос вместе с  большим заводом.  Дома там были многоэтажные и в общем-то похожие друг на друга. Улицы прямые,  без хитрых поворотов и закоулков. Максиму казалось тогда, что все города такие.  А  приехал сюда и  увидел замечательную пестроту. Корпуса  в  двенадцать этажей  поднимались над  бревенчатыми домиками  и старинными  зданиями    красного  кирпича.  К  этим  зданиям  лепилось железное  кружево  балконов.  Улица  Гоголя  мимо  нового  гастронома  и детского сада  вдруг  выводила к  высокой церкви с  башнями,  куполами и узкими окнами.  Правда,  в  церкви теперь никто не молился,  а  работала контора "Кинопрокат", но все равно интересно.    Максиму иногда казалось, что в этом городе полным-полно всяких тайн и кладов. И в самом деле, в газете один раз напечатали, что рабочие ломали старый дом и нашли в стене жестяную банку с золотыми монетами.  Какой-то купец в давние времена запрятал.  Но монеты -  ерунда.  Наверно, можно и оружие найти,  которое с  гражданской войны осталось!  На  чердаках этих старых домов может все что угодно оказаться.  Вот бы отыскать маузер или шашку!  В музей можно отдать на почетное место.  Но не сразу, конечно, а сперва поиграть. Витька Транзя тогда ходил бы тихий, как мышка.    Жаль,  что Максим живет в  новом пятиэтажном доме,  а  не в таком вот маленьком и старинном, как этот, где плотники чинят ворота.    Ворота были  красивые,  большие.  На  потемневших створках деревянный узор,  похожий на  солнышко.  Но уж слишком они покосились.  И  наверно, поэтому хозяева решили заменить столбы.    Двое мужчин тюкали топорами, вытесывали соснового бревна балку.    Максим  остановился.  Очень  здорово  блестело отесанное дерево!  Как слиток золота. И щепки отлетали тоже золотые. Одна - длинная и широкая - шлепнулась на траву недалеко от Максима.    Максим смело шагнул поближе.  Плотники не Витька Транзистор,  драться не будут.    - Дяденьки, можно, я возьму щепку?    Плотники распрямились.  Один был молодой и  хмурый.  Он,  не выпуская топора,  достал пачку  "Беломора",  щелчком выбил  папиросу,  вытянул ее губами. Стал нашаривать спички. Другой бросил топор и глянул на Максима. Он  был  старый,  с  серебристой щетиной на  худом  подбородке и  вокруг впалого рта. А глаза - синие-синие.    - Ух ты сверчок!  -  сказал старый дядька, будто очень обрадовался. И заулыбался. Стали видны редкие прокуренные зубы. - Щепку тебе? А чего ж, бери, коли надо, хоть все. Тебе зачем? На растопку, что ль?    - Да нет. Как сабля, - объяснил Максим и помахал рукой.    - Ну бери, бери саблю, воюй, чапаевец!    - Спасибо.    И  Максим зашагал,  оглядываясь иногда на хорошего старика.  Плотники опять стучали по балке,  но старший один раз придержал топор и посмотрел вслед Максиму.    А  щепка была замечательная.  С  крепким сосновым запахом,  с медными чешуйками коры на  одном боку и  свежим срезом на другом.  Максим шагал, хлопал себя этим срезом по коленкам,  и  крошечные капельки смолы на миг прилипали к коже.    Узенький тротуар повел мимо нкого забора некрашеных реек.  Здесь выросли уже довольно крупные лопухи.  А    лопухов поднимались пыльные стебли прошлогоднего репейника. Большие, выше Максимки.    Максим  жалел  живые  растения,   но  репейник-то  был  сухой.  Самый подходящий,  чтобы  испробовать  саблю.  Максим  красиво  развернулся  и рубанул.   Ж-жих!  Но  толстые  стебли  оказались  словно    проволоки сплетенные. Верхушки только вздрагивали, а не падали. Р-раз, раз! Острые края щепки уже затупились, а упрямый репейник стоял, будто смеялся...    - Чего тут расхулиганился? А ну иди отсюдова!    Это над забором появилась женская голова.  Наверно,  хозяйки огорода. Максим увидел тюрбан волос,  обмотанный розовой косынкой, мелкие сережки и злющие глаза. Сначала он вздрогнул, а потом удивился:    - Разве я хулиганю? Я играю.    - "Играю"! Ишь размахался!    Максим пожал плечами.    - Вам разве жалко? Я старый репейник рублю.    - Домой иди и руби что хочешь!    "Дура какая-то", - подумал Максим, но вежливо сказал:    - Это же не ваш репейник. Он на улице растет.    Тетенька в розовой косынке несколько секунд хлопала губами и набирала воздух. Потом взорвалась:    - Ишь!.."Не  ваш"!..   Ещё  культурный  на  вид,   а  какой!  Как  со старшими... Сейчас собаку отцеплю!    Максим не испугался собаки.  Но зачем связываться?  Он пошёл. Он даже не очень расстроился, а просто думал, какие разные встречаются люди...    Щепка стала зазубренной и теперь не годилась для оружия.  Но всё-таки было жаль ее - ведь она только что служила саблей.    В  конце  переулка,   где  уже  виднелась  улица  Титова  и  мелькали жёлто-красные троллейбусы.  Максим  заметил синюю  лужу.  Наверное,  она осталась  от  ночного  дождика.   Вот  и  хорошо!   Пусть  щепка  станет корабликом.  На  краю тротуара Максим подобрал пустой спичечный коробок. Щепка -  это корпус корабля,  коробок -  штурманская рубка.  Счастливого плавания!    От парохода углом разбежались волны,  и он ушел к другому берегу.  Но Максим на  тот  берег  не  спешил.  Он  сидел на  корточках и  смотрел в перевернутое небо.  Там,  далеко  вну,  в  тёмно-синем  воздухе  плыло светлое растрепанное облако.  А  на краю неба отражался сам Максим.  Все такой же ладный и  симпатичный -  с белым треугольником рубашки в вырезе жилета, с крылышками на пилотке, с алой звездочкой над кармашком.    Звездочку Максим  носит  последние деньки.  Послезавтра на  дружинном сборе его примут в  пионеры.  Многих в  классе уже приняли,  но  Максиму старшая вожатая Римма Васильевна в тот раз сказала:    - Ты,  Рыбкин,  человек пока новый. Прояви себя в коллективе, а в мае решим.    Максим тогда расстроился:  как себя проявлять, он не знал. Но, видно, как-то  проявил,  потому что сейчас решили принять.  Наверно,  уж менять решение не станут. Особенно если увидят, как он поёт по телевору...    Максимкины мысли прервала сирена.  В переулок на полном ходу свернула "скорая помощь".  Жнь устроена сложно: у кого-то праздник, а у кого-то беда.  Максим отскочил от  лужи,  чтобы не  забрызгало.  Проводил машину глазами.  В кабине рядом с шофером сидела женщина в белом халате и белой шапочке - такой же, как у школьного врача Светланы Сергеевны. Той самой, которая делает ребятам прививки.        Вспомнил  Максим  Светлану Сергеевну,  и  тут  же  его  стало  грызть беспокойство.  Потому что перед весенними каникулами,  на  уроке чтения, когда  настал тот  жуткий момент и  учительница Софья Иосифовна сказала, что теперь в кабинет врача пойдут Иванов,  Стременко и Рыбкин, Максим не выдержал. Он встал и удивительно спокойным голосом сообщил:    - А мне совсем недавно укол делали.  В старой школе.  Если снова, то, наверно, это вредно.    - Да? - подозрительно сказала Софья Иосифовна. - Тогда об этом должна быть запись в медицинской карте.    - Не  знаю.  Но  мне точно делали.  Я  ещё на другой день в  школу не ходил, потому что температура была и болело.    Максим  врал  с  холодным  отчаянием  человека,   над  которым  висит смертельная опасность. Не было в нем тогда ничего сильнее страха.    Максим боялся в жни многого.  Хулиганов вроде Транзи.  Оставаться в пустой  квартире  поздно  вечером.   Грозы,   когда  грохает  над  самой головой... Но страх перед уколами был особенный.    Всего два раза делали Максиму прививки - в первом и во втором классе. А  страх был  постоянный.  Потому что  кто  знает,  когда следующий раз? Конечно,  Максим не всегда помнил о страхе.  Но,  собираясь в школу,  он обязательно думал:  "А  вдруг сегодня?  "  И  когда видел вдруг,  что  в школьном вестибюле мелькает белый  халат,  сразу  начинал  мучиться:  не готовятся ли?  И  если  посреди урока в  тихом коридоре начинали стучать каблучки,  он вздрагивал.  Сразу представлялась медсестра или врач.  Она приближалась (стук-стук-стук) неотвратимо,  и  в  руке  ее  покачивалась блестящая круглая  коробка,  а  внутри  коробки-шприцы.  Они  похожи  на громадных комаров с  прозрачными брюшками и  беспощадными жалами.  Когда нажимают на поршень, жала бьет удивительно тонкая струйка, а потом на кончике иглы повисает капля.  А  затем..."Ну,  голубчик,  повернись,  не бойся..." Ага, не бойся!    И страшно не только потому,  что больно.  Хуже всего-жуткое ожидание, тихое звяканье металла, замирание в душе. И небежность. Ведь никуда не сбежишь,  не спрячешься. И приходится через силу улыбаться и делать вид, что  все  это-чепуха на  постном масле.  Потому что есть одна вещь,  ещё более страшная, чем укол. Насмешки! Если узнают, что трус...    Ехидный,  похожий на  колючего морского конька Мишка Стременко и  так уже подозрительно поглядывал в прошлый раз на Максима...    А каблучки: стук-стук-стук... Слава богу, мимо! Но это сейчас мимо. А ведь все равно когда-то настанет момент:  "Рыбкин,  к врачу"... И вот он настал.    И Максим не выдержал. Он врал, хотя и понимал, что вранье очень скоро может открыться.    Не  открылось.  Наверно,  поверили.  Или  забыли про Максима в  суете многих дел.  Но страх то и дело возвращался:  вдруг узнают? Тогда - все. Во-первых,  небежен сам укол.  Во-вторых, весь класс будет смеяться. А Римма Васильевна скажет:  "И ты,  Рыбкин,  после такого вранья надеешься стать пионером? "    Впрочем, сегодня в школе Максим почти не будет, потому что экскурсия. Завтра выходной.  А послезавтра уже прием в пионеры. Наверняка ничего не успеет открыться. А дальше уже каникулы на носу.    За каникулы Максим подрастет и  окрепнет.  И  воспитает силу воли.  И смелость.  Он  и  сейчас уже  стал чуть-чуть смелее.  Раньше боялся петь перед  залом,  а  сейчас не  боится.  Ну,  если  по-честному,  то  самую капельку. Не боится, а волнуется.    И  надо шагать,  потому что  до  концерта не  так  уж  много осталось времени.    Пора! Максим расправил плечи и... Ух ты! Рядом с его сандалией лежала замечательная вещь!  Винт  с  головкой и  накрученной гайкой.  Длиной  с Максимкин минец,  толщиной чуть  побольше карандаша.  Прекрасный новый болтик со свежей острой резьбой. Такой для чего хочешь пригодится!    Болтик был полувтоптан в сырую землю.  Максим выковырнул его, наскоро отмыл в луже, вытер листом подорожника.    Жаль,  что положить некуда.  В  плоский кармашек на жилете не сунешь: будет проступать под материей да и запачкать может.  Ну и ладно! Можно в кулаке  нести.  Хорошая находка -  хорошая примета.  Значит,  все  будет хорошо.                                        Полет        Максим не бывал ещё в тех местах, где телестудия. Но заблудиться было трудно.  Телемачта -  высотой почти двести метров,  и ее видно отовсюду. Можно пешком добраться,  а  можно и  на троллейбусе.  Анатолий Фёдорович объяснил  Максиму,  что  надо  проехать  всего  три  перегона,  и  будет остановка "Телецентр".    В  троллейбусе были свободные места,  но  Максим не сел.  Он встал на задней площадке,  спиной к окошку, и закинул руки за трубчатый поручень. Солнце  сквозь стекло сразу  начало припекать Максиму плечи,  за  окнами побежала  назад  веселая  улица  с  разноцветными  вывесками,   большими деревьями и прозрачными стеклами магазинов.    Максим  немного посмотрел на  улицу  и  стал  разглядывать болтик.  У болтика была шестигранная головка.  На головке -  выпуклые цифры "12". А гайка плавно ходила по резьбе -  не очень свободно и  не очень туго.  Ну просто прелесть что за винт! Даже мама, наверно, не скажет, что Максим - Плюшкин, потому что такой болтик кому угодно понравится...    На третьей остановке Максим выскочил на солнечный асфальт и  сразу же задрал голову.  Прямо над  ним  на  страшную высотищу взлетала кружевная телебашня.  Среди редких белых облаков виднелись ее антенны,  похожие на оперения стрел. Вот бы забраться!    Но тебе, пожалуй, заберутся! Башня - за высоким решетчатым забором, в заборе -  проходная: красивый домик с двумя окошками и дверью. А у двери стоит широкая тетя в  берете со звездочкой,  в  синей куртке и с большой кобурой.  Кобура  спускается -под  куртки на  двух  ремешках -  как  у военных  моряков  и  лётчиков.  А  под  кожаной  крышкой  (Максим  сразу разглядел) торчит  круглый  металлический затылок  рукоятки  с  кольцом. Значит, наган.    Максим огляделся. А где ребята? Ведь было сказано: собраться у входа.    Максим нерешительно шагнул к тете с наганом.    - Извините,  пожалуйста.  Здесь ребята должны были  собраться,  чтобы выступать. Вы не знаете?    Тетя обернулась и расплылась в улыбке:    - Ещё один!  Глянь,  какой ладненький. Знаю, знаю, собираются. Велено сразу пропускать,  чтоб не ждали. А то некоторые, вроде как ты, раздетые прискакали. Прозяб небось?    Вот тебе и  на!  Максим и думать забыл про холод.  На улице настоящее летнее утро, даже ветерок и тот не холодит.    - Проходи, проходи, чижик, - сказала тетя и слегка отодвинулась.    Максим  скользнул было  в  щель  между  ее  круглым боком  и  дверным косяком.  И остановился.  Рядом с собой, в небывалой блости, увидал он опять тугую кобуру с торчащей рукояткой.    - А он заряженный?  - уважительным шёпотом спросил Максим и поднял на тетю серьезные глаза. (Потрогать бы хоть пальчиком! Но нельзя, конечно.)    - Заряженный,  -  со вздохом сказала тетя. - Если не заряженный, чего тогда таскать зря тяжесть-то?    - А боевыми или холостыми?    Тетя-вахтер опять улыбнулась.    - Холостыми стреляют, когда кино снимают. А у меня пост.    - Это если шпионы полезут?  -  догадался Максим.  Потому что в  самом деле,  если  пролезут диверсанты да  рванут  телебашню,  сколько  железа посыплется на соседние кварталы! Все дома порасшибает!    - У меня не пролезут,  -  успокоила тетя и погладила кобуру. - У меня даже таракан не  пролезет,  не то что шпион.  А  хорошим людям -  всегда пожалуйста... Ну, беги в дом, грейся, а то вон коленки-то синие...    - Вовсе не синие,  -  снисходительно объяснил Максим.  -  Это немного смола прилипла от щепки.    И  он  запрыгал через двор  на  одной ноге,  а  вторую поднял,  чтобы помусоленным пальцем оттереть пятнышки смолы. А потом не стал. Все равно сразу не ототрешь. Да смола ведь и не грязь. Ею даже, говорят, ревматм лечат...        В  вестибюле студии  было  уже  полным-полно  народа.  И  девчонки хореографической группы,  и длинноволосые, как Андрей, парни старшего хора,  и  ребята оркестра -  с  большими футлярами,  где лежат всякие инструменты. И конечно, народ "Крылышек".    Мама была права:  большинство пришли в плащах, куртках или спортивных костюмах. Но Максим тоже был немножко прав: кое-кто заявился так же, как и он, - не побоялись, что озябнут. И не только ребята "Крылышек". Вон прислонился к  стенке круглолицый сероглазый мальчишка в  такой же,  как Максимкина,  форме,  только не в вишнёвой, а зеленовато-голубой. Значит, музыкантов.    Небольшой,  не старше Максима,  а  играет в оркестре!  Интересно,  на каком инструменте? Может, спросить? Нет, неловко почему-то.    Хотел  Максим  побежать  к   своим,      хора,   но   увидел,   что мальчик-музыкант смотрит на него. Потом оттолкнулся от стенки, подошел к Максиму, голову набок наклонил и спросил:    - Тебя как зовут?    Глаза у него были веселые. Максиму понравилось, что он просто так вот подошел и, спросил. И он ответил поскорее:    - Максим...    - Максим, купи слона.    - Какого... слона?    Лицо у мальчика стало слегка грустным. Он вздохнул:    - Все говорят "какого слона"... А ты купи слона!    Глаза у него сделались хитроватыми."Игра такая!  "- догадался Максим. Но не стал показывать,  что догадался. Потому что незнакомый мальчик ему нравился и сделалось весело.    - Я бы купил... - начал он.    Мальчик опять вздохнул и перебил:    - Все говорят "я бы купил". А ты возьми и купи.    "Вроде "белого бычка",  - подумал Максим. Но тут же почувствовал, что не  совсем  "вроде".  Потому  что  представился ему  слон  -  большой  и печальный.  Он стоял где-то,  привязанный за ногу к  толстому столбу,  и никто не хотел купить беднягу. Все только отговаривались.    - Если денег хватит, - серьезно сказал Максим.    - Все говорят "если денег хватит". А ты не считай - возьми и купи!    - А в квартиру влезет?    Мальчик понимающе улыбнулся.    - Все спрашивают: "В квартиру влезет? " А ты просто возьми и купи.    - Ладно!    - Все говорят "ладно"! А ты...    И тут принесло Маргариту Пенкину - старосту хора "Крылышки".    - Рыбкин!  Где  ты  бродишь?  Анатолий Фёдорович всех  уже  собирает! Распеваться пора!    - Ой-ёй-ёй!  - насмешливо сказал Максим, чтобы мальчик оркестра не подумал,  будто он боится Ритку.  -  Где это я  брожу?  Наверно,  за сто километров!    Он попрощался с мальчиком глазами и пошёл за Пенкиной.    Они  шагали длинным коридором,  и  Максим смотрел,  как  на  Риткином затылке прыгают белые с черными горошинами банты.    - Пенкина, купи слона, - сказал он.    - Да ну вас!  -  бросила она, не обернувшись. - Все с ума посходили с этим слоном. И так переживаешь -за концерта, а они ещё...    Подумаешь, переживает. Может, Максим тоже волнуется, только не кричит об этом в коридоре.    Они пришли в  комнату,  где собрался хор "Крылышки".  Оттого,  что на всех  стенах были  зеркала,  казалось,  будто народу здесь целая тысяча. Толпились, переговаривались, смеялись, ойкали от случайных и неслучайных толчков локтями.  Те,  кто  пришли тепло одетые,  укладывали теперь свои пальто и куртки на длинные столы. Вот будет потом неразбериха!    Алик Тигрицкий стащил через голову мохнатый громадный свитер и весело повернулся к Максиму.  Он совсем не злился, что Максим будет вместо него петь песню про полёт.    - Рыбкин, купи слона!    - Да я уже знаю, - сказал Максим.    - Все говорят "да я уже знаю"... - обрадовался Алик.    И тут раздался голос Анатолия Фёдоровича:    - Друзья! Минутку внимания! Скоро начинаем. А пока - подготовимся...    И тогда у Максима и вправду от волнения засосало внутри.    Студия  не  похожа была  на  зрительный зал  дворца.  Вместо сцены  - ступеньки и маленькие помосты разной высоты. Вместо стульев для зрителей тоже ступени - полукругом, как ряды на стадионе. Там уже сидели ребята в пионерской форме -  зрители   разных школ.  Ребят ансамбля посадили вперемешку  со   зрителями.   Под.   потолком  включили  целые   шеренги прожекторов.  И ещё прожектора -  большущие, на длинных ногах. Их стекла были затянуты марлей, а то, наверно, можно было совсем ослепнуть.    Операторы катали по полу тяжелые камеры на высоких, похожих на столбы подставках. За камерами вивались черными змеями кабели.    Опять появился Анатолий Фёдорович.    - Эй, "Крылышки"! Полетели на сцену!    Что? Уже? Максима даже слегка затошнило от волнения. Но это была пока репетиция.  Даже не репетиция,  а  прикидка:  где кому стоять и  сидёть. Оказалось,  что хор не будет выстраиваться в три шеренги,  как обычно, а ребята рассядутся вразброс на ступеньках и больших фанерных кубиках.    - Так  будет  естественнее,  -  сказала  Анатолию Фёдоровичу кудрявая девушка  с  микрофоном на  груди.  Анатолий  Фёдорович нахмурил дремучие брови.    - Непривычно это. Что ж заранее не сказали?    - Ну, вы такие молодцы! Справитесь! Справитесь, ребята?    "Крылышки" радостно завопили,  что справятся. Сидёть было интереснее, чем стоять рядами.    - Порепетировать бы,  -  сказал  Анатолий  Фёдорович.  Но  девушка  с микрофоном   торопливо   объяснила,   что   репетировать  уже   некогда: "Осветители и так затянули подготовку, и время поджимает".    Анатолий Фёдорович посмотрел ей вслед и позвал Алика и Максима.    - Ну что, коллеги? Страшновато?    Алик помотал головой. Солист Тигрицкий имел большой опыт и никогда не волновался. А Максим сказал:    - Маленько... Ох...    - Ничего,  ничего.  Вы  уж  не  подведите...  А  то  и  так все через пень-колоду... Э, Максимушка, у тебя что с рукой?    А  было не "с рукой",  а "в руке".  Болтик.  Максим так его и носил в кулаке. Он разжал пальцы и показал находку:    - Некуда положить.    Ладошка была вспотевшая,  красная,  со следами смазки и  рубчиками от резьбы.    Анатолий Фёдорович покачал головой. Вытянул кармана платок и начал вытирать Максимкину руку. А потом и болтик.    - Это что? Талисманом запасся, чтобы не бояться? Э?    - Да нет, просто нашел. А куда девать?    - Ага!  А я думал,  это у тебя амулет,  для храбрости.  Ты с ним петь собираешься?    - А можно?    - Ну... можно, наверно. Только ты уж постарайся.    Максим кивнул... и почувствовал, что волнение прошло. Стало спокойно, уютно  и  даже  чуточку спать захотелось.  Наверное,  от  тепла.  Разные светильники и  прожекторы так  нагрели воздух,  что  стало как  летом на черноморском пляже.  Максим с сочувствием поглядел на старших ребят: как они жарятся в своих костюмах...    "Крылышки" опять рассыпались по зрительским местам. На площадку перед камерами выходили другие  группы.  Тоже  что-то  прикидывали,  о  чем-то спорили.    Наконец откуда-то сверху донесся радиоголос:  "Всем внимание!  Сейчас начинаем! "    Старший хор - в голубых пиджаках и клешах - выстраивался на площадке.    Вышла  вперед  незнакомая женщина  -  молодая,  в  красивом  пушистом свитере. Улыбнулась и заговорила отчетливо и весело:    - Дорогие ребята!  Уважаемые телезрители!  Сегодня в нашем концертном зале выступают юные артисты:  певцы,  музыканты,  танцоры.  Конечно, это пока не настоящие артисты, это такие же ребята, как вы. Просто они очень любят петь,  плясать, играть на музыкальных инструментах. А учатся этому они в своем пионерском ансамбле...    Появилась  ведущая   -   пятиклассница  Светка   Данилевская.   И   в навалившейся тишине голос ее был очень звонким:    - Выступает  детский   музыкально-хореографический  ансамбль   Дворца культуры имени Чкалова!..    Потом  ещё   минут  пять:   кто   художественный  руководитель,   кто концертмейстер, кто дирижер, кто композитор... Наконец старшие запели.    Максим назубок знал их  программу и  потому не  очень слушал.  Больше следил за операторами у камер.  Иногда камеры поворачивались к зрителям. Значит,  сейчас Максима видят в телеворах! Мама видит, папа, Андрей. И ребята...    Максим  старался о  всех  сил  сидёть  солидно,  а  болтик покрепче стиснул в кулаке.    Хор спел две песни про космонавтов,  потом про "Зарницу". После этого на  площадке появился оркестр.  Точнее,  не  весь оркестр,  а  несколько человек -  самых младших.  С трубами,  флейтами и барабаном.  Серебряный контрабас  был   таких   размеров,   что   совсем   упрятал  под   собой мальчишку-музыканта.  Лишь ноги торчали да голубая пилотка. Барабан тоже оказался великанским.  Однако и девчонка-барабанщица была не маленькая - худая, но высокая, выше всех.    А  впереди оркестра встал тот  мальчик,  что  встретился в  коридоре: "Купи  слона..."  Он  держал  медные  тарелки.   Лицо  у  мальчика  было серьезное.   Но   Максиму  показалось,   что  за  серьезностью  прячется хитроватая улыбка:  "Это я  на первый взгляд такой спокойный,  а вот как возьму да гряну..." Максим тихонько засмеялся и постарался встретиться с мальчиком глазами.  Но тот стоял будто в строю -  сдвинул пятки, опустил руки и  глядел прямо перед собой.  Ну и  пусть.  Все равно он с Максимом немножко знаком,  и  Максим рад,  что  выступает такой  хороший человек. Жаль,  что они раньше не встречались.  А как встретишься?  Хор и оркестр занимаются в разные дни...    - Старинная  мелодия!  -  объявила  Данилевская.  -  Марш  отдельного Кубанского пластунского батальона  "Морской  король"!  Исполняет младшая группа духового оркестра! Дирижер Евгений Сергеевич Кочкин!    Евгения Сергеевича можно было бы звать просто Женей: он оказался чуть постарше Максимкиного брата Андрея. Евгений Сергеевич легко вспрыгнул на площадку  и  поднял  руки.  Маленький музыкант с  тарелками покосился на дирижера и чуточку улыбнулся.    Они заиграли.    Марш был красивый. Местами немного печальный, но все равно боевой. Он Максиму очень понравился. А больше всего понравилось, как мальчик ударял тарелками.  Грянет,  потом широко разведет и плавно опустит руки. Он был почему-то без пилотки,  и  после каждого удара у  него от толчка воздуха торчком вставал отросший русый чубчик.    Максиму хотелось,  чтобы марш звучал долго-долго.  Но, что поделаешь, он кончился.  И  тогда Максим захлопал вместе со зрителями о всех сил. Жаль,  что мальчик с тарелками не посмотрел на него: наверно, не заметил среди многих мальчишек и девчонок.    Ребята танцевальной группы сплясали "Тройку",  и наступила очередь "Крылышек". Народ в вишнёвых пилотках отовсюду стал сбегаться к площадке и  усаживаться,  как договорились.  Получилось шумно и даже бестолково." Неужели весь этот кавардак видно на экранах? " - с беспокойством подумал Максим. Наконец расселись.    Три большие телекамеры смотрели на них темными выпуклыми стеклами. На одной камере над объективом горела красная лампочка.  Значит, эта камера как раз и работает.  Максим старался на нее не смотреть. У него опять от волнения заныло внутри.  Но тут он сообразил,  что песня о полёте ещё не сейчас. Есть время, чтобы собрать всю смелость.    Рядом с  камерой,  так,  чтобы не  попасть на экраны,  встал Анатолий Фёдорович. Опять бойко затопала к микрофону Светка Данилевская.    - Выступает  хор  "Крылышки"!  Художественный руководитель и  дирижер Анатолий Фёдорович Вершков.    Зрители  захлопали,   а  хор  смотрел  на  Анатолия  Фёдоровича.  Тот незаметно кивнул, поднял руку: внимание...    Сначала вместе,  без  солистов,  спели "Кузнечика":  как  его слопала лягушка.  Потом Алик пел свои "Макароны".  Это шуточная песня,  как один итальянец очень хочет похудеть,  но  ничего не  может с  собой поделать: больше всего на свете он любит вкусные макароны и,  как увидит, сразу на них набрасывается.    Алик  пел  здорово,  смешно.  Зрители долго хлопали и  веселились.  А Максим понимал, что вот наступает и его минута. И даже ноги ослабели.    "А ну, прекрати, - сказал он себе строгим маминым голосом. - Прекрати сию же минуту. Изволь держать себя в руках! "    И это немножко помогло.  Потом он увидел,  как ему улыбнулся Анатолий Фёдорович,  и эта улыбка тоже помогла. В самом деле, чего нервничать? На репетициях-то он пел нормально.  А здесь что? Ребят не так уж много, зал меньше,  чем во  дворце.  Будто в  комнате поешь.  А  про камеры не надо думать, вот и все...    - "Песня о первом полёте"! Солист Максим Рыбкин!    Ух  ты,  как  стало тихо!  Почему это?  Или  только так  кажется?  Ну ладно...  Максим  поднялся,  сжал  в  кулаке  болтик  и  храбро пошёл  к микрофону.  Правда,  по пути он зацепил ногой фанерный кубик, на котором сидела Пенкина,  и чуть не потерял равновесие. Но не потерял. Никто и не заметил, наверно, как он споткнулся.    Микрофон был  похож  на  черную  решетчатую грушу.  Груша  торчала на блестящей палке-как  раз  на  уровне Максимкиного подбородка.  Максим не стал подходить к микрофону вплотную:  чего он будет прятаться за него от камер? Анатолий Фёдорович кивнул ему: "Правильно".    Максим встал прямо-прямо и опустил руки.  Не будет он руки держать за спиной,  как Алик.  Не о  макаронах поёт,  а  о  лётчиках...  Интересно, правильно ли  сидит на  голове пилотка?  Сейчас уже не  проверишь...  Не сбиться бы... Главное, как запоют, сразу представить поле и самолёты. Ну а  как же иначе?  Он сразу и представит.  Небо,  облака,  траву,  легкие разноцветные  аэропланы.  И  себя  недалеко  от  машины  с  серебристыми крыльями.    Зазвучал рояль.  И  вот уже началась песня.  Но  это ещё не  его,  не Максимкины, слова. Пока поёт хор:      Над травами,                которые    Качает ветер ласковый,    Над кашкой и ромашками    Растет весёлый гром:    С рассветом просыпается,    Под крыльями качается    Наш маленький                 учебный                        городской аэродром.      Пока ещё сигнала нет    От строгого диспетчера,    Пока пилоты прячутся    От солнца под крылом,    Мальчишка в синей маечке.    Дежурным не замеченный.    В траве стоит, не двигаясь,    И взглядом              просит                    он...      Максим для убедительности ещё крепче сжал болтик. Глянул поверх голов зрителей.  Прожекторы светили в глаза и грели, как летнее солнце. Максим слегка прищурился и запел:        Товарищ лётчик!                   Ну что вам стоит?    Я жду уже три недели...    Ведь это совсем-совсем простое    Для вас, для лётчиков, дело.      Мне очень надо подняться в небо -    Я лётчиком тоже хочу быть,    А в небе ни разу, ни разу не был...    Возьмите,             сделайте чудо!      Он  пел,  и  ему уже казалось,  что он в  самом деле просит лётчиков, чтобы взяли в  полёт.  И если будет просить очень убедительно,  о всех сил, тогда, может быть, и в самом деле случится чудо.      Ведь я не прошусь ни в тайгу,                                 ни на полюс,    Ни в жаркие страны далекие.    Мне лишь на минуту взлететь над полем...    Возьмите!             Я очень легкий!      И потом, как последний, отчаянный довод:      Ведь я ничуть не боюсь высоты,    Я прыгал два раза с крыши!..      И тихо.  На секунду тихо.  И каждый раз,  когда Максим кончал на этих словах,  он чуточку боялся: возьмут? Он знал, что возьмут, и все равно с напряжением ждал,  когда  хор  совсем развеет тревогу.  И  хор  закончил песню:      Рванули на клочья                     воздух                           винты,    Прижались от ветра трава и кусты:    Машина с мальчишкой рванулась -                                    все выше!    Выше!         Выше...                Выше...      Песня затихла постепенно и  плавно,  как затихает звон мотора,  когда самолёт уходит к горонту.    И стала нарастать тишина. Какая-то удивительно плотная тишина и очень долгая. Что же это? Так и будет? А что теперь делать?    И вдруг кто-то хлопнул. И ещё! И сразу рванулась, понеслась трескучая река аплодисментов, и Максим в первую секунду испугался даже больше, чем тишины.  Не  так  уж  много  народа,  откуда же  столько шума?  Хлопают, хлопают.   Кто-то  даже  крикнул:  "Молодцы!  "  Как  в  хоккее.  Максим растерянно оглянулся на  хор.  Ребята стояли и  тоже хлопали.  Подошел и встал рядом с Максимом Анатолий Фёдорович. Взял Максима за плечо. Максим глянул на  него удивленно и  вопросительно.  Алексей Фёдорович улыбнулся ему  мельком,  потом стал смотреть в  зал  и  несколько раз  поклонился. Быстрыми шагами подошла красивая женщина в  пушистом свитере -  та,  что открывала концерт. Нагнулась сбоку над Максимом.    - Тебя  зовут  Максим?  Поздравляю,  Максим,  ты  хорошо  пел.  -  И, выпрямившись, спросила: - Верно, ребята?    Аплодисменты опять налетели, как шумный ветер. А когда приутихли, она спросила:    - Тебе нравится петь?    - Ага...  -  сказал он сипловато от смущения.  И  поправился:  -  Да, нравится.    - Ты, наверно, не первый раз выступаешь на концерте?    - Первый... То есть солистом первый. И по телевору...    - Ну,  тем более поздравляю.  Удачное начало...  Ты  кем хочешь быть, Максим?    Он  беспомощно  глянул  на  Анатолия  Фёдоровича.  Но  тот  ободряюще улыбался: "Держись".    - Я не знаю, - почти шёпотом сказал. Максим.    - Но всё-таки! Может быть, лётчиком?    - Может быть,  -  согласился Максим.  Но обманывать не хотелось, и он опять повторил: - Не знаю... Правда, не знаю. Я ещё не решил...    Кажется,  это был неудачный ответ. А что сказать? Максим свел брови и досадливо потер лоб кулаком. Зрители засмеялись. Максим поспешно опустил руки. Женщина в свитере тоже смеялась.    - Ничего,  Максим,  время ещё есть,  успеешь решить... А что у тебя в кулаке?    - Это так, болтик, - растерянно объяснил Максим и раскрыл ладошку.    - Интересно. А зачем он тебе?    Долго было про все рассказывать. Максим набрался храбрости, улыбнулся и сказал:    - Для крепкости...                          "Ведь я ничуть не боюсь высоты..."        Лето  вначале кажется сказкой.  Потом  привыкаешь,  но  первые дни  - радость и  праздник.  А  самый первый летний день-настоящее чудо.  Все - чудо!  Запах  короткого дождика,  который вымыл  асфальт (хотя  дождя не было, а проехала поливальная машина). Стайка жёлтых бабочек над газоном. Согретый воздух, обнимающий со всех сторон, отвесные лучи, которые греют плечи сквозь тоненький жилет и рубашку. И чудесная легкость: нет на тебе ни  пальто,  ни  тесной куртки с  кусачим воротником.  Скачешь и  словно купаешься в  солнечном воздухе.  А  если разбежаться и посильнее ударить подошвами об асфальт,  можно подскочить и полётеть к облакам, похожим на большие белые парашюты.    Тепло,  тепло, тепло... Даже не верится, что утром царапал ноги и шею колючий холодок.  Те,  кто пришли на студию одетыми,  теперь тащили свое имущество под мышками.  Только Алик Тигрицкий натянул свитер -  он берег свой голос от малейшего дуновения.    "Крылышки" разлетались от проходной во все стороны - по своим улицам, домам, школам.    Максима догнала Маргарита Пенкина.    - Рыбкин,  ты  можешь стать гордостью ансамбля,  если будешь работать над собой, - внушительно сказала Ритка. - И если не станешь зазнаваться.    Максим  досадливо вздохнул  и  ускакал  вперед  -  чтобы  не  портить настроения.  Ненормальная какая-то!  Разве  он  хоть  чуточку зазнается? Просто радуется,  что  все хорошо получилось.  И  все ребята радовались: песня-то  общая.  Вон,  левое  плечо  все  ещё  гудит-это  Вовка Семенов подошел,  сказал:  "Молоток!  " - и трахнул с размаху ладонью. Дружески, конечно, однако крепко.    А на щеке, наверное, до сих пор красный кружок с четырьмя бугорками - след от пуговицы.  Это Алексей Фёдорович прижал Максима к  пиджаку.  Изо всех сил прижал и сказал:    - Молодчина, Максимушка, спасибо тебе.    А  за  что ему спасибо?  Это всем на  свете спасибо,  что так здорово было.  Алексею Фёдоровичу -  за то, что учил и не сердился, когда Максим путался в нотах (если честно,  то и сейчас путается,  но,  говорят, слух выручает). Мальчику-музыканту - за "слона", за сверкающие медные тарелки и боевой марш "Морской король". Алику-за то, что не обиделся. Вовке - за приятельский тумак.  Женщине-диктору -  за хорошие слова.  И всем -  кто слушал и  хлопал...  Летнему дню спасибо за тепло и радость.  И мастеру, который сшил вишнёвую форму -  такую, что в ней легко и песни петь, и по солнышку  шагать  вприпрыжку,  и  красивым быть:  прохожие поглядывают и улыбаются... И крепкому железному болтику спасибо.    Максим шагал,  радовался,  перебрасывал болтик ладони в ладонь.  И вдруг подумал: а куда идти?    В  школу рановато.  Если  поспешить,  можно заскочить домой,  узнать, понравилась ли передача. Но это будет неинтересный, торопливый разговор. Во-первых,  мама засадит обедать,  а есть совсем не хочется.  Во-вторых, скажет,  чтобы переодевался.  Нечего, мол, казенную одежду трепать. Но в школьных штанах  и  куртке он  заживо сварится -  вон  какое  солнце!  А новенькую  пионерскую  форму   трогать   нельзя:   она   приготовлена  к послезавтрашнему сбору.    Да,  по правде говоря,  не только в этом дело. Просто хочется Максиму быть таким,  как на выступлении.  И не хвастовство это вовсе.  Ну, может быть,  только чуть-чуть...  Просто он чувствует,  что, если снимет форму "Крылышек", потеряет частичку радости. А зачем?    Нет,  лучше уж сразу в школу.  А чтобы не прийти слишком рано,  можно попетлять по незнакомым улицам.  На каждой улице -  лето.  И на каждой - что-то невестное.  И все надо узнать.  Ведь это теперь его, Максимкин, город.    Максим  прикинул  примерное направление к  школе,  перешел  дорогу  и свернул за угол.    Улица называлась Восточная и была тихая.  Дома - разные: деревянные и каменные.  Некоторые одноэтажные,  а  чаще по  два и  три этажа.  Но все старые. И тротуары старые - не асфальтовые, а стертых гранитных плит. В  трещинах пробилась яркая травка и  жёлтели одуванчики.  Максим шагал, стараясь не  наступать на них.  В  одном месте плиты были выворочены,  и улицу пересекала глубокая траншея.  Видимо,  водопроводчики меняли здесь трубы.  Но  сегодня была  суббота,  и  никто не  работал.  Через траншею перекинут был мостик досочек. Но это - на другой стороне улицы. Там у чугунных узорчатых ворот стояли две девчонки - наверно, класса пятого - и поглядывали на Максима.    Максим посмотрел за траншею,  и  внутри у него слегка захолодело.  Но как быть? В конце концов, нельзя же трусить всю жнь!      Ведь я ничуть не боюсь высоты,    Я прыгал два раза с крыши...      Он отошел, вздохнул и крепко сжал болтик. И разбежался так, что ветер засвистел в ногах.  Р-раз! Он перелетел! Мельком увидел под собой темную глубину траншеи с  голубым осколком воды и  упал на  четвереньки в  кучу рыхлой глины.    Вскочил,   отряхнул  глиняные  крошки  и  пошёл,  не  оглянувшись  на девчонок.    Но  так спокойно и  независимо шел он  недолго.  Потому что на  тихой улице послышался громкий плаксивый голос.  Кто-то  кричал и  причитал за углом высокого дома.    Максим заторопился и  свернул в  переулок.  На тротуаре стояла худая, как палка,  тетенька в синем платье и клётчатом платке.  Платок закрывал всю голову,  лоб и шею.  Голова была похожа на клётчатый шар с маленьким остроносым лицом.  Тетенька стояла прямо,  как на сцене,  и, глядя перед собой, голосила:    - Сгорим, сгори-им ведь, паразит он проклятый, утюх-та не выключен, и ушел,  чтоб  его  машина переехала,  опять наберется по  уши,  висельник окаянный!..    Толстый дядя в  полосатой рубахе,  две  женщины с  большими сумками и очень  высокий гражданин в  очках  стояли неподалеку и  переглядывались. Видно,  понять  не  могли:  что  за  невыключенный "утюх",  который ушел куда-то, и почему его должна переехать машина.    Максиму  тоже  стало  интересно и  сделалось немного  жаль  крикливую тетеньку.    Подошла ещё женщина - видно, знакомая. Ухватила голосистую за локоть. Громко спросила:    - Что с тобой, Марина?    Тетенька с девчоночьим именем Марина стрельнула по сторонам глазами и опять запричитала:    - Только на минутку вышла к Нюре за маслом,  велела паразиту: "Никуда не уходи",  - ключ не взяла, а он уже смылся, дверь захлопнул! Только бы за воротник залить ради субботы, а что утюх горит, сообразить - ума нет! Ой,  пожар будет на всю улицу!  Ой,  будет!.. Там газеты рядышком лежат, все равно что растопка...    - Ну ясно,  -  сказал толстый дядя женщинам. - Муж сбежал, ключа нет, утюг калится. Это надо же: уходить - и не выключать электроприборы.    - На  минутку вышла-то,  кто  же  его  знал!  -  жалобно откликнулась Марина. И захныкала, не поворачивая головы.    - Подожди ты! Может, твой Витя выключил утюг-то, - сказала знакомая.    Марину  опять  прорвало:    - Выключит он, как же! Сроду ничего не выключает, палец о палец стукнуть дома не желает,  чтоб он отравился!  Наделаем пожару,  всю жнь не расплатимся, будет знать, рожа запойная!    - Дело  понятное,  -  сказал  толстый дядя.  -  Все  может  кончиться возгоранием.    - Тогда,  наверное,  есть  смысл  немедленно  позвонить  пожарным,  - откликнулся высокий гражданин.    Несколько остановившихся прохожих ему возразили:  а вдруг утюг все же выключен и пожарные приедут зря? Неприятность будет.    - Пока ведь не горит. Ежели бы горело, дым бы форточки шел.    Она  открытая.  Все  посмотрели наверх.  Над  нижним кирпичным этажом поднимались ещё два -  деревянные,  и на верхнем, под узорчатым карном большого окна, темнел квадрат распахнутой форточки.    Подошли две  девчонки-то,  что стояли у  ворот,  когда Максим прыгал. Тоже  стали  смотреть на  форточку,  быстро поняли,  что  к  чему.  Одна сказала:    - Если бы кто залез да выключил...    - Это, пожалуй, здравая мысль, - откликнулся высокий гражданин.    - Но кто рискнет? Тут необходимы ловкость и сноровка.    Может быть,  они  просто так  говорили,  но  у  Максима под  рубашкой забегали холодные мохнатые жуки.  Показалось,  что все смотрят на  него. Если ловкость и сноровка,  то у кого?  Не у толстого же дяди и не у этих пожилых женщин с кошелками. И не у девчонок с глупо приоткрытыми ртами.    Наверно,  видели передачу и  уже  вспоминают,  как он  пел про полёт. Здесь,  конечно,  не песню петь.  До окна с форточкой метров семь:  если стукнешься,  щепки будут...  А пилотка?  А эти слова:  "Ведь я ничуть не боюсь высоты"? Попробуй теперь сделать вид, что тебя ничего не касается, попробуй уйти!  Может быть,  ничего не  скажут,  но  как  будут смотреть вслед...    И как потом ходить по городу в пилотке с крылышками?    Максим глянул на водосточную трубу.  Даже не оправдаешься, что старая и  не  выдержит.  Или что грязная -  перемажешься ржавчиной.  Как назло, новая, прочная, покрытая коричневой масляной краской.    В  конце концов,  по шесту в  спортзале он лазил,  не падал...  И  по правде говоря,  как было бы  здорово,  если бы сейчас на виду у  всех он спас от пожара дом...  Чувствуя замирание в душе.  Максим снял пилотку и положил в неё болтик.  Потом расстегнул и скинул жилет. Протянул все это высокому гражданину в очках:    - Подержите, пожалуйста.    Гражданин   с   почтением   взял   Максимкино   имущество.    Зрители запереговаривались:    - Ишь, смелый малец...    - А чего! Он как перышко, враз доберется.    - Перышко! Мать-то видела бы...    - Да поймаем, коли оборвется...    - Ты, мальчик, главное, не бойся, забудь, что высоко...    - Граждане, зачем вы разрешаете? А если что случится?    - А если пожар?    - Мальчик, не надо!    "Не надо"! Теперь никуда не денешься, нужно держаться до конца.    Максим,  не оборачиваясь,  подошел к трубе и здесь сбросил сандалии и носки.  Глянул вверх,  вдоль трубы.  И все,  наверно, смотрели, как он - ловкий,  гибкий и быстрый - готовится рисковать. Сзади тяжело затопали - подошел толстый дядя.    - Давай-ка, акробат, я подсажу повыше. Все легче будет.    И  не успел Максим вздохнуть,  как оказался в двух метрах над землей. Почти на уровне второго этажа.    Он вцепился в трубу.  Сжал ее коленями,  ступнями, ладонями. Прижался грудью и даже щекой.  Будто приклеился.  Посмотрел вн. Все с ожиданием глядели на него. Максим вздохнул и полез...    Труба,  хотя и  блестящая была,  но  не очень скользкая.  И  не очень шершавая -  не царапалась.  Она словно прилипала к ногам и ладоням. Угол дома был в тени, труба не нагрелась от солнца и приятно холодила. Максим после каждого рывка прижимался к ней щекой. Это прогоняло боязнь.    В общем,  лезть было не очень трудно, и Максим понял, что до третьего этажа доберется.    А вот как дальше?    Он подтянулся последний раз, встал на перемычку, соединявшую трубу со стенкой.  Железо было тонкое и резало ступни.  Максим сжал зубы, зашипел от боли и поскорее перебрался на длинный карн,  который отделял второй этаж от третьего.    Окно с форточкой было третьим от угла. Цепляясь за косяки, за выступы деревянных узоров и  переплеты рам,  он  стал  пробираться вдоль  стены. Снова стало жутковато,  и, чтобы не дрожать. Максим уговаривал себя: все это не страшно,  до земли всего два этажа,  а если точнее -  то полтора, потому что первый,  каменный, - не настоящий этаж, а почти полуподвал. И если что случится, толстый дядька обещал поймать...    До окна он добрался.  Подергал створки. Они, конечно, не открывались. Теперь начиналось самое сложное.  Вну переговаривались, давали Максиму советы и  даже требовали,  чтобы он спускался обратно.  Но он не обращал внимания. Он знал, что выход один - лезть в форточку.    Он  дотянулся до верхнего карна,  встал пальцами на узенькую кромку подоконника. Нижний край форточки оказался на уровне груди. Максим сунул в форточку голову и руки, лег грудью на переплет, зацарапал коленками по скользкому стеклу.  И, сам не зная как, начал проталкиваться все дальше, дальше. Наконец перевесился и радостно свалился вн головой в комнату.    Нет,  не зря он сюда забрался!  В комнате уже плавал едкий дымок.  На шерстяном одеяле,  накрывавшем стол,  вокруг  чугунной  подставки утюга, расползалось коричневое пятно, похожее на большого краба.    Максим дернул шнур,  схватил за  ручку утюг,  ударил им по подставке. Она  со  звоном  покатилась и  легла  у  двери.  Максим поставил на  нее безопасный теперь утюг.  Потом, кашляя от запаха горелой шерсти, подошел к окну,  дернул запоры.  Распахнул створки.  Сну,  одинаково приоткрыв рты, смотрели на него разные люди.    - Все!  -  сказал Максим.  -  Выключил. Ещё немного, и загорелось бы. Одеяло уже дымилось.    Он был сдержан, а душа у него ликовала.    Две   девчонки  переглянулись,   снова   задрали   головы   и   вдруг зааплодировали.  Как на концерте.  И тогда другие люди,  взрослые,  тоже захлопали.  Все.  И толстый дядя,  и женщины (они аккуратно поставили на тротуар сумки),  и высокий гражданин в очках (он повесил Максимкин жилет на локоть).  И даже трое больших мальчишек -  они подошли,  когда Максим забирался в окно. И ещё разные прохожие.    Максим даже отодвинулся на полшага от подоконника.  И наверно, слегка покраснел. Второй раз за сегодняшний день его награждали аплодисментами. Снова он был победитель.  Может быть,  напрасно он совсем недавно считал себя трусом?    Максим сделал спокойное лицо и перегнулся через подоконник. Надо было узнать, как выбраться квартиры. Он не успел даже спросить. Голосистая Марина одна всех не хлопала и, едва Максим наклонился, закричала:    - Ты иди,  мальчик,  иди в  коридор,  там дверка с  замочком.  Ты иди отопри, а я поднимусь!    И,  не сгибаясь,  торопливо засеменила во двор - словно ходячая синяя палка с клётчатым шаром-набалдашником.    Максим через  кухню вышел в  коридор.  Здесь горела жёлтая лампочка и почему-то пахло ржавчиной и  керосином.  На стене висела жестяная ванна, велосипед без  переднего колеса  и  старые пальто.  На  высокой двери  с деревянными  завитушками  поблескивал  новый  накладной  замок.  Он  был сложный  -  с  рычажками и  кнопками.  Как  на  секретном сейфе!  Максим понажимал, подергал, но без всякого результата.    За дверью послышались поспешные мелкие шаги.    - Как  открывать-то?  -  нетерпеливо спросил  Максим.  -  Я  в  школу опаздываю.    - Кнопочку, кнопочку сну нажми, а рычажок отведи, оттяни его...    Кнопочек на  замке было две.  Максим нажал их  по  очереди и  вместе, подергал   рычажки.    Попытался   повернуть   граненую   ручку.   Замок сопротивлялся с  железным упорством.  Максим  стукнул по  нему  кулаком, отбил сустав на минце, сунул палец в рот и шепеляво пронёс:    - Ну и шиштема! Я не жнаю, што делать!    - Заело!  -  запричитала Марина. - Его, как сильно хлопнешь, завсегда заедает!    Максим вынул о рта палец и сердито потребовал:    - Ну слесаря тогда зовите. Мне же в школу надо скорее.    - Где его в субботу найдешь, слесаря-то? Вот уж если Витя придёт...    Жди, когда ее Витя явится!    Успех  всегда  прибавляет  сил.  Максим  чувствовал в  себе  сердитую смелость. Решительно шлепая босыми ступнями, он опять прошагал к окну. В конце концов,  это  даже лучше-  вернуться на  землю тем же  рискованным путем.    - Замок  у  нее  заело,  -  с  ехидной ноткой  громко объяснил Максим зрителям. - А мне в школу пора.    Он  ловко перебросил ноги через подоконник и  опять встал на узенький карн.    - Мальчик!  -  сказал гражданин в очках. - Не надо! Сейчас нет особой необходимости, а...    Но договаривать он не стал. Какой смысл? Максим уже двигался к трубе. Он пробирался вдоль стены цепко и ловко. Рубашка выбилась -под резинки на штанах и,  наверно,  красиво трепетала на ветерке.  Максим не боялся. Путь по карну был знаком,  а  по трубе он спустится в два счета -  это ведь не вверх карабкаться.  Один раз у  него дрогнула и  сорвалась рука. Девчонки громко ойкнули.  Но  это  лишь прибавило Максиму храбрости.  Он вцепился в  трубу  и,  поглядывая вн,  начал спускаться.  Толстый дядя подошел и растопырил руки.    - Спасибо,  я  сам,  -  сказал Максим.  Скользнул до конца трубы и  с облегчением ступил на ее гиб - в полуметре от земли.    В  эту  секунду нижнее колено трубы вырвалось   скоб и  грянулось о землю. Вместе с Максимом.    Он грохнулся на бок,  плечом и  локтем,  и  отлетел к  фундаменту,  с размаху стукнувшись левой коленкой о шершавые кирпичи.    Секунду он лежал оглушенный.  Потом подумал:  "Вот глупо-то!  У самой земли.  Смеяться будут".  Быстро  сел.  Посмотрел на  локоть:  сильно ли порвана рубашка?  Странно:  не  порвана и  даже почти не испачкана.  Это хорошо!    Он толкнулся о землю ладошками, чтобы вскочить и засмеяться вместе со всеми.  В  колене словно взорвалась маленькая бомба  -  на  сто  колючих осколков!  Максим тихонько ойкнул и посмотрел на колено. Там было что-то красное и блестящее. Максим зажмурился, и его слегка затошнило.    Максима обступили и пытались поднять.    - Осторожно, осторожно!.. Очень больно, мальчик?    (Ещё бы!  Боль нарастает резкими толчками.  Такая,  что  слезы уже не сдержать.)    - Тише, товарищи, ногу не трогайте. Вдруг сломана!    (Этого ещё не хватало! Ведь послезавтра сбор!)    - "Неотложку" надо, шов придётся накладывать...    (Мамочка! Какой ещё шов?)    - Не надо шов, на мальчишках все подсыхает...    (Вот и хорошо...)    - Да,  подсыхает!  Смотрите,  земля попала!  А  если заражение?  Надо прививку...    - Не надо! - отчаянно сказал Максим.    - Тише,  тише мальчик, не бойся. Нужно перевязать. У кого есть чистый платок?    (Как назло, платок дома остался!)    - Девочки, у вас есть платок?.. Эх, а ещё девочки.    - Тут больница недалеко. Давайте, мы на руках дотащим!    (Это большие мальчишки. Им что! Возьмут и дотащат. А там...)    - Спокойно, товарищи. Где раненый? Дайте-ка я возьмусь.    Это  был  густой  командирский голос.  Максим  разлепил мокрые  веки. Сквозь повисшие на ресницах капельки он увидел громадного человека.    Человек был большущим в высоту и ширину.  Как башня.  Башня, одетая в синюю форму гражданского лётчика.  Где-то  в  подоблачной вышине маячила белая клеенчатая фуражка с голубым околышем.  Этот необыкновенный лётчик словно весь состоял   круглых больших складок.  В  складках необъятный живот,  обтянутый форменным пиджаком.  Складками повисла шея  над  белым воротничком сорочки.  В  складках крупное  лицо.  И  оттуда,  с  вышины, добродушно и внимательно смотрели на Максима очень синие глаза. Такие же синие, как у плотника, который подарил золотую щепку.    Люди   расступились.   Человек-башня  вытянул     брючного  кармана белоснежный платок  размером  с  небольшую  скатерть.  Потом,  колыхаясь складками,  присел над Максимом.  Мягко,  но решительно взял в большущие пальцы его ногу...    Плотная  повязка  придавила,  ослабила боль,  сделала ее  нестрашной. Летчик поднял Максима.    - Ступить можешь?    Максим попробовал. Шёпотом сказал:    - Могу, если несильно.    Рукавом вытер ресницы, помигал и спросил:    - А где моя пилотка?    Высокий гражданин торопливо подошел:    - Вот, пожалуйста. И винтик ваш...    Максим улыбнулся:    - Это мой болтик.    Ему  помогли надеть жилетик.  Натянули носки  и  застегнули сандалии. Летчик, увидев пилотку, пророкотал:    - Эге, да ты тоже авиаторов. Неудачно сел?    Максим опять  улыбнулся,  посмотрел на  колено.  И  снова  испугался: сквозь платок проступало красное пятно. Летчик сказал обступившим людям:    - У  меня  тут  машина.  Сейчас отвезу пострадавшего товарища в  нашу санчасть. Там посмотрят.    Взрослые  зрители  обрадованно  запереговаривались:  как  все  удачно получается!    Им-то что!  Это ведь не им,  а Максиму в санчасть,  где на стеклянных полках всякие блестящие штуки: щипцы, ножницы, шприцы...    - Может, не надо? Подсохнет, - жалобно сказал он.    Летчик проурчал что-то по-медвежьи, подхватил Максима, как щепочку, и понес. Куда денешься с такой высоты таких могучих лап?    А  может быть,  все ещё обойдется?  Перевяжут -  и дело с концом.  Не обязательно же прививка...    Максим слегка успокоился.  Сидёть было удобно. Он плыл над тротуаром, покачиваясь,  как  в  люльке.  От  лётчика  пахло  крепким  одеколоном и табаком.  У него были седые брови,  клочковатые светлые волосы и большой круглый нос в прожилках.  А глаза были ласковые. И Максим вдруг подумал, что лётчик похож на Деда-Мороза, которого побрили и одели в форму.    Летчик принес Максима к  старенькому "Москвичу",  усадил на  переднее сиденье.  Сам  зашел  с  другой  стороны,  стал  втискиваться в  кабину. "Москвич" застонал и присел на рессорах.    - Старость...  -  сказал  лётчик  и  немного  смущенно  покосился  на Максима. Потом озабоченно спросил: - Не болит? Не сгибай пока ногу.    Максим глянул на колено и  коротко вздохнул:  красное пятно сделалось больше.    Летчик стал торопливо давить на педаль стартера. "Москвич" зачихал.    - Сейчас, быстренько доедем...    - А куда? - спросил Максим.    - Туда, где Управление Аэрофлота. Может быть, видел?    - Конечно,  видел!  Я там во дворце в ансамбле занимаюсь.  Видите,  и форма такая: хор "Крылышки".    - Вот и  отлично,  -  прогудел лётчик.  -  Я  сразу понял,  что ты наших... А чего это ты премлился так неладно?    - Да...  -за  одной  растяпы,  -  небрежно сказал  Максим.  -  Утюг оставила включенный,  а  дверь  захлопнулась.  Пришлось лезть на  третий этаж. Хорошо, что успел: уже гореть начало...    - Да ты герой, - серьезно сказал лётчик.    У Максима уши стали теплые,  и он отвернулся к окошку. Они уже ехали. Скоро замелькали дома на знакомой улице Титова.    - Сейчас домчимся,  -  опять зарокотал лётчик.  - Там тебя быстренько починят.  Промоют,  перевяжут...  Ну,  укольчик в одно место,  без этого никто не проживет. И будешь прыгать, как новенький.    - Укольчик-то зачем? - слабым голосом откликнулся Максим.    - Надо, братец. Чтобы глупого риска не было. У нас в сорок пятом году бортмеханик был -  всю войну целехонький прошел,  а  потом руку поранил, загрязнил и помер.  На двенадцатый день скрючило всего от столбняка. Так что лучше уж сразу делать как надо.    Вот и  все.  Никакой надежды.  Теперь,  даже если была бы возможность спастись. Максим не стал бы убегать. Потому что укол-это страшно, однако помирать в  неполные десять лет  -  тоже что хорошего?  Особенно когда у тебя на счету столько побед, а кругом лето...                                        Обида        "Москвич" остановился у здания,  где было Управление Аэрофлота. Но не у  главного входа,  а сбоку.  Летчик со скрипом выбрался наружу,  обошел машину,   открыл  дверцу  с  Максимкиной  стороны.  Добродушно  протянул большущие ладони.    - Ну что, пилот, пойдем на ручки?    Небежное  приближалось.  У  Максима  в  животе  и  груди  ощущалась холодная пустота,  а  в  ней  противно и  однотонно стонали  беспокойные струнки.  Все это и называлось "страх".  От такого чувства слабеют ноги, если даже они обе здоровые.    Но, кроме страха, в человеке есть гордость. Она со страхом борется, и они стараются друг друга повалить на  лопатки.  В  Максиме никто   них пока не повалил другого. Максим стал вылезать "Москвича".    - Я сам пойду.    - А не больно?    Максим осторожно ступил на  левую ногу.  Боль  толкнулась в  разбитом колене,  но  терпимо.  Это был пустяк по  сравнению с  тем,  что Максима ожидало.    - Ничего, можно идти, - уныло сказал он.    - Ну и молодец.    Они прошли через садик,  и Максим увидел в стене голубую дверь,  а на ней белый кружок с красным крестом. Вот такая жнь! Боишься, боишься, и наконец все равно случается то, чего боишься.    Он  вспомнил слова  лётчика про  "положенное место" и  успокоил себя, что,  наверно,  это  не  так больно,  как под лопатку.  Хотя,  с  другой стороны,  конечно, неприятнее... Но ведь в санчасти у лётчиков наверняка все врачи -  мужчины.  Так что ладно уж... В прохладном коридоре был ряд белых дверей.  Летчик пошёл к самой дальней.  Максим,  прихрамывая, - за ним.  Струнки  в  нем  перестали стонать,  но  дрожащая  пустота  внутри осталась.    В  санчасти все оказалось так,  как ожидал Максим.  Бинты,  склянки и блестящие штучки на стеклянных этажерках. Белые стулья и тахта, накрытая клеенкой.    Только врача-мужчины не было, а была девушка. В халате и шапочке, как у  Светланы Сергеевны в  школе.  Совсем-совсем молоденькая.  Она подняла тоненькие брови и смешно удивилась:    - Ай, Иван Савельич! Вы опять к нам? Что случилось?    - Со мной ничего,  Любушка,  не случилось, - откликнулся лётчик, и от его густого голоса на  стеклянных полках что-то звякнуло.  -  Вот пилота привез пострадавшего. Неудачно зашел на посадку парень...    Он шагнул в  сторону и  открыл Максима,  который стоял за его могучей спиной.    - Ай-яй!  -  опять  воскликнула медсестра.  -  Это  внучек ваш,  Иван Савельич?    - Бог с  тобой,  Любушка.  У меня внучка,  Наташка.  А это просто наш человек. Видишь, форма с крылышками. Так что чини молодца.    - Ясненько, - сказала Люба и встретилась с Максимом глазами.    Глаза были веселые. Но Максиму было не до веселья, и он отвел взгляд. Люба подошла,  крепко ухватила его под мышки,  лихо пронесла над полом и усадила на тахту. Клеенка на тахте была холодная. Максим вздрогнул. Люба торопливо спросила:    - Ты что, маленький? Боишься?    - Нисколечко, - замогильным голосом сказал Максим.    - Ну  и  замечательно!  Она взялась за  платок на  колене.  Размотала стремительно, а сняла осторожно.    - Ух ты...  Красиво...  Ну ничего.  Это с виду неприятно,  а на самом деле не страшно. Ободрал сильно, вот и все. Максим краешком глаза глянул на колено, мигнул и стал смотреть за окно. Там на травяное поле медленно опускался оранжевый вертолет.    Люба отошла к шкафчику и зазвенела склянками.  С каким-то пузырьком и ватой опять направилась к  Максиму.  -  Не  бойся,  это не йод,  жечь не будет.    Максим только плечом шевельнул. Да хоть бы сто бутылок йода! Это ведь не шприц с неумолимой тонкой иглой.    Жидкость пузырька шипела и  пенилась,  как газировка.  И холодила. Потом на ногу лег сухой плотный бинт. Боли почти не было.    Максим с надеждой посмотрел на Любу:  "Может, все? " Но она доставала -под  стекла  никелированную  коробку.   Максим  успел  заметить,  как вертолет за окном отразился в этой коробке оранжевым огоньком.    Из коробки появился шприц.    Иван  Савельевич сидел  у  двери.  Белая табуретка под  ним  казалась совсем крошечной.  Он сочувственно смотрел на Максима.  Потом подмигнул: "Ничего, держись".    Люба повернулась к Максиму.    "Сейчас скажет: "Снимай штаны", - тоскливо подумал он и вспомнил, что давно ещё  про  такой случай смотрел в  каком-то  кино.  Зрители в  зале веселились.  Но  в  том  фильме в  переделку попал  большой парень и  от медсестры сумел отбрыкаться. А Максиму что делать? Он маленький...    Но Люба была хорошая медсестра. Она сказала:    - Расстегни рукавчик.    Максим непослушными пальцами стал дергать пуговку на обшлаге.    Люба подошла вплотную и шёпотом снова спросила:    - Ты что, боишься?    Врать уже было бесполезно. Максим с коротким вздохом сказал:    - Маленько...    - Не бойся ничуточки,  я незаметно.  Посмотри в сторону и сосчитай до трех.    Максим ощутил на  руке холодок проспиртованной ватки и...  Он  втянул воздух сквозь сжатые зубы.    Ничего себе "незаметно"!  Он так стиснул в кулаке болтик, что головка чуть не проткнула ладонь.    - Все-все-все! Ты герой.    Все?    Значит, все...    Все!!    Конец подлому страху! Не надо больше замирать и вздрагивать!    И  вдруг  Максим разозлился.  А  почему он  дрожал?  Почему боялся до тошноты? Из-за этой секунды?.. "Сосчитай до трех..." Даже и не сосчитал. Ну,  пришлось потерпеть -  один миг.  А -за страха мучился сколько?  В тыщу раз больше,  чем от укола.  Дурак и тряпка!  А ещё и вправду героем себя воображал...    - Рукав не опускай пока, пусть подсохнет, - ласково сказала Люба.    Максим  кивнул и  встал,  осторожно ступив на  забинтованную ногу.  И улыбнулся.  Все-таки сильнее злости была радость освобождения.  Радость, что страх позади.  Впереди -  день,  похожий на  праздник...  А  бояться Максим больше не будет никогда.  Хватит,  помучился. Теперь-то он знает, что глупо дрожать -за пустяков.    Иван Савельевич тоже встал - со вздохами и шумом, но быстро. Это было похоже на рождение нового острова, который поднимается со дна океана.    - Ну, Любушка, я забираю молодца. Довезу домой. А?    Люба нерешительно посмотрела на Ивана Савельевича. Потом на Максима - слегка виновато.    - Ещё не все...  Это ведь такая сыворотка,  ее нельзя сразу в  полной дозе. Через часик ещё раз надо.    Наверно, она увидела несчастные Максимкины глаза и заторопилась:    - Можно  у  нас  в  садике  посидёть или  погулять.  Посмотреть,  как самолёты летают. Часик быстро пройдет... Тебя как зовут?    - Максим, - сказал он шёпотом и отвернулся к двери.    Он чувствовал себя так,  будто сделали ему удивительный подарок и тут же отобрали. Посмеялись...    Иван Савельевич громадной ладонью взял его  за  плечо -  словно седло положил на Максима.    - Мы  вместе подождем.  Мне  теперь торопиться некуда,  все  равно  в отпуске. Посидим, побеседуем. Пошли, Максим, в садик.    Максим  захромал  к  двери.  Потом  вдоль  коридора.  Горькая  досада разъедала его. Максим украдкой даже стукнул по стене кулаком с болтиком. Потому что досада была злая. Злая и... без боязни.    Максим удивленно прислушался к себе.  Страха не было.  Почти не было. Так, мелкий осадочек... Что это? Может, весь запас страха расходовался на первый укол, потому что Максим не знал о втором?    Они вышли в  скверик и  сели на сколоченную реек скамейку.  Максим ещё  раз словно прощупал свои нервы.  Каждый сантиметр.  Не  затаился ли страх где-нибудь? Не выскочит ли опять, не разбежится ли по жилкам? Нет! В самом деле нет. Сердце стукало ровно и смело.    Конечно, предстоящий укол не радовал. Но когда Максим думал про него, не было ни тошнотворной слабости,  ни дрожи. Жаль только, что надо ждать целый час.  А если бы прямо в эту минуту. Максим бы и не побледнел даже. Разве что самую капельку...    Значит,  кончено?  В  самом деле,  не надо,  значит,  вздрагивать при неожиданных шагах в  школьном коридоре.  Не  надо бояться,  что  ехидный Мишка Стременко заподозрит в тебе труса и скажет про это всему классу!    Эти  мысли  прогнали досаду.  И  к  Максиму  опять  пришла  радость - спокойная радость смелого человека.        За  палисадником,  на краю аэродрома,  стоял длинный деревянный дом с тонкими антеннами и  высокой мачтой.  Над мачтой качалась надутая теплым ветерком "колбаса" -  длинный сачок,  сшитый    поперечных черно-белых полос. Это чтобы лётчики видели, откуда ветер, когда заходят на посадку.    Садились и  взлетали часто.  Серебристые с  голубыми полосками АН-2 и пестрые двухместные аэропланчики.  И вертолеты,  похожие на разноцветных стрекоз.  Воздух мелко дрожал от стрекота моторов. И Максим подумал, что похоже, будто он попал в волшебную страну громадных кузнечиков.    Чтобы  палисадник не  мешал  видёть  летное  поле.  Максим  с  ногами забрался на скамью и сел на высокую спинку. Потом вспомнил о прилипших к подошвам тополиных почках и  мусоре и торопливо скинул сандалии в траву: скамья недавно была покрыта ярко-голубой блестящей краской.    Максим покосился на  Ивана Савельевича,  но  тот  вроде бы  ничего не заметил.  Он сидел, сняв фуражку, и смотрел на самолёты. Максим со своей высоты  видел   его   громадные  плечи,   погоны  с   широкими  золотыми угольниками,  редкие  седые  пряди,  сквозь которые просвечивала розовая кожа.    Большой красно-жёлтый вертолет нко-нко прошел над ними. Мелькнула тень, и показалось даже, что от сверкающего винта дохнуло ветром.    Иван Савельевич взглянул на Максима, и они улыбнулись. Будто были оба лётчиками и понимали друг друга без слов.    И Максиму очень-очень захотелось хоть какое-то отношение иметь к этой пестрой крылатой жни. Он не выдержал, сказал:    - А мы сегодня по телевидению выступали. Я там песню про первый полёт пел. Вы не видели утром передачу?    - Не видел,  -  огорченно откликнулся Иван Савельевич. - Вот жалость! Если бы знать...  Все равно без пользы утро провел. Хотел отпускные дела оформить, да забыл, что суббота и контора наша закрыта.    - А вы здесь работаете? - спросил Максим, чтобы поддержать разговор.    - Работаю...  Пошел было на пенсию, да не могу. Пускай хоть на земле, да все же у самолётов, к своим ребятам поближе.    - А вы на каких летали? - осторожно спросил Максим.    - Я,  Максимчик, на всяких летал: и на ТУ-114, и на Илах, и на АН-10. Во время войны был штурманом на Севере, на тяжелых бомбардировщиках... А до войны, не поверишь даже, на дирижабле приходилось летать...    - На дирижабле? - умился Максим. - Как в кино "Гиперболоид инженера Гарина"?    - Вроде. Только побольше.    - А  на  таких?  -  Максим кивнул вслед зеленому учебному самолётику, мелькнувшему над головами.    - На таких само собой...  Я  ведь сейчас в кабину еле втискиваюсь,  а раньше был стройненький, даже не верится. Вроде тебя.    Максим  засмеялся.   Он  представил  Ивана  Савельевича,  маленького, тощенького,  в его, Максимкиной, вишнёвой форме, но с головой как сейчас - большой, седой, в белой фуражке.    Иван Савельевич тоже усмехнулся.    - Да... А сейчас - только пассажиром. Да и то врачи не советуют.    - Сердце, да? - понимающе спросил Максим.    - А холера его знает...  И сердце,  и печенка,  и селезенка, и все на свете... Я ведь, Максим, очень старый.    - Ну уж "очень", - вежливо возразил Максим.    - Очень,  брат. У меня старший внук уже летает. А младшая вроде тебя. Чуть постарше, наверно. Недавно в пионеры приняли.    - Меня тоже послезавтра примут,  -  ревниво сказал Максим.  -  Уже на отрядном сборе у шестиклассников,  у наших шефов, проголосовали. Меня бы и раньше приняли, да я в этой школе недавно.    - А, приглядывались, значит, - заметил Иван Савельевич.    - Наверно...  Но  теперь  уж  все.  Теперь весь  класс  у  нас  будет пионерский. Кроме Тыликова...    - Тыликова?.. Постой-ка. Что-то знакомая фамилия... Нет, тот Тупиков. Был у  нас штурман на  Диксоне...  А  что за  личность Тыликов?  Неужели злодей такой?    Максим пожал плечами:    - Да не злодей...  Ведет себя плохо.  С  Софьей Иосbфовной спорит все время. Один раз резинки начал стрелять, скачет на переменах...    - Да-а,  -  непонятно сказал Иван Савельевич.  -  Это конечно... Хотя Наташка у меня тоже скачет. А в чем ещё грешен Тыликов?    - Ну вообще... Софья Иосифовна говорит, что непослушный.    Иван Савельевич сморщил лицо.    - Ну,   брат,   и   характеристика.   А   что   значит   "послушный", "непослушный"? Непонятно.    Максим удивился:    - Почему непонятно?    - Ну,   смотри  сам.   Вот,   например,   лётчики  у  нас.  Пишут  им характеристики.   Если  хороший,   пишут:   умелый,   знающий,   смелый, дисциплинированный...  А можешь представить,  чтобы написали: "послушный пилот", "непослушный штурман"?    Максим поморгал от неожиданности. В самом деле, получалась чушь.    - Но лётчики же большие. А мы ещё нет...    - Понятно,  что "нет",  - слегка сердито заметил Иван Савельевич. - А учиться быть  большими как  раз  и  надо,  пока маленькие,  потом поздно будет. Я это и Наташке своей все время говорю...    Это было,  кажется,  правильно.  Конечно, правильно! Не будет же Иван Савельевич зря говорить. Но это было непривычно...    - А вот вы сказали "дисциплинированный",  -  вспомнил Максим. - Разве это не все равно, что "послушный"?    - Ишь ты! - возразил Иван Савельевич. - Дисциплинрованный - это когда человек дело знает,  умеет в сложной обстановке разобраться, умеет четко выполнять команды и  сам  командовать,  если надо.  Умеет быстро решение принять,  товарищей не подведет,  глупостей не наделает...  Дисциплина - это когда человек сам за себя отвечает...  А послушный - что? Смелый он? Невестно.  Друга в  беде не  бросит?  Кто  его знает.  В  опасности не растеряется?  Тоже неясно. Работать умеет? Поди разберись... Послушными, милый мой,  и  овечки бывают.  А  человек,  когда надо,  должен уметь за правду постоять. Уяснил?    - Уяснил,  -  четко  ответил Максим и  хотел сказать,  что  вообще-то Тыликов  никогда  не   дерется,   только  один  раз   отлупил  здорового четвероклассника,  который срезал  с  куртки  Светки Мешалкиной красивую нашивку.    Но не сказал. Он увидел, как от калитки через сквер движется к ним та самая Марина. У которой утюг...    Ей-то  что  здесь  надо?  Может,  вспомнила  про  открытый  кран  или невыключенный газ  и  попросит Максима опять  лезть в  квартиру?  Ну  уж дудки.    - Вот и хорошо,  вот и ладно,  -далека запричитала Марина.  -  Я уж велась было,  а  соседи-то  сказали,  куда вы поехали,  я  и  побежала следом.    Максим   порозовел.   Было   ясно,   что   Марина  спохватилась:   не поблагодарила вовремя  спасителя.  Теперь  специально прибежала.  Может, награду будет предлагать? Вот ещё! Больно нужна ему награда...    - Ты,  мальчик,  отдай сразу денежки,  и все хорошо будет,  - ласково пропела Марина.  -  Отдай и не бойся,  мы не скажем маме с папой. Всякое бывает...    - Что? - ошарашенно сказал Максим.    - Денежки-то,  которые  на  столе  были,  они  где?  Взял  ведь!  Ну, честненько прнайся да отдай. У меня же зарплата не как у лётчиков...    - Тетенька,  вы  с  ума  сошли?  -  громко сказал Максим и  встал  на скамейке.  Боль резко ударила его по колену,  но он тут же забыл о  ней. Ему стало вдруг смешно.  Очень смешно. И, смеясь, он объяснил: - Не было там никаких денег. Только одеяло прогорелое.    - Ты  не  ухмыляйся над взрослым человеком!  -  уже совсем не  певуче заговорила Марина.  -  Деньги -  они сами в окошко не улетят. А мне пять рублей терять тоже резону нет.    - Вы что?  Думаете,  я вор? - тихо спросил Максим и взглянул на Ивана Савельевича:  тот сидел с непонятным лицом и смотрел не на Максима, а на Марину.  -  Да нет у меня ничего!  - крикнул Максим. - Глупости какие! У меня и карманов нет, смотрите!    Он дернул пуговки, распахнул жилетик, крутнулся на здоровой ноге.    - Ну? Куда я сунул ваши деньги? Съел, что ли? Куда?    И вдруг замолчал. Моментально, словно от выстрела. Только выстрела не было, а была ужасная мысль: "Нагрудный карман! Мамины пять рублей! "    Никакой страх перед уколом,  никакие другие страхи не сравнить с этим ужасом. Что же теперь? Как он докажет?    - Иван Савельевич, - беспомощно проговорил он, - у меня только вот... Но это мои...    (Только что говорил: нет ничего, даже карманов нет - и вот!)    - Это правда мои... Я забыл. Это мама дала на обед...    (Кто же дает ребятам на обед пять рублей?)    Ему плевать было на глупую Марину.  Но Иван Савельевич! Он теперь что думает!  Максим  выдернул   кармана свернутую пятирублёвку,  торопливо протянул ему.    - Смотрите, это мамина! Честное слово! Я не брал...    Иван Савельевич посмотрел удивленно и, кажется, с жалостью.    А Марина цапнула деньги.    - Ну-ка, ну-ка! Не брал!..    Она поднесла синюю бумажку к острому носу, словно обнюхать хотела.    - Вроде не та,  не замусоленная...  Обменял,  поди,  в  кассе...  Или паразит Витька унес?.. Говори честно, где взял деньги-то!    Иван Савельевич шумно вздохнул и с напряженным лицом стал подниматься со скамьи.    - Я  не  брал!  -  отчаянно повторил Максим.  -  Иван Савельевич,  ну правда!  Ну, давайте мы съездим домой, я блко живу, мама сразу скажет! Я блко...    - Тихо, тихо, малыш, - сказал Иван Савельевич.    Он двумя пальцами взял у  Марины деньги и осторожно сунул в Максимкин кармашек.  Он  смотрел на Марину сверху вн.  И  хотя она была высокая, сейчас казалась какой-то укороченной.    - Гражданочка,  -  насуплено пронёс Иван Савельевич,  - оглянитесь, пожалуйста.  Во-он туда. Там калиточка, видите? Закройте-ка ее. Пройдите и закройте с той стороны.  Здесь служебная территория.  Я сейчас вахтера позову.    - Чего-чего?  -  по-воробьиному  прочирикала Марина.  -  Чего  такое? Вахтера?  Да зови,  зови,  не пугай,  я  пуганая!  Я сейчас сама милицию позову. Завелись жулики на мою голову!    Могучая  складчатая  шея   Ивана  Савельевича  стала  вишнёвой,   как Максимкина пилотка. Он с бульканьем набрал в себя воздух и грянул:    - Бр-рысь!    Максима пригнуло словно  шквалом.  Из-под  крыши  диспетчерского дома рванулись и перепуганно загалдели воробьи.  Марину отнесло метра на три. Там она повернулась и  быстро-быстро засеменила к  калитке.  Так в одном мультфильме бегал тощий глупый придворный:  сам длинный, ножки короткие, но  подвижные -  они обгоняли туловище,  и  тело придворного гибалось, взмахивало ручками, но не падало.    Иван Савсльевич смотрел Марине вслед,  пока она не  исчезла за углом. Потом потер шею и насупленно глянул на Максима.    - Что-то я тебя не понимаю...    Максим стоял перед ним на скамейке, испуганный и озадаченный.    - Не понимаю,  - повторил Иван Савельевич. - Ты же не виноват. А если не  виноват,  зачем трепыхаешься и  дрожишь,  будто кролик?  У  человека гордость должна быть,  а ты оправдываешься, как воришка. Если прав, чего бояться?    - Я ее и не боялся. Я боялся, что вы... подумаете...    Иван Савельевич взял Максима за локти, осторожно притянул к себе.    - Максим,  Максим, молодая твоя голова... Я семь десятков лет прожил. Что же я, хорошего человека от жулика не отличу? Эх ты, журавленок... Ну что ты, Максим... Ну, не надо. Эх, братец, это уж совсем зря...    Конечно,  это  было  зря.  Но  что  мог  Максим  сделать?  То  ли  от неожиданной ласки,  то ли от всех недавних переживаний прорвались у него слезы,  и  он начал вздрагивать,  прижавшись к Ивану Савельевичу,  как к скале.    - Ай-яй-яй...  -  сказал Иван Савельевич.  -  Ну довольно, Максим. Ты меня всего промочишь.    Чтобы  хоть  как-то  сбить  неловкость.   Максим  пробормотал  сквозь всхлипы:    - Если бы знал, ни за что бы не полез утюг выключать...    Иван Савельевич сел, подхватил Максима, усадил на колени.    - Да  ты  что,  лётчик!  При чем здесь эта глупая тетка?  Ты  же  дом спасал. Там столько людей живет...    И правда...  В самом деле,  он же дом спасал!  Но... он же об этом не думал. Если честно говорить, он же ни капельки не думал о доме. Он думал только о себе:  какой он. бесстрашный, ловкий и красивый! Люди могли без жилья остаться,  и  всем  казалось,  что  Максим -за  них  рискует.  И аплодировали... А он думал, какой он герой...    От стыда у Максима разом выключились слезы. И, перекладывая руки в руку болтик,  он стал сердито тереть ладошками лицо. И не сообразил, что левая ладонь - вспотевшая и грязная от болтика.    - Ох, как ты разукрасился, - сокрушенно сказал Иван Савельевич. - Как в книжке: усатый-полосатый. Пойдем-ка...    И он повел Максима за палисадник,  на край летного поля. Там травы торчала загнутая железная трубка с медным краном.    Иван  Савельевич  набрал  воды  в  ладонь,  как  в  ковшик,  и  двумя движениями смыл  с  Максимкиного лица  грязные  полосы.  Максим  сердито фыркал.    - Утереться нечем.  Платок-то я у Любушки оставил, - пробормотал Иван Савельевич.    Максим  ещё  раз  фыркнул,  выдернул -под  резинки на  штанах подол рубашки и торопливо вытер лицо.    - Ишь  как ловко,  -  одобрил Иван Савельевич.  -  Ну  что?  Пойдем к Любушке, Максим-герой?    - Герой!  - со злым отчаянием повторил Максим. - Если хотите знать, я трус... И наверно, хвастун.    - Почему? - удивился Иван Савельевич.    Максим от злости на себя готов был объяснить про все:  про уколы, про Транзистора и про то, для чего лазил выключать утюг. Но трудно это было, и нужные слова не нашлись.    Он хмуро ответил:    - Такой уж уродился.    - Ты хороший уродился,  - серьезно пронёс Иван Савельевич. Наверно, он думал,  что просто Максиму стыдно за недавние слезы,  и сказал: - Это ничего,  что  плакал.  От  обиды  бывает.  На  меня  один  раз  командир эскадрильи накричал ни за что. Я уж здоровый парень был, двадцать четыре года,  а  разревелся вдруг как девчонка.  До  сих пор помню...  Он  даже испугался, уговаривать начал...    Максим улыбнулся.  Но  иногда он  ещё вздрагивал от недавних слез.  И когда пришли в кабинет. Люба это заметила.    - Максим,  ты  плакал?  Неужели  так  больно?  Ну,  теперь  я  совсем осторожненько буду, не бойся, маленький.    - Да ничуть я не боюсь, - хмуро сказал Максим.    - Тут совсем другая причина. Обида, - объяснил Иван Савельевич. - А в общем, дело уже прошлое.    Максим почти равнодушно глянул на  брызнувшую   иглы  струйку.  Сам удивляясь своему спокойствию, подставил руку.    Радость постепенно возвращалась к нему.  В конце концов, он все равно спас дом.  А хвастливые мысли - что ж! В следующий раз будет умнее. Зато он не струсил. И сейчас не боится. Ой... Но все равно он не боялся...    Максим встал и помахал рукой, чтобы скорее подсохло место прививки.    - В  понедельник  забеги,  перевяжу  ногу.  И  справочку  выпишу  про прививку.  Это чтобы зря не кололи, если снова обдерешься. Сейчас у меня штампа для справки нет, - сказала Люба. - Договорились?    - Договорились, - весело согласился Максим.    - Забежит,  забежит,  -  пообещал Иван Савельевич.  -  Он  и  ко  мне забежит. С внучкой познакомлю.    Когда сели в машину, Иван Савельевич спросил:    - Куда теперь? Ты говорил, блко живешь.    - А можно лучше в школу? У нас экскурсия.    - Можно-то можно. А как нога?    - Да не больно уже нисколечко.    - Поехали.    И через две минуты они были у школы.    - Вот хорошо. Спасибо, Иван Савельевич. А то я думал, что опоздаю.    - Максим,  -  негромко сказал Иван Савельевич,  -  ты, если захочешь, правда, заходи в гости. Самолеты покажу, снимки разные. Я недалеко живу. Улица Громова, дом пять, квартира тоже пять. Запомнишь?    - Конечно, запомню! Спасибо.    - Ну, лети, журавленок...                                 Жила-была Золушка...        Да,  жила-была  Золушка.  В  Газетном  переулке,  в  деревянном  доме недалеко от  высокого берега.  Правда,  не совсем такая,  как в  сказке. Мачехи и  злых сестер у  нее не было,  а  были мама и  бабушка,  которые Золушку любили.    По-настоящему звали ее Таней.    Тогда почему Золушка?    Потому что часто руки и лицо были у нее перемазаны.  Не -за тяжелой работы (хотя работы она  не  боялась),  а  от  возни с  велосипедом и  с красками, которыми Таня разрисовывала деревянные щиты, сабли и перья для стрел.    А ещё потому,  что была она не очень красивая и все думала,  как бы с помощью волшебства сделаться красавицей.    Иногда,  если мамы и бабушки не было дома, Таня - Золушка подходила к зеркалу и разглядывала свое лицо. Не поймешь, что за лицо. Круглое и для тонкой шеи совсем неподходящее.  Глаза -  не  то голубые,  не то серые и сидят,  пожалуй,  чересчур далеко от переносицы.  И веснушки...  Если бы нормальные веснушки, тогда ещё ладно, а тут словно кто-то начал рисовать и бросил: в одном месте несколько точек, в другом... И волосы - вроде бы не рыжие,  но какие-то рыжеватые. И растрепанные. Из таких не получаются ни  мягкие  локоны,  ни  тяжелые косы.  Вот  и  приходится стричься "под мальчишку".    Таня надевала самое красивое платье, мамины бусы, бабушкину кружевную накидку,  украшала  голову  маленькой  короной    серебряной бумаги  и кружилась по комнате. Как на королевском балу.    Впрочем,  это ей быстро надоедало.  Во-первых,  кружись не кружись, а прекрасной принцессой не станешь.  Во-вторых, Таня в глубине души знала, что хотя она и не красавица,  но в общем-то ничего, привлекательная. Это ещё год назад,  во втором классе, сказал Юрка Воронихин своему соседу по парте - громким шёпотом, на уроке математики. Тане эти слова понравились и запомнились. Однако до Юрки она в тот раз все же дотянулась и треснула учебником. Какое ему дело? Подумаешь, принц!    Дело в том,  что Золушка-Таня мечтала о настоящем Принце. На то она и Золушка.    Принц должен быть стройный,  красивый и смелый.  Добрый и весёлый.  И непохожий на  знакомых мальчишек.  Они  все какие-то  неподходящие.  Или трусоватые,  или  наоборот  -  чересчур  нахальные.  И  болтливые,  хуже девчонок. Никакую тайну не доверишь. Да и не стали бы они слушать про ее тайны. Разве они поймут, что Таня - это Золушка? Они только себя героями воображают.    А чем они могут похвастаться перед Таней?  То, что они умеют, умеет и она.  Не хуже мальчишек гоняет на велосипеде,  и  на мечах дерется,  и с плотов ныряет...    Таня  снимала  бусы,  накидку,  нарядное  платье  и  бумажную корону. Натягивала джинсы и мальчишечью рубашку.  Вскакивала на велосипед.  Пока Принц не нашелся, приходилось быть и Золушкой, и Принцем сразу.    Она  гоняла  футбольный  мяч  и  прыгала  через  скакалку,  играла  в разведчиков и  в классы,  ухаживала за беспрорными котятами и время от времени  дралась.  А  иногда  уходила  на  берег  и  там  превращалась в Принцессу.    И  все у  нее было:  дворец и  богатства,  тайны и оружие,  солдаты и придворные. Правда, не живые, а пластилина, но все равно красивые.    А  Принца   пластилина не сделаешь.  Он должен быть настоящий.  Они вдвоем  отправлялись бы  в  путешествия,  сражались с  врагами и  делали открытия.   Она  перевязывала  бы  Принцу  раны  и   спасала  от  разных опасностей. Потому что принцы, они хоть и герои, а все равно мальчишки и за ними нужен глаз да глаз...        В этот день Золушка не ждала чуда. Даже не думала ни о чем волшебном. Она думала о  простых вещах:  покататься на велосипеде или пойти к  Юрке Воронихину и попросить книжку "Девочка с Земли"? Книжка эта про космос и всякие приключения.  Поразмыслив,  Таня сообразила, что велосипед никуда не убежит, а книжку Юрка может кому-нибудь отдать.    Юрки дома не  оказалось,  и  Таня слегка расстроилась.  Но  не очень. Потому что  погода была чудесная -  первый по-настоящему летний день.  В такую погоду просто невозможно огорчаться. К тому же завтра воскресенье. Да и до каникул совсем немножко осталось.    Таня шла-шла,  ни о чем важном не думала, по сторонам смотрела просто так и... Сказка пришла, когда ее не ждали.    По улице шел Принц.    Он шел по другой стороне,  легкий,  стройный и загадочный. Сразу было видно,  что это Принц.  Во-первых, он нездешний - всех местных мальчишек Таня знала. Во-вторых, его костюм переливался царственной тёмно-вишнёвой краской,  а  пуговицы  сверкали золотом.  Не  хватало,  пожалуй,  только блестящего плаща и тонкой шпаги.  Но и без них Принц был замечателен.  И его  вишнёвая  пилотка  с   серебряной  вышивкой  была  ничуть  не  хуже средневековой шапочки с перьями.    На ноге у Принца светилась свежая повязка,  и раненая нога,  наверно, болела.  Но  Принц  старался не  хромать,  шагал прямо и  уверенно.  Это означало, что у него твердый характер.    И  лицо у  Принца было славное.  Таня лишь мельком его  увидела и  не вбли, но сразу разглядела.    Сердце  у  нее  сперва остановилось,  а  потом  заметалось в  грудной клетке, как пойманный в западёнку воробей. Но Таня взяла себя в руки.    Раз уж случилось чудо, нельзя, чтобы оно исчезло!    Таня дала Принцу пройти сорок шагов и незаметно пошла сзади.                                 Джунгли и опасности        Максим всё-таки опоздал.    В  классе  было  удивительно пусто  и  тихо.  Как  небольшие лужайки, светились под солнцем зеленые парты.  С доски улыбался добродушный пират в  полосатой фуфайке и  сапогах с  отворотами -  таких разбойников часто рисовал Владик Малашкин. У двери валялся фантик от ириски "Кис-кис". Вот и все.    Максиму  стало  немножко  грустно.   Конечно,   ничего  страшного  не случилось,  но всё-таки...  весь класс где-то радуется и веселится, а он здесь один.    Максим вышел в коридор. За соседней дверью отчетливый голос диктовал:    - "Люблю грозу в начале мая...  Люб-лю гро-зу...  В на-ча..." Волков, сейчас пойдешь за дверь!.. Пишем: "В нача-ле ма-я..."    В  дальнем конце коридора маялся у  окна выгнанный за  какие-то грехи второклассник.  В музыкальном классе осторожно,  одним пальчиком, играли музыку Грига  "В  пещёре горного короля".  Максим эту  музыку любил.  Он хотел  подойти поближе и  послушать,  но  тут  раздались гулкие шаги  на лестнице,  и в коридоре возникла завуч начальных классов Анна Андреевна. Максим Рыбкин машинально встал попрямее,  одернул свою коротенькую форму и снял пилотку.    Анна  Андреевна остановилась.  Зорко  глянула  по  сторонам.  Тут  же заметила  несчастного  второклассника,  замершего  у  окна.  Заметила  и Максима.  Секунду она размышляла,  к кому пойти сначала. И направилась к Максиму.    - Здрасте, - сказал Максим и на всякий случай улыбнулся.    - Любопытно  узнать,  почему  ты  не  на  занятиях,  -  заявила  Анна Андреевна и сверху вн глянула -под круглых очков.  Она была большая, строгая,  с  крупной коричневой бородавкой над левой бровью.  Когда Анна Андреевна сурово шевелила бровями, бородавка тоже шевелилась.    Но Максиму чего бояться, если не виноват?    - Наш класс на экскурсии, а я...    - А ты не на экскурсии. Вот я и спрашиваю: почему?    - А  я  по  дороге  ногу  разбил,   -  храбро  сказал  Максим  и  для убедительности  покачал  забинтованной  коленкой.   -  Меня  в  больницу отвезли. Пока перевязку делали... Потом два укола. Вот и опоздал.    Анна Андреевна как-то неуловимо,  в одну секунду,  строгого завуча превратилась в большую добрую тетю.    - Бедненький,  -  сказала она и  даже чуть присела,  чтобы разглядеть бинт. - Болит ножка?    - Не-а... - сказал Максим небрежно. - То есть болит, но ходить можно.    - Что же ты домой не пошёл?    - Ходить-то можно,  - повторил Максим. - Я хотел на экскурсию. Только все уже ушли,  а где парк, я не знаю. - Не знаешь, где парк? - удивилась Анна Андреевна.    - Да. Я недавно в этом городе живу. Ещё не успел...    - А! Ты Рыбкин третьего "В", - вспомнила Анна Андреевна. И заново, внимательно оглядела Максима.  -  А что у тебя за костюм?  Это в прежней школе у вас такая форма была?    - Нет,  это  ансамбль "Крылышки".  Мы  сегодня  утром  по  телевору выступали.    - Ну?  Да  ты у  нас знаменитость!  Поздравляю...  А  до парка дорога простая.  Выйдешь сейчас на улицу Кирова и садись в любой троллейбус. До остановки "Парк культуры".  Это совсем недалеко,  дорога все время вдоль реки. Парк на берегу расположен. Доберешься?    - Доберусь. Спасибо.    - Пожалуйста,  -  улыбнулась Анна Андреевна. - Только будь осторожен, вторую ногу не покалечь... И как это тебя угораздило?    Максим открыл было рот,  чтобы небрежно объяснить,  как он  спасал от пожара дом,  но Анна Андреевна уже превратилась в завуча.  Выпрямилась и сурово глянула в ту сторону,  где недавно тосковал второклассник.  Того, конечно,  уже  не  было.  Анна  Андреевна строго поправила очки.  Максим понял, что разговор окончен, и тихонько сказал:    - До свидания.        Уже  на  улице он  подумал:  "Если парк  недалеко и  на  берегу,  то, наверно,  можно пешком,  вдоль реки". Потому что день был такой хороший. Зачем толкаться в троллейбусе? У реки интереснее.    Максим весной был с  папой на  берегу,  но  тогда на  откосах не было зелени,  а на воде кружились ноздреватые серые остатки льдин. И день был пасмурный, ветреный. А сейчас на реке, наверное, совсем не так...    Берег был в четырех кварталах от школы.    Бинт  немного ослаб и  почти не  мешал сгибать ногу.  Бежать было  бы трудновато, но ведь и шагом до реки несколько минут.    Улица  выходила  прямо  на  откос.   Когда-то  вдоль  берега  тянулся деревянный  палисадник,  но  теперь  он  разрушился.  Сохранились только отдельные столбики и перекладины.    Максим  сорвал  лопух,   стер  с  перекладины  пыль  и  сел,  вытянув забинтованную ногу.    За рекой были деревянные улицы и лишь кое-где поднимались новые дома. У  самой воды  стояли две  старинные церкви.  Возможно,  под  ними  были подземные тайные ходы и подвалы с кладами.    Река  текла  широко  и   свободно.   У   ближнего  берега  она   была мутновато-жёлтой,  но вдали отражала небо и казалась вполне голубой.  На дальнем,  нком берегу разлив подступил к  домам,  и на рыжей глинистой дамбе суетливо трудился оранжевый экскаватор.    Все  это  Максим разглядел с  высоты своего берега.  Этот  берег  был удивительный.  Словно какой-то великан в  давние века нагромоздил у реки земляные глыбы,  взрыхлил и  перемешал их,  а  потом все засеял семенами высоких трав.    Если представить,  что летишь на самолёте,  то можно подумать,  будто под тобой горы, заросшие джунглями.    Слева от Максима,  примерно в километре,  темнели,  как зеленая туча, груды деревьев.  Там,  наверно,  и был парк. Ну конечно! Вон поднимается над зеленью громадное кружевное колесо! Великан, который мастерил берег, видимо, забыл там свой велосипед.    К колесному ободу были прицеплены кабинки.  Колесо тихо вертелось,  и кабинки совершали полёт.    Максиму захотелось поскорее в  парк.  Идти  по  верху было нельзя:  к самому берегу подступали заборы. Но по откосу, среди бурьяна, репейников и  полыни,  ветвисто разбегались тропинки.  Этот  путь был  интересным и заманчивым. Он звал, как охотника зовут таинственные заросли.    Максим  по  скользким  подорожникам  съехал  на  подошвах  до  первой тропинки,  сделал шаг и оказался по плечи в траве. Здесь была шелестящая тишина  и  запахи  растений.  Вокруг переплелась молодая зелень и  серые стебли прошлогоднего бурьяна,  мягкая полынь и сухая конопля. В сандалии закатились глиняные крошки,  за  ворот посыпались колючие семена,  ежики прошлогоднего репейника обрадованно вцепились в  штаны и рукава рубашки. Ну и что же?  На то и джунгли.  Максим растопырил локти и храбро зашагал сквозь травяную тайгу.    Тропинка прыгала с  уступа на уступ.  Иногда ныряла в темные провалы, где ещё лежали остатки снега. Он был серый с черными крошками, и поэтому Максим не стал задерживаться, чтобы слепить снежок.    Скоро  Максим  выбрался на  свободное место  -  на  зеленый  бугор  с веселыми  веснушками  одуванчиков.   Здесь  тропинка  раздвоилась.  Одна дорожка тянулась к верхней кромке берега,  снова через заросли, другая - вн. Максим выбрал нижний путь - поближе к воде.    У  воды на  узкой полосе песка тянулся валик обломков коры,  сухих веток,  щепок. Валялись мелкие доски и даже бревна. Максим вспомнил, что это называется плавник.  Среди плавника могли оказаться интересные вещи. Он  пошёл,  перешагивая через  доски и  коряги;  сзади на  плотном песке оставались четкие следы его сандалии.    Но скоро полоса твердого песка прервалась. Сверху бежал в реку ручей. Это был небольшой ручеек,  но в рыхлых откосах он вырыл целый каньон,  а ниже устроил вокруг себя мешанину жидкой глины и песка.    И никакого мостика.    Максим глянул вверх.  Забираться в  кусачие джунгли,  а  потом  лезть через каньон, конечно, не хотелось. После этого опять целый час отцепляй репьи.    Максим  прищуренным взглядом посмотрел на  тот  берег  ручья.  Ширина песчано-глинистой каши  вместе с  ручьем была  метра четыре.  А  глубина казалась совсем небольшой, по щиколотку.    После смелых дел,  которые сегодня успел Максим совершить,  отступать ли перед ручейком?    Он  снял сандалии,  затолкал в  них носки и  кинул обувь через ручей. Потом осторожно, однако без боязни ступил в месиво.    Ух  какое оно  было  холодное!  Наверно,  в  ручье была талая вода остатков снега.  А может быть,  его питали холодные ключи.  Максим сразу увяз до середины икр и передернул плечами.  С чмоканьем выдергивая ноги, он добрался до ручья.  Ручей был ещё холоднее.  А  погрузился Максим ещё глубже,  до  колен,  и  замочил край  бинта.  Но  зато блок был  конец опасного пути.  Максим сделал шаг,  второй...  и вдруг почувствовал, что больше нельзя шагать:  когда он пытался поднять одну ногу,  другая в тот же миг уходила глубже.    Максим  испугался не  сразу.  Сначала он  просто  остановился,  чтобы подумать:  как легче выбраться.  Но едва начал он думать, как понял, что все  равно  погружается  -   если  даже  не  шевелиться.   И   тогда  он почувствовал,  как  тихо и  пусто вокруг.  Лишь наверху гудели невидимые автомобили.    Максим вспомнил про зыбучие пески, в которых люди исчезают с головой, и у него заледенели не только ноги, а даже затылок.    Неужели? Неужели это правда может быть? Через несколько дней найдут в глиняной жиже промокшую пилотку...  А  может,  вообще ничего не  найдут! Если дождь смоет на песке следы, оборвавшиеся у ручья...    А что будут думать мама с папой? И Андрейка?    Фу,  какая чушь лезет в голову! В полутора метрах от твердой земли. В конце концов,  можно плюхнуться плашмя и  дотянуться вон до  того сухого выступа с кустом бурьяна.    Но падать в жидкую глину! А форма?    Яростно дернулся Максим вперед!  Но зыбь не пускала, и он тут же ушел в нее с коленями. Бинт скрылся.    Максим испугался сильнее.  Но все же он,  конечно,  не верил всерьез, что может потонуть.  Иначе в его голове не запрыгали бы другие тревожные мысли. А они запрыгали.    Сначала Максим подумал,  что  жидкая грязь  доберется сквозь бинт  до раны и  тогда уж  наверняка случится какое-нибудь заражение.  Но  тут же вспомнил про уколы и успокоился:  после них не страшны, конечно, никакие микробы.  Другая опасность была серьезнее: ноги ломило от холода, и дело могло кончиться воспалением легких.  Или ангиной.  В любом случае Максим надолго охрипнет.  Как же  тогда петь?  И  если заболеет,  когда же  его примут в пионеры?    Но  эти  мысли занимали его  лишь  несколько секунд.  Он  погружался. Ледяная жижа  пошла  все  выше  по  ногам и  почти добралась до  штанов. Теперь, если даже упадешь, не дотянешься до суши!    Закричать?    Максим отчаянно оглядел заросшие откосы.  Кто услышит? Да и, несмотря на жуткое положение, кричать было стыдно.    Если бы  в  реке тонул,  другое дело.  А  то  увяз -за  собственной глупости в  какой-то  каше посреди сухой земли и  теперь,  значит,  надо орать "спасите"?    Нижние  кромки штанов уже  коснулись жижи  и  начали намокать.  Может быть,  все же рвануться и упасть плашмя,  а потом - о всех сил руками, ногами?    Максим ещё раз кинул взгляд на откосы...    Сверху,  прыгая с уступа на уступ,  бежала девчонка. С жердью! Максим сразу понял,  что девчонка, хотя она была с короткой стрижкой, в джинсах и  полосатой,  похожей на тельняшку майке.  Совершенно по-девчоночьи она кричала:    - Ой, минуточку, минуточку подержись, я сейчас!                                   Золушка и Принц        На твердом берегу Максим отдышался и  украдкой глянул на девочку.  Он чувствовал,  что  выглядит  не  геройски:  взъерошенный,  испуганный,  с перемазанными ногами.  Недавняя  опасность казалась  теперь  пустяковой. Подумаешь, увяз повыше колен! А девчонка, наверно, хихикает про себя над его испугом.    Максим сделал равнодушно-досадливое лицо и небрежно сказал:    - Ч-чёрт... Угораздило влипнуть. Чуть не возился.    - Здесь не очень опасно,  -  сказала девочка. - Выше, чем по пояс, ты бы не увяз.    Максим опять бросил на девчонку быстрый взгляд: это что, насмешка? Но нет, у нее даже в глазах не было улыбки. Она просто успокаивала Максима. Он пожал плечами.    - По пояс! На кого бы я стал похож! И так...    Он  посмотрел на свои ноги.  Они были словно в  пятнисто-серых мокрых чулках.  По ним сбегали струйки жидкой глины,  оставляя светлые полоски. Максим пошевелил грязными ступнями.    - Пойду отмываться.    Он хотел направиться к реке, но девочка ухватила его за рукав.    - Не сходи с ума! Вода знаешь какая ледяная!    Ноги у  Максима все  ещё ломило от  недавнего холода,  но  он  храбро усмехнулся:    - Наверно, не леденее, чем там. - И он кивнул на ручей.    Но девочка сказала, не отводя спокойных голубовато-серых глаз:    - Не выдумывай,  пожалуйста.  Пойдем наверх, там есть колонка. И бинт надо сменить.    Значит, она разглядела повязку под слоем глины?    - Где же я возьму другой бинт? - сказал Максим.    - Пойдем.    Максим пожал плечами.  Как мужчина, уступающий женскому капру. Взял сандалии и стал подниматься за девочкой по змеистой тропинке.    Идти босиком было непривычно. Под ноги попадали острые крошки. Максим несколько раз оступался и  чуть не потерял равновесие.  А  схватиться за стебли он не мог-  в одной руке обувь,  в другой болтик. Даже там вну, хватаясь за  спасительную жердь.  Максим не выпустил его.  Верный болтик был  по-прежнему с  Максимом.  И,  ощущая в  пальцах привычную ребристую тяжесть  винта.   Максим   тихо   радовался  этому,   несмотря  на   все неприятности.    Они поднялись на высокий берег и оказались в старом переулке -  вроде того,  где  Максим утром  нашел  золотую щепку  и  болтик.  У  пробитого лопухами асфальтового тротуара стояла  колонка.  Девочка  поднатужилась, подняла  рычаг.  Колонка  крякнула,  шевельнулась и  ударила в  бетонную площадку круглой стеклянной струей.  Брызги встали облаком,  и несколько маленьких радуг загорелись вокруг Максимкиной спасительницы.    - Подставляй ноги, - велела она.    Максим подставил. Струя била туго, но вода после ручья казалась очень теплой.  Будто  кипяченой.  Глина  смылась в  несколько секунд!  Максим, прыгая  то  на  одной,  то  на  другой ноге,  торопливо натянул носочки, застегнул сандалии.  Одернул  форму,  поправил  пилотку.  И  стал  опять аккуратным и симпатичным Максимом Рыбкиным -  почти таким же,  каким был утром,   уходя    дома.  Только  на  краешке  штанов  темнела  полоска невысохшей глины да бинт остался серым и запачканным.    - Наверно,  грязь под  него  попала.  Надо  менять,  -  опять сказала девочка.    - А где... - начал Максим, но она перебила:    - Подожди здесь, я быстро сбегаю, я блко живу. Не вздумай уйти.    Максим слегка улыбнулся.    - Зачем же мне уходить?    Она тоже улыбнулась,  и  они впервые посмотрели друг другу в  лицо не украдкой, прямо.    - Знаю я...  -  сказала девочка.  -  Мальчишки такие боязливые.  Даже занозу боятся вытащить, а если перевязка, то вообще...    - Пф! Вот ещё! - откликнулся Максим.    - Значит, жди.    - Ага.    Она побежала и  один раз оглянулась,  а он стоял у колонки и смотрел, как она бежит.    Потом девочка скрылась за  углом.  Максим,  чуть-чуть  хромая (колено снова заболело), подошел к лавочке у незнакомых ворот. Сел. Приготовился ждать.    Но девочка уже возвращалась.  Опять бегом.  Она так быстро вернулась, что на  ее  рыжеватых прядках не успели высохнуть капельки,  попавшие от струи у  колонки.  В  кулаке она держала пакетик со  стерильным бинтом и маленькие ножницы с кривыми концами.    Максим украдкой вздохнул и вытянул ногу.  Девочка села перед Максимом на корточки и сну вверх взглянула на него.  Сначала серьезно.  А потом они  опять  немножко улыбнулись.  Будто протянулась между ними  какая-то ниточка.  Будто они поняли что-то  без слов.  И  неясно что,  только все равно стало хорошо.    Девочка  нагнула голову,  щелкнула ножницами и  принялась разматывать мокрый бинт. И так, не поднимая лица, вдруг тихонько сказала:    - Меня зовут Таня...    - А меня - Максим.    Пальцы у девочки на секунду остановились: она словно удивилась такому имени.  Или просто хотела покрепче запомнить его. Потом она заторопилась и быстро, но осторожно сняла повязку.    Максим посмотрел на открытую коленку и  отвел глаза:  картина была не очень веселая.    - Ух ты! - сказала Таня. -Где это ты сумел так?    - Да  случайно...  -за одной тетки,  -  равнодушным голосом сообщил Максим, глядя поверх Таниной головы. И обрадовался, что может рассказать о своем геройстве и не будет тут никакого хвастовства. - Шел по улице, а она стоит и голосит:  "Ой,  пожар будет,  ой,  сгорим!  " Ушла,  утюг не выключила,  дверь захлопнула, а ключ не взяла. Все кругом охают и стоят. А если по правде пожар?  Ну,  я полез на третий этаж, утюг выключил. Там уж дымилось...  А  спускаться стал и  сорвался...  А она потом догнала и говорит, что я со стола деньги стащил!    Максим  вспомнил,  как  это  было,  и  не  выдержал  спокойного тона, переглотнул от обиды.    - Два укола пришлось делать.  Ерунда, конечно, да -за этого в школу опоздал.  А она со своими рублями...  Да наплевать. Не ее ведь спасал, а дом.    - Правда,  какая глупая,  -  согласилась Таня. - Вместо спасибо такие гадости говорит человеку...  Не сгибай ногу,  сейчас забинтую... А ты ей что сказал?    - А я...  я даже растерялся,  -  прнался Максим. - Зато один лётчик вступился. Он ей так ответил! Она до сих пор, наверно, вздрагивает.    - Ну и правильно, - откликнулась Таня.        Она  говорила спокойно,  вела  себя  сдержанно.  А  сердце колотилось радостно и  быстро.  Потому что случилось задуманное!  Не  в  мечтах,  а всерьез она перевязывала рану Принцу, совершившему геройство. Ну, пускай он не убивал драконов и  не сражался с врагами,  а просто спас от пожара дом. Ничего себе "просто"! Забраться на высотищу, получить ранение! И не в сказке,  а на самом деле... Пускай у него нет шпаги и шелкового плаща. Где сейчас возьмешь принца со шпагой? Максим и так красивый и смелый.    Конечно,  Таня помнила,  что  мальчишки -  все равно мальчишки.  Даже принцы. И прихвастнуть они могут, и глупостей наделать. Такие уж они все уродились.  Мама не раз говорила, что даже у взрослых мужчин часто ветер в  голове.  А  у  маленьких,  значит,  тем более.  К  тому же  полностью сказочных героев,  конечно,  не  бывает.  Но Максим больше всех на свете походил на Принца,  Таня это сразу увидела.  И  главное,  ни капельки не зазнается перед девчонкой...  Хотя, конечно, трудно зазнаваться, увязнув чуть не по пузо в глине... Но ведь потом-то он мог уйти. А он, наоборот, сразу сказал,  как зовут.  А может быть...  Может быть, он тоже мечтал с давних пор о Золушке?    А если нет,  то,  может быть, сейчас начал мечтать? Ведь всё-таки она его спасла, рану перевязала...    Она затянула узелок и распрямилась.    - Вот и все.    Максим тоже встал.  Вот  сейчас он  скажет:  "Ну  ладно,  спасибо,  я пошёл". И уйдет?    - Не туго? - торопливо спросила Таня. - Может, переделать повязку?    Максим осторожно согнул ногу. - Туговато, но ничего. Потом ослабнет и будет в самый раз... - И запоздало добавил: - Спасибо.        - Спасибо,  - сказал он и вдруг понял, что не знает, как теперь быть. Сказать "пока" и отправиться в парк?  Неудобно сразу уходить.  А если по правде, то и не хочется.    Максим с  бинта перевел взгляд на Таню.  Она смотрела вопросительно и немножко  виновато.  Потом  смутилась  и  начала  торопливо  заталкивать ножницы в тесный карманчик на джинсах, пришитый у колена.    - Не надо, - сказал Максим. - Споткнешься если, ногу пропорешь.    - Я не споткнусь.    - Кто знает,  -  солидно возразил Максим.  -  Я вот тоже не думал,  а трахнулся...  А потом в этой каше увяз.  Тоже ведь не ожидал...  Хорошо, что ты  подошла,  -  добавил он  неожиданно,  потому что вдруг отчетливо вспомнил ледяное цепкое болото и  свою беспомощность.  На  миг  он  даже забыл,  что надо выглядеть как можно храбрее. И сказал искренне: - Я там даже перепугался немного.    - Ты от неожиданности перепугался,  -  успокоила Таня.  -  Это с  кем угодно бывает.    И Максим подумал, что она хорошая. И хорошо, что он застрял у ручья.    - А что ты делал вну? - спросила Таня.    - В парк пробирался.    - По ну? - удивилась Таня.    - А что? - Ну... ничего. По улице же удобнее.    - А по ну интереснее.  Будто в джунглях.  Я такого берега раньше не видел, потому что мы не здесь жили.    Он заметил, что Таня обрадовалась:    - А правда, как в джунглях? Будто вот-вот индейцы выскочат!    - Да... Или вообще тайна какая-нибудь...    Таня коротко вздохнула,  нерешительно глянула на Максима и  почему-то слегка побледнела.    - А там правда... есть одна тайна. Не выдашь?    - Никогда в жни, - поспешно сказал Максим и тоже заволновался.    - Тогда пошли. Дай руку... Ой, а что у тебя в кулаке?    - Болтик,  -  улыбнулся Максим.  - Я его утром нашел. Он сегодня весь день со мной. - И разжал пальцы.    - Хороший. Береги, - сказала Таня. - Ну, идем.    И они стали спускаться по тропинке.                                   Гнездо ласточки        Это  был заросший травяным кустарником уступ.  Ни  сверху,  ни  сну нельзя было его разглядеть.  Да и  с тропинки,  которая пробегала в трех шагах,  он  был  незаметен.  Но  Таня  потянула Максима  за  собой,  они скользнули между могучих старых репейников и  оказались на узком твердом карне.    "Тайный уступ",  -  с  удовольствием подумал Максим.  И  увидел щель. Большой пласт земли был словно отколупнут ножом великана и слегка отошел в  сторону.  Но  он не оторвался,  потому что его связывали с  глинистым обрывом запутанные травяные корни. На них висели крошки и паутина.    - Пошли, - шёпотом сказала Таня и боком пробралась в щель.    Пробрался и Максим -  осторожно, стараясь не запачкать форму, которой и  так уже досталось.  Впереди было темно,  и  в  глазах плавали зеленые пятна.    - Здесь у входа шнурок, - прошептала Таня. - Надо дернуть.    И видимо, дернула. Потому что зажегся яркий кружок фонарика и осветил тайную пещёру.    Что  это  было?  Жилище  разбойников,  подземелье  рыцарского  замка, индейский вигвам, капитанская каюта? Или все вместе?    Небольшая комнатка или даже нора,  вырытая в  толще берега.  Размером чуть  больше ящика -под  пианино.  Стены были  выложены кусками старой фанеры,  а земляной потолок едва не касался Максимкиной пилотки.  Но это Максим уже  потом разглядел.  А  в  первый миг он  зажмурился от  блеска серебряных звезд.  Они были вырезаны   фольги и  расклеены по  стенам. Красный фанерный щит  с  жёлтым  крылатым львом  и  два  деревянных меча висели напротив входа.  А на других стенах увидел Максим самострел,  два лука, старую фехтовальную рапиру, колчан со стрелами, половинку полевого (а может быть, морского) бинокля, карту Южной Америки и пышный индейский убор перьев.    - Это ты... все сама? - умленно спросил Максим.    Таня быстро повернулась. При свете фонарика ее глаза сильно блестели.    - Тут же была пещёра. Я только немного подрыла. А потом все устроила. Нравится?    - Ещё бы! - сказал Максим.    Вот это была девчонка!    - Оружие тоже сама делала?    - Конечно,  сама. Ещё в прошлом году... Про это гнездо никто-никто не знает, только я одна... И ещё ты...    - Сюда никто и  не  доберется,  -  понимающе сказал Максим.  -  Место крутое,  входа не видать...  А  если враги полезут,  можно одному против сотни держаться. Позиция что надо!    Откуда могут взяться враги.  Максим не знал, но отчетливо представил, как  они  лезут сну через кусты.  В  звериных шкурах,  с  топорами,  в глухих,  похожих на ведра с  прорезями шлемах...  А он стоит на карне, сшибает их  с  откоса блестящим мечом и  загораживает Таню.  Хотя она не захочет, наверно, загораживаться, она сама меч возьмет.    - И подход легко держать под прицелом,  -  продолжал он.  -  Можно, я посмотрю самострел?    - Конечно!    Таня торопливо сняла с гвоздя оружие.    Максим упер  в  живот  приклад,  натянул на  крючок резиновую тетиву. Выдернул колчана стрелу и  заложил в  желобок.  Прицелился в  светлую щель выхода, где качались верхушки трав.    - Только не  пуляй зря,  стрела потеряется,  -  предупредила Таня.  И спохватилась: - Нет, если хочешь, стреляй, конечно!    - Не буду, - сказал Максим. - Жалко стрелу.    Он положил стрелу у ног и вхолостую щелкнул тетивой.    - А перья можно примерить? - Он показал на индейский убор.    - Бери. А я пилотку примерю, ладно?    В  пилотке Таня стала очень похожа на мальчика.  А на кого стал похож Максим в головном уборе индейского вождя,  сказать было трудно:  ведь он себя не видел. Если бы зеркало найти...    А зеркало было!  Небольшое,  с отбитым углом,  оно висело в маленькой нише.   В  этой  нише,   как  на  сцене  крошечного  театра,   толпились разноцветные мушкетеры,  пажи и придворные дамы. Из пластилина. Здесь же лежали  ещё  не  смятые  пластилиновые брусочки.  Максим с  любопытством глянул на это лилипутское дворцовое общество, но решил, что познакомится с ним позднее.  Украшение на собственной голове интересовало его больше. Цепляясь за глиняный потолок, он устроился перед зеркалом.    Конечно,  курносое и  светлобровое лицо не  очень походило на орлиный лик вождя ирокезов. И перья были не орлиные, а, скорее всего, от курицы, только покрашенные в  разные цвета.  Но  все равно что-то индейское было сейчас в Максиме. И он счастливым шёпотом сообщил:    - Ах-ха-ха! Я гроза всех западных прерий!    Сбоку  появилась Таня  в  пилотке.  Их  головы оказались рядышком,  и Танины  волосы  защекотали  Максимкино ухо.  Максим  и  Таня  в  зеркале улыбнулись друг другу.    - Я похожа на стюардессу, да? - сказала Таня.    Максим слегка обиделся за нее.    - Почему на стюардессу? Просто на лётчика.    - А что за пилотка?  - спросила она. - И вообще почему такая одежда у тебя? Форма какая-нибудь или просто так?    - Конечно, форма, - сказал он.    И  тут его словно сбросило!  Будто за  язык дернул кто-то!  Бывает же так:  не думаешь хвастаться,  нисколечко не хочешь врать,  и  вдруг сами собой выскакивают тебя дурацкие обманные слова!    - Это  форма школы космонавтов,  -  самым обыкновенным голосом сказал он.    И  тут  же  перепугался!  Вдруг Таня  видела утром передачу и  сейчас поймет,  какой он хвастун!  Хотя нет: если бы видела, то не спросила бы. Она смотрела удивленно и в то же время с уважением.    - Как это "школа космонавтов"? Такой кружок, да?    Сказать бы,  пока не поздно,  "я пошутил".  Но она так смотрела...  И Максим пронёс:    - Не кружок.  Школа.  У  взрослых -  училище,  а  у  нас школа -  для подготовки.    Таня села на дощатый ящик -под мыла, взяла Максима за рукав.    - Садись. Расскажи.    Максим вздохнул и сел рядом. Совесть уже сверлила его, как бормашина, но язык словно работал сам по себе. Да и некуда было отступать.    - Это  для  подготовки полётов,  -  сказал Максим с  самым  серьезным видом.  -  Пока летают взрослые,  но  когда-то придётся и  детям.  Когда другие планеты будем заселять.  Это же скоро.  Вот и  готовят...  Это не очень  вестная школа.  Не  совсем секретная,  но  всё-таки...  Ведь  с космонавтикой связано.    Теперь  Таня  смотрела  недоверчиво,   с  полуулыбкой.  И,  помолчав, снисходительно сказала:    - Космонавты не бывают в коротких штанишках.    Можно было смутиться или обидёться.  Можно было сказать: "Не хочешь - не верь!"  Максим чуть-чуть это не сделал.  Но получилось бы,  что он не прав.  А он почти поверил в свою космическую школу.  И сказал спокойно и убедительно:    - Мы  же  ещё не  взрослые.  Мы вообще самая младшая группа и  только готовимся. Но все равно когда-нибудь придётся лететь.    - Честное пионерское?  - спросила Таня. Но не требовательно, а скорее жалобно.    Максим грустно качнул головой.    - Ты  же  видишь,  я  ещё  не  пионер.  Нас  в  пионеры знаешь  когда принимают?  Только после...  -  Он  чуть-чуть  не  сказал "после первого полёта",  но это было бы уже явное вранье.  И он объяснил: - После цикла тренировок. А мне ещё два захода на невесомость...    Таня смотрела не  отрываясь.  Но не в  лицо Максиму,  а  чуть опустив глаза. Кажется, звездочку на жилете разглядывала.    "Сейчас скажет:  "Дай честное октябрятское" -  и тогда капут",  понял Максим.    Она  не  сказала.  Сняла  пилотку  и  стала  разглядывать  серебряные крылышки.    Максим не знал,  конечно,  о  чем она думает.  А Таня думала:  "Может быть,  он и не хвастает. Может быть, и правда есть такая школа... А если хвастает... ну и что? Он же мальчишка. Это же простительно. Все равно он храбрый и  симпатичный.  Просто он этого не понимает и  хочет показаться лучше.  Ну и пусть. Зато он сразу понял, какое хорошее здесь гнездо. И в оружии  разбирается,  как  настоящий  Принц,  который  всю  жнь  носит шпагу..."    - Эта пещёра знаешь как называется? "Гнездо ласточки", - сказала она.    - Это потому что на высоком берегу, - понимающе откликнулся Максим.    - Они всегда на обрывах гнезда делают.    - Тебе здесь нравится?    - Конечно, - искренне сказал Максим.    - Ты только никому про "Гнездо" не говори.    - Никому. Я же обещал.    - А  сам...  если  захочешь,  хоть  когда приходи.  Если даже меня не будет...    - Ладно, - тихо сказал Максим. - Только я... лучше, когда ты...    И  тут он окончательно понял,  какой же он свинья и  хвастун.  Наплел какую-то чушь про школу космонавтов. Как теперь разговаривать и смеяться с легким сердцем?  К тому же все равно она узнает. Разве тогда придешь в "Гнездо ласточки"?    Забывшись,   он  стукнул  себя  кулаком  с  болтиком  по  колену.  По забинтованному! Боль круглыми толчками раскатилась по всем жилкам. Тогда Максим сжал зубы,  встал,  снял индейское оперенье и  повесил на гвоздь. Зажмурился. И так, зажмурившись, тихо сказал:    - Таня, я наврал... про космическую школу.    И украдкой посмотрел на нее.    Таня,  кажется,  не удивилась. И главное, не обиделась. Вроде бы даже обрадовалась чуточку. И только спросила:    - А форма?    - Да чепуха,  - с облегчением сказал Максим. - Это просто ансамбль во Дворце культуры. Хор "Крылышки". Мы сегодня по телевидению выступали.    Вот теперь она удивилась:    - Правда?!    Максим тоже удивился: чего она так?    Он  не  понимал ее.  А  ведь Таня была девочкой.  Для девочек артисты почти такие же знаменитые люди, как космонавты.    Конечно,  не каждый мальчишка,  поющий в хоре,  -  артист, но если по телевидению...    И потому она сперва обрадовалась, а потом недоверчиво сдвинула брови.        - А если ты опять... Ну, опять просто так придумал?    - Да  что ты!  -  он  торопливо взялся за  звездочку.  -  Вот честное октябрятское!  Да хоть кого спроси,  что утром была наша передача! Я там песню про лётчиков пел. Не веришь?    Он  совсем  не  думал  теперь  хвастаться.  Просто хотел,  чтобы  она поверила.  Изо всех сил хотел!  И если получилось немного хвастливо,  то это уже совсем случайно.    Таня поверила. И попросила как в первый раз:    - Сядь. Расскажи.    - А ты не злишься?    - Из-за чего?    - Ну... что наврал.    - Ты же сразу сказал, что пошутил... А выступать страшно?    - Нет...  то есть чуть-чуть,  пока не начал. А когда поешь, то уже не страшно...  Мне  болтик  помогал,  -  улыбнулся Максим  и  опять  разжал ладошку. - Я вместе с ним выступал.    Таня  серьезно  кивнула  и  пальцем  покатала болтик  на  Максимкиной ладони.    - Конечно, с таким легче... А песня хорошая?    - Ещё бы!    - А можешь сейчас спеть?    - Сейчас?    - А что?  Ну,  пожалуйста,  -  попросила Таня.  - Ты не стесняйся, ты забудь, что я тут сижу. Будто ты один.    Но Максим, конечно, застеснялся. И глупо спросил:    - А зачем петь?    - Ну вот...  -  тихо сказала она.  -  Я же не видела передачу. Мне же тоже... хочется ведь послушать...    - Здесь акустики нет.    - Чего нет?    - Тесно. Звучать совсем не будет. И музыкального сопровождения нет. И хора. Эту песню с хором поют.    - А ты попробуй без всего.  Может быть, хоть немножко получится! Хоть чуть-чуть! Сначала как будто хор, а потом сам.    Она говорила жалобно и  в то же время настойчиво.  И не отводила глаз от его лица. И Максим вдруг понял, что опять может оказаться обманщиком: наговорил про выступление,  а петь не хочет.  Значит,  наврал? Но не это было главное. Главное, что Таня могла обидёться. Но и это не все.    Дело в  том ещё,  что Максиму захотелось петь.  Неловко было,  но все равно хотелось... И, подавляя в себе смущение, он сбивчиво согласился:    - Ладно. Только я не знаю... Как уж получится.    - Конечно! - торопливо сказала Таня. Вскочила и поспешно отодвинулась к стенке.    Максим глубоко вздохнул, развернул плечи, уперся позади себя кулаками в  ящик.  Посмотрел на солнечные облака в светлой щели выхода.  Они были прошиты белой реактивной ниткой.    Максим запел:      Над травами,                которые    Качает ветер ласковый,    Над кашкой и ромашками    Растет весёлый гром...      Он пел вместо хора и,  по правде говоря,  не очень старался. Ведь это было только вступление.  А когда слова хора кончились.  Максим помолчал, мысленно слушая музыкальные такты.  И  начал свое.  Без  боязни,  чисто, по-настоящему:      Товарищ лётчик!                   Ну что вам стоит?..      И отчаянное желание полёта,  надежда на чудо и тоска по высокому небу опять пришли к Максиму.      Мне лишь на минуту взлететь над полем...    Возьмите!             Я очень легкий!      И его,  разумеется, взяли в конце концов. И он торжествующе рассказал об  этом  в  песне.   А  замолчав,   посидел  несколько  секунд,  словно возвращаясь   полёта.  Сюда,  в  "Гнездо  ласточки".  И  вопросительно взглянул на Таню.    - Какой ты молодец, - сказала она. - Самое честное слово, молодец! Ты меня позовешь, когда у вас будет где-нибудь концерт?    Он кивнул.  И подумал,  что концерты ведь и в самом деле ещё будут. И Таня придёт.  И наверно, мама с папой придут. И может быть, даже Андрей. И ребята класса...    А подумав о классе. Максим встревожился.    - Ты знаешь,  мне пора, - сказал он огорченно. - Наш класс в парке, и мне тоже надо туда. А то ругать будут.    - Жалко, - сказала Таня и смутилась.    Максиму  тоже  не  хотелось уходить.  Даже  страшновато стало:  вдруг больше не  получится у  них  с  Таней такой хорошей встречи.  Хотя она и говорила "приходи, когда хочешь", но кто знает...    - А  пойдем вместе в парк,  -  вдруг сказал он.  Это неожиданно вышло даже для него самого.    - Я? - удивилась она.    - Ага. Пойдем! - Там же... ваши ребята. Я никого не знаю.    - Ну и что! Ты со мной, - храбро сказал Максим.                                         Бой        В городе,  где раньше жил Максим,  все было молодое.  И деревья.  Они были  тоненькие и  не  закрывали солнца.  А  здесь  был  старый  парк  с раскидистыми тополями и  кленами.  Листья ещё не совсем выросли,  но уже давали хорошую тень. Ветки переплелись в зеленую крышу.    Максим  и  Таня  вступили под  деревья.  Зеленый воздух был  проколот тонкими лучами, и эти лучи запятнали песок на аллее круглыми отметинами, похожими на  жёлтое  конфетти.  Максим осторожно ступал по  ним,  а  они прыгали по его ногам.  И  казалось,  что эти круглые зайчики -  теплые и чуть-чуть пушистые.    На главной аллее встречались редкие прохожие, но ребят не было видно. Ни  своих,  ни  чужих.  Однако  далека  доносился весёлый  шум  многих голосов.   Там  где-то   веселился  и   третий  класс  "В"  школы  номер одиннадцать.  Но торопиться и  бежать не хотелось.  Под зелеными сводами высоких тополей и  кленов идти было спокойно и  тихо.  И они шли,  держа друг друга за руки.    Потом Максим увидел,  как навстречу шагает Светка Мешалкина -  его класса.    Мешалкина его тоже увидела. И остановилась.    - Ры-ыбкин... Какой ты краси-ивый...    Однако на Максима посмотрела она лишь мельком и уставилась на Таню.    - Где это ты гулял, Рыбкин? Все думали, что ты заболел.    "Заболел! Передачу они не смотрели, что ли? "    - Ну и  правильно думали,  -  сказал он сердито.  -  Я в самом деле в больнице был. Два укола схлопотал от заражения.    Слова про  уколы Светку не  потрясли.  Она продолжала с  любопытством поглядывать на Таню.    - Где наши? - спросил Максим.    - Где... На аттракционах, конечно. Вон там, - она махнула за спину.    - А ты куда?  -  Я отпросилась.  На этих сумасшедших каруселях у меня все равно голова кружится,  а дома масса дел.  Надо ещё пионерскую форму готовить для послезавтра. У тебя форма готова?    - Все у меня готово,  -  небрежно откликнулся Максим,  но при мысли о скором празднике ощутил короткий толчок радости.    - Смотри. А то Римма Васильевна тебя сейчас сразу спрашивать начнет.    - Она разве здесь?    - Конечно.   Ты   ничего  не  знаешь.   Софью  Иосифовну  вызвали  на конференцию,   а  Римма  Васильевна  пошла  с  нами,  чтобы  посмотреть, органованный у нас получается отряд или не очень.    - И конечно, сказала, что не очень, - догадался Максим.    - Конечно!  Тыликов всех подводит.  Ведет себя, как... как... не знаю даже кто. В общем, как Тыликов.    - Мы  пошли.  Пока,  -  сказал  Максим,  и  они  с  Таней  зашагали к аттракционам:  дорогу  к  ним  показывали голубые  фанерные  стрелки  на столбах.    А Светка, разумеется, стояла и смотрела им вслед. Потом окликнула:    - Рыбкин! Можно на минуточку?    Максим оставил Таню и неохотно подошел.    - Ну?    - Это кто? - шёпотом спросила Мешалкина и стрельнула глазами в Таню.    Максим внутренне напружинился и независимо сказал:    - Таня. Знакомая. А что?    - Мне-то  ничего,  -  равнодушным голосом  объяснила  Света  и  стала смотреть на верхушки деревьев. - Смеяться будут. Скажут: невесту привел.    - Ну и дура! - вспыхнул Максим.    - Я-то не дура,  я ведь не смеюсь, - спокойно сказала Светка. - Пока, Рыбкин. Я пойду.    - Ну и топай...    Он вернулся к Тане и взял ее за руку.  А в другой руке сжал болтик. И они пошли туда, где были голоса и смех.        Деревья кончились,  и Максим увидел поле чудес. Взлетали разноцветные лодки  качелей.   Вертелись  карусели,  похожие  на  пестрые  зонтики  с подвешенными  лошадками  и  колясками.  Медленно  поворачивалось в  небе колесо великанского велосипедиста,  подымало на небывалую высоту кабинки с  пассажирами.  Они  почти  цеплялись  за  солнечные облака.  Пассажиры казались с земли пестрыми лилипутиками.  И наверно, там, у неба, им было очень хорошо. Как в полёте...    У  Максима даже сердце заныло -  так захотелось в высоту.  Но сначала надо было объясниться с Риммой Васильевной. Где она?    Кругом столько народу!  Наверно, всех школ сюда сошлись экскурсии. Мальчишки  и  девчонки  носились  по  дорожкам,   стояли  в  очередях  у каруселей, играли в чехарду, толпились у автоматов с газировкой. В одном месте две большие девочки водили с первоклассниками хоровод,  в другом - целый класс обступил учительницу, и они громко что-то репетировали.    Но  среди  этой  неразберихи и  мелькания  Максим  разглядел  красную испанку.    Римма Васильевна всегда была в этой испанке -  и в школе, и на улице. И наверно,  даже дома. Словно родилась в ней. Вокруг испанки у нее мелко кудрявились светло-жёлтые  завитки -  такая  девчоночья причёска.  Из-за этой  причёски,  -за  белой блузки и  красной испанки Римма Васильевна походила  на  восьмиклассницу.  Особенно когда  бодро  шагала  и  громко командовала.  Но это если не вбли.  А когда рядом,  то видно было, что она уже взрослая.  И не потому,  что морщины - их как раз почти не было, лишь у глаз немножко. Дело в том, что Максиму казалось, будто у нее губы как у старушки,  только подкрашенные. Римма Васильевна про это, наверно, знала,  поэтому губы держала всегда поджатыми,  и  рот  ее  был похож на тонкую  щель.  Это  ещё  больше  придавало Римме  Васильевне решительный вид...    - Подожди, - попросил Максим Таню.    Подошел к вожатой и поздоровался.    - А говорили:  болеешь,  -  сказала Римма Васильевна.  -  Что с тобой случилось, почему не пришел к половине второго, как все?    - В поликлинику попал -за ноги...    Римма Васильевна покосилась на его бинт.    - Ладно.  Потом объяснишь Софье Иосифовне.  А  сейчас иди к ребятам и занимайся, чем все занимаются. По общему сигналу - ко мне.    - А где все и чем занимаются? - поинтересовался Максим.    - Отдыхают.  Катаются на  аттракционах.  А  кое-кто,  вроде Тыликова, бегает невестно где и  нарушает дисциплину,  -  с  неожиданной досадой сообщила Римма Васильевна.  -  Тебе не советую.  Ты послезавтра будешь в пионеры вступать и должен вести себя образцово. Понял?    - Понял, - кротко сказал Максим.    - Кстати, пионерская форма у тебя готова? Полностью?    - Все готово. Давно ещё.    - Ну иди...    Максим подбежал к Тане:    - на колесо! Она запрокинула голову.    - Такая высотища. Я там помру!    - Не...  -  успокоил Максим.  И неожиданно пообещал: - Я тебя буду за руку держать,  крепко-крепко.  Он  тут  же  смутился и  поддал сандалией пустой стаканчик -под  мороженого.  А  Таня быстро кивнула и  опустила голову.  Они подошли к колесу. Вот это удача! Почти весь Максимкин класс был здесь.  Даже Тыликов,  который ничего не нарушал, а спокойно стоял в очереди за Верой Ковальчук. Он первый увидел Максима и громко сказал:    - Ура! К нам пополнение десантных частей!    Все заоборачивались. И послышались обычные слова: "Макс, привет!.. Ты откуда?..  Разве ты не болеешь?.. А говорили..." Ехидный Мишка Стременко спросил:    - А почему красный мундир? В пожарники записался?    Вот балда!  Телевор он не смотрел,  что ли? И вообще странно: никто ни  слова о  передаче.  Даже "артистом" не  обозвали.  Будто и  не  было ничего! Неужели все -за первого летнего дня прогуляли концерт?    Максим озадаченно поглядывал на  ребят.  На  костюм его никто,  кроме Мишки,  не обратил внимания.  Впрочем, это как раз понятно: -за теплой погоды почти все были не в  школьной форме,  а  кто в  чем,  и Максим не очень  выделялся  в   пестрой  толпе.   Но   почему  ребята  молчат  про выступление?    Все ясно,  никто не  смотрел!  Наверно,  прочитали в  программе слово "концерт" и  не  включили телеворы.  Лодыри!  Небось мультики смотреть всегда готовы...  Зря он поскромничал и не намекнул вчера в классе,  что будет выступать.    От   огорчения  Максим  на  полминуты  забыл  про  Таню.   Но  быстро спохватился и встал с ней в хвост очереди.    Громадное  колесо  поворачивалось  над  ними,  вознося  в  поднебесье кабинки со  счастливцами -  с  теми,  кто  дождался своего часа.  Максим запрокинул голову и с радостным замиранием следил за ними.  Ведь скоро и он...  И не замечал,  что многие в это время следят за ним.  И за Таней. Девчонки перешептывались. Мишка Стременко что-то с улыбочкой сказал Вере Ковальчук. Та громко ответила, что он глупый, как кочерыжка.    Таня выдернула Максимкиных пальцев ладошку. - Ты пока стой, ладно? Я в киоск сбегаю, где марки продают. Я про космос собираю.    - Только недолго, - попросил Максим.    Вера Ковальчук вдруг сказала:  - Пойду я. Лучше на качелях покачаюсь. А здесь стоишь, стоишь...    - Забоялась, - сказал Тыликов.    - Ну и забоялась! Не все такие герои...    - Меньше народу - больше кислороду, - сообщил Стременко.    - Фиг  тебе-меньше народу!  Я  Рыбкина поставлю на  свое место.  Иди, Максим.    Это было прекрасно! Сразу на десять человек ближе!    - Рыбкина девочки любят. Он у нас обаятельный, - отомстил Стременко.    Максим промолчал: дурака словами не вылечишь.    - А  что это за девчонка с тобой была?  -  вдруг спросил Тыликов.  Он по-хорошему спросил,  без  насмешки,  просто.  И  Максим так  же  просто ответил:    - Это моя знакомая,  Таня...  Представляешь,  я  сегодня на  берегу в глине увяз,  а она меня выволокла.  Застрял,  как в болоте - ни туда, ни сюда. Просто потеха. Если бы не она, весь бы перемазался.    - Я уж и смотрю, что глина, - сочувственно заметил Тыликов и колупнул на Максимкиных штанах подсохшую серую полоску.    - Чепуха, отчистится, - сказал Максим.    - А  как у тебя с концертом?  Нормально?  -  вдруг вполголоса спросил Тыликов.    У Максима прыгнуло сердце.    - Все... нормально... А ты видел?    - Не... Мамка за картошкой послала, потом в аптеку. Да я и не знал, в какое время покажут.    - А откуда знаешь, что концерт?    Тыликов усмехнулся и  хотел что-то  сказать.  Но подошла Таня,  и  он промолчал.    - Ой, вот мы уже где! - обрадовалась Таня.    - Вставай, - сказал Максим и отодвинулся, надавив спиной на Тыликова.    И тут возмутился Мишка Стременко:    - Смотрите на нее! "Ой, вот мы уже где! " А ты тут стояла?    - Мы же вместе, - сказал Максим.    - Это вы сзади вместе были, а сюда тебя Верка одного поставила!    - Как это одного, если мы вместе?    - Какие хитрые! - зашумели те, кто стоял позади.    - Ковальчук одна была, а их двое!    - Эта вообще не нашего класса!    - Если не нашего, то не человек? - спросил Максим.    - Да ладно вам, - сказал Тыликов ребятам. - Пусть стоят.    - Ты не лезь, Тыля! Пускай очередь занимают и стоят!    - Ладно, Таня, пойдем на старое место, - гордо сказал Максим.    Старое место было за  Владиком Поляковским.  Но  за ним теперь стояла длинная и вредная Зинка Ступица.    - Мы здесь стояли, - объявил Максим Зинке. - Владик, скажи.    - Ага, стояли, - послушно подтвердил маленький смирный Поляковский.    - Гуляй,  -  сказала Зинка. - Кто стоял, тот стоял, а если кто бегал, это не мое дело.    - Ну-ка  пусти,  -  потребовал Максим  и  попытался  отодвинуть Зинку локтем. Зинка была на голову выше Максима и сама его отодвинула довольно решительно.    - У, дерево, - растерянно сказал Максим. Не драться же со Ступиной! И смешно,  и невыгодно: хоть и девчонка, а отлупит. Но отступать тоже было нельзя. - Кому говорят, пусти!    - Что за крик?    Голос был насмешливый и очень знакомый.  Максим даже вздрогнул: сзади стоял Витька Транзистор!    Это был непохожий на себя Транзя:  причесанный, в новеньких джинсах и белой рубашке.  К рукаву его булавками была пришпилена широкая повязка с голубыми буквами "ПП".  Максим сразу догадался,  что  это "Пост порядка" или  "Патруль  порядка",  о  котором  недавно  говорила  в  школе  Римма Васильевна.    Но  почему в  этом патруле Транзя,  от  которого никому житья нет?  А может быть,  он срочно перевоспитался?  Что-то непохоже.  Вид,  конечно, приглаженный, но глаза все равно вредные.    За  Транзей стояли двое незнакомых мальчишек -  класса   пятого или шестого.    - Что за крик?  Почему нет порядка?  -  повторил Транзя с язвительной улыбочкой. - Это Рыбкин нарушает? Ай-яй, какой невоспитанный...    - Я здесь стоял! - сказал Максим.    - Он  стоял,  -  подтвердил Владик Поляковский и  заработал от  Зинки Ступиной незаметный шлепок по затылку.    - Он  сам не  знает,  где стоял,  -  заявил Мишка Стременко.  (Ну что Максим ему сделал плохого?)  -  То тут,  то там лезет.  А  она совсем не стояла. - Мишка ткнул пальцем в Таню.    - Сам ты не стоял! - сказал Тыликов.    - Стояли они! Мы видели! - зашумели девчонки, которые были впереди.    - Это что здесь происходит?  - прозвучал взрослый голос, и все на миг замолчали:  увидели Розу Михайловну -  учительницу третьего "Б". Роза Михайловна была  пожилая,  с  черной  причёской,  похожей на  кавказскую папаху,  и  строгая.  -  Почему  такой  беспорядок?  Это  опять  Тыликов верховодит?    Тыликов сказал:    - Как что - сразу я.    - Это Рыбкин,  - с улыбочкой объяснил Транзя. - Это воспитанный тихий Рыбкин лезет без очереди, да ещё не один, а с подружкой.    - Мы стояли! - крикнул Максим.    - Тихо, тихо, - сказала Роза Михаиловна. - Все должны стоять на своих местах. Никто не должен нарушать дисциплину.    И она удалилась, уверенная, что навела порядок и рассудила спор.    - Ясно,  моя Рыбочка?  -  спросил Транзя. - В очередь! Занимать надо, моя хорошая.  Во-о-он там!  Топай-топай-топай...  - И он показал в хвост очереди, где только что пристроился в полном составе ещё один класс.    - Ну их, пойдем куда-нибудь, - шёпотом сказала Таня.    Максиму все ещё хотелось покататься на колесе.  Но стоять здесь после всего, что случилось, было тошно.    - Пойдем в тир. Я пятьдесят копеек могу истратить вместо обеда.    И они пошли рядом, не оглядываясь.    Все замолчали. Потом Тыликов окликнул :    - Макс, иди на мое место! А она - на Веркино!    - Спасибо. Мы в тир, - сказал Максим.        Где тир, они точно не знали и слегка заплутали в аллеях. Оба молчали. Максиму  было  неловко  за   ребят.   И   за  себя:   не  смог  добиться справедливости. Чтобы заглушить неловкость, он досадливо сказал:    - Этот Транзя такая шпана. Все знают. А туда же, в патруль...    - Противный, - согласилась Таня.    Заросшая дорожка снова привела их на край площадки с аттракционами.    И  тут,  словно его  звали,  опять  появился Транзистор!  Выскочил кустов.   Теперь  он  был  один.  Увидал  Максима  с  Таней  и  злорадно заухмылялся:    - Что,  не пришлось покататься,  Рыбочка?  Видишь, как нехорошо лезть без очереди.    - Знаешь,  что у него на повязке?  -  громко спросил Максим у Тани. - "ПП" - подлая прилипала.    Он был уверен, что вбли от учителей и вожатой Транзя не посмеет его тронуть. Но тот вдруг прыгнул и толкнул Максима в кусты. А сам - следом. Теперь кругом были только ветки. Транзя ловко выкрутил Максиму руку.    - Пусти!    - Говори: "Витенька, прости, я больше никогда не буду".    Максим увидел круглые Танины глаза и понял,  что потеряет сознание, а говорить такие слова не будет.    Но боль была нестерпимая.  Транзя надавил ещё сильнее,  и Максим упал коленками в траву.    - Отпусти,  гадина,  - сказал он сквозь слезы. И вскрикнул, ткнувшись лбом в корень куста. Разжал пальцы и выпустил болтик.    Уголком глаза он видел, как Таня бросилась с поднятыми кулаками и тут же отлетела - спиной в гущу веток: это Транзя двинул плечом.    Потом он отпустил Максима и поднял его за шиворот.    Болтик лежал в  траве.  Максим сразу нагнулся,  но Транзя наступил на болтик и отпихнул Максима. Он подобрал болтик сам.    - Отдавай! - сказал Максим.    - Ах какой нехороший! С железками ходишь. Чтобы драться, да?    - Хулиган паршивый, отдай сейчас же! - бесстрашно сказала Таня.    Но Транзя хихикнул,  вышел кустов и  с  открытого места показал им дулю  -  с  болтиком вместо большого пальца.  Таня  потемневшими глазами глянула на Максима.    - догоним и налупим!    - Попробуй налупи,  -  беспомощно сказал Максим.  - Нам же и попадет. Скажут, на школьный патруль порядка напали.    Таня промолчала и отвернулась. И Максим понял, что она догадалась про его  страх.  Он  стал  растирать руку:  Транзя чуть  не  вывернул ее  сустава.    - Пойдем тогда... - тихо сказала Таня.    И  они  пошли,  и  Максим все тер и  тер руку,  хотя она уже почти не болела.    - Мне домой надо, - вдруг сказала Таня. - Я пойду.    Максим растерянно остановился.    - А может... в тир? - Нет, дома забеспокоятся, если я долго...    - Пойдем вместе.    - Тебе же нельзя. Вожатая заругает.    Это была правда.    И Максим не знал, что делать.    - Ну, пойду. До свиданья, - сказала Таня.    - До свиданья... - потерянно сказал Максим.    Она повернулась и тихо пошла,  не оглядываясь, с опущенной головой. И свернула за зеленый павильон, где была комната смеха.        Вертелись карусели-зонтики.  Шум и  смех были кругом.  И  солнце было такое же  яркое,  как  раньше.  Но  сразу все стало плохо.  Будто Максим потерял что-то очень хорошее или обманул кого-то.  А что же, так и есть! И обманул, и потерял.    Ощущение потери мучило ещё и потому,  что не было болтика.  Максим за день так привык к нему,  что порой забывал:  носил в кулаке и не думал о нем. Но сейчас рука не чувствовала привычной тяжести. Потерял...    Максим брел боковой аллеей.  Видёть никого не хотелось, а уйти далеко от  ребят было нельзя:  вдруг всех позовут.  Он  шел  и  все думал,  как уходила Таня -  печальная,  с  опущенной головой.  Из-за него...  И  как теперь с  ней встретишься,  что скажешь?  Она даже не  напомнила,  чтобы приходил завтра...    А Транзя, словно нарочно, решил попадаться на пути Максима! Теперь он опять был не один.  Трое их было. Сбоку от аллеи на песчаном пятачке они стояли  на  коленках и  что-то  разглядывали на  земле,  сдвинув головы. Нко-нко наклонились и толкали друг друга плечами и локтями.    А  рядом  стоял  мальчишка-первоклассник в  голубой матроске.  Он  со слезами повторял:    - Ну отдайте! Отдайте!    Максиму было так горько,  что он  уже почти не боялся.  Пускай Транзя опять привяжется,  если  охота.  Максиму все  равно.  Он  подошел совсем блко  и  увидел,  что  Транзя  с  приятелями гоняет по  песку  черного рогатого  жука.   Мальчишки  подталкивали  жука  лучинками,   а   Транзя Максимкиным болтиком.    - Отдайте...  -  безнадёжно  повторил  первоклассник и  посмотрел  на Максима. От слез его коричневые глаза были как за стеклышками.    Транзя с друзьями не видел Максима.  Они спиной к нему были повернуты и видели только жука.    - Не ваш же жук! - сказал первоклассник.    - И не твой "жежук".  Общественный,  -  ответил Транзя.  - Он в парке живет, значит, государственный. А ты поймал и мучаешь.    - Это вы мучаете!  А я домой возьму,  он у меня жить будет! - Значит, ты браконьер,  - сказал Транзя и хихикнул. Потом он так щелкнул по жуку, что бедный рогач отлетел на полметра.    Максим опять  посмотрел на  блестящие глаза первоклассника,  потом на Транзю.  Он видел его спину с шевелящимися под рубашкой лопатками и туго натянутые джинсы с задним карманом. На кармане была клеенчатая нашивка в виде футбольного мяча.    Транзя прицелился и занес над жуком болтик -  словно печать,  которую хотел пришлепнуть с размаху.    В Максиме,  видно,  сгорел предохранитель. Ужасаясь тому, что делает, он отвел назад ногу и врезал сандалией по карману.    Транзя икнул и ткнулся головой в песок. Максим прыгнул ему на спину и замолотил кулаками по шее! За себя, за Таню, за жука, за первоклассника! За болтик! За страх и слезы!    Это было всего секунду. Потом все замелькало, перевернулось, и Максим оказался припечатанным к песку. От сильного удара почти онемело плечо, а Транзя навалился и кормил, кормил его песком... И улыбался.    Но  он  сбоку навалился,  и  ноги  у  Максима были  свободны.  Максим отчаянно рванул вверх правую ногу - трахнул врага коленом. По носу.    Колено было твердое,  а нос мягкий. Транзя пискнул. Максим ловчился и трахнул снова.  На этот раз попал Транзе по скуле. На колено ему упали теплые тяжелые капли. Транзя отвалился в сторону.    Максим вскочил.  Первое,  что он увидел,  -  жука и  болтик.  Жук был живой:  лежал на  спине и  дрыгал лапками.  Первоклассник схватил его  и побежал по аллее.    А  Максим  схватил болтик и  приготовился отбиваться от  разъяренного Транзи.    Но Транзя поднимался медленно. Из носа у него текли две тёмно-красных струйки, а скула была голубая.    - Эт-то что?    По аллее спешила Римма Васильевна.    - Эт-то кто?    - Это он,  - размазывая кровь по щекам, простонал Транзистор и локтем показал на Максима: - Псих! Кинулся со спины как бешеный...    - Та-ак! - сказала Римма Васильевна. - Рыбкин!    - Чего?  - плюясь песком, дерзко сказал Максим. Он пучком травы оттер с  колена красные Транзины капли.  Потом  выпрямился,  отряхнул и  надел пилотку.  Он  был победитель.  Он все отстоял:  и  "Гнездо ласточки",  и болтик,  и себя самого. А Транзя - гад, это все знают. И первоклассник в матроске подтвердит.    - Это  ты  устроил  драку?  -  замороженным  голосом  спросила  Римма Васильевна.    - Я!  -  сказал Максим. - Потому что он сам! Он ко всем первый лезет! Ещё патруль...    - Я лез? - яростно крикнул Транзя.    - Он не лез! - сказали хором его приятели. Они наконец пришли в себя. Сбегались на шум ребята. Подошла Роза Михайловна.    - Не думала я,  что Рыбкин такой фрукт, - сказала Римма Васильевна. И велела приятелям Транзи: - Отведите Витю, пусть умоется.    Транзя, шмыгая носом, пошёл. Но через два шага оглянулся.    - Он железкой дрался! Поглядите у него в кулаке!    - Врешь! - крикнул Максим.    Римма Васильевна крепкими пальцами разжала его кулак и взяла болтик.    - Ах, вот оно что, Рыбкин...    - Но он врет! Он его сам отобрал! - отчаянно сказал Максим.    - А почему ты кричишь?  Что это за разговор?!  Что он у тебя отобрал? Ты до крови бил железным винтом члена нашего школьного патруля.    - Да неправда!    - Что ещё неправда? Ладно, в школе разберемся.    Роза Михайловна взяла вожатую под руку:    - Знаете, этот Транзин тоже не сахар...    - Разберемся, разберемся...    Они  отошли  на  несколько метров,  но  Максим услышал,  как  вожатая говорит:    - Я  с таким трудом привлекла Транзина к общественной работе,  и если сейчас...    Максима обступили ребята.    - Он теперь тебе проходу не даст, - сообщил Мишка Стременко.    Вера Ковальчук сказала:    - У тебя песок на спине. Постой, отряхну.    Тыликов пообещал:    - Я  Ваське,  брату своему,  скажу.  Если Транзя ещё полезет,  он ему вделает.    - У меня тоже есть брат,  - сказал Максим. - Да я и сам, если один на один... Подумаешь, Транзя...    Римма Васильевна встала поодаль.    - Все сюда! Все ко мне! Едем домой! - громко восклицала она и хлопала над головой ладонями. Хлопки звучали, как выстрелы пистонного пистолета. На локте у вожатой висела жёлтая сумочка.    В ней лежал Максимкин болтик.                                   Бой. Продолжение        Когда  автобус  остановился у  школы  и  третьеклассники высыпали  на тротуар, Римма Васильевна велела встать в круг.    - В  школу никто не  заходит!  Там идут занятия,  нечего шуметь!  Все отправляются по домам.  Не забывайте, что послезавтра сбор! Особенно те, кого принимают в  пионеры!  Готовьтесь!  Имейте в виду:  у кого не будет белых  гольфов  и  синих  пилоток,  на  сбор  может  не  приходить.  Все разошлись! Рыбкин - за мной!    У Максима защемило сердце.  Послезавтра -  сбор. Все у него готово, и отглаженный   галстук   висит   на   специальных  плечиках   с   круглой перекладинкой, чтобы не осталось складок. Да все это, видно, зря.    Вожатая  маршировала по  притихшим коридорам,  а  Максим  с  повисшей головой двигался следом.  Они вошли в пионерскую комнату. Там было очень солнечно.  Светился  жёлтый  лакированный  стол,  сверкали  на  тумбочке фанфары,  сияли  обручи на  барабанах.  Горячая искра  горела на  остром наконечнике знамени.  Огненным  светом  полыхало это  знамя  и  отрядные флажки. Настоящий праздник солнца и пламени!    Но  это был не  его,  не Максимкин праздник.  И  Максим остановился в дверях, тоскливо обводя глазами солнечные стены.    Римма Васильевна дернула от  стены пластмассовую табуретку и  села  у блестящего стола, спиной к окну. Положила перед собой сумочку.    - Что встал в дверях? Иди ближе.    Максим сделал несколько шагов.    - Не отворачивайся и смотри мне в лицо, когда я с тобой разговариваю.    Максим,  чувствуя блкие слезы, поднял глаза. Он всё-таки поднял. Но лица Риммы Васильевны не  увидел.  На  фоне горящего солнцем окошка лишь темнел силуэт ее головы с кудряшками и острой пилоткой.  А маленькие уши просвечивали тёмно-розовой краской.    - Я жду! - сказала Римма Васильевна.    - Что? - сипловато от подступивших слез спросил Максим.    - Ах,  что! Ты не знаешь? Я жду целых пять минут, когда ты соволишь объяснить свою дикую выходку.    - Он  же  первый полез,  честное слово,  -  сказал Максим кудряшкам и прозрачным ушам.    - Не лги! Все видели, как ты петухом налетел на него! Сзади!    - Он тоже всегда сзади... Вы ведь самого начала не видели... Спросите у ребят.    - Ты меня не учи!  Мне вестно, кого и как спрашивать, и я спрашиваю тебя. А за ребят нечего пря...    В  этот миг стукнула дверь,  и  в  комнату -за спины Максима шагнул учитель.    Максим знал,  что это учитель фики,  а имени его не знал. Он только слышал от Андрея,  что это хороший учитель -  весёлый и справедливый. Но Андрей дома называл его просто "Фик".    Фик  был  молодой,   коренастый,  светловолосый.  Максиму  казалось почему-то, что раньше этот учитель служил на флоте. Ему очень подошла бы штормовая куртка с тельняшкой вместо серого костюма и галстука.  Правда, ходил Фик без морской раскачки,  прямо и легко, даже строго как-то. Но лицо его, скуластое и толстогубое, никогда не было строгим.    Итак,  учитель фики шагнул в  комнату и встал сбоку от стола.  А на стол мягко положил большую блестящую пластину.    - Добрый день, уважаемая Римма Васильевна.    - Что это?  -  слегка удивилась Римма Васильевна,  отразившись, как в зеркале, в никелированной жести.    - Это от глянцевателя,  -  вкрадчиво сказал Фик. - Полюбуйтесь, что сделали ваши  "фотографы"   штаба друзей природы,  которых,  по  вашей просьбе, я пустил в фотолабораторию.    - Что именно? - недовольно поинтересовалась Римма Васильевна.    - Они  уродовали поверхность.  Как  прикажете  глянцевать  на  этих царапинах и  вмятинах?  Кроме  того,  они  сожгли лампу в  увеличителе и уронили в фиксаж запасной объектив.    - Куда уронили?    - В раствор гипосульфита. Выражаясь популярнее, в закрепитель.    - Можно с этим чуть позже? Сейчас я закончу один разбор...    - Угу.  Я подожду,  -  сказал Фик и отошел к боковому окну.  Там он неожиданно повернулся и внимательно глянул на Максима.    - А  это  что  за  юноша  в  блистательном вицмундире?  Это  у  ваших горнистов и барабанщиков такая форма?    - Не знаю, что за форма, - раздраженно откликнулась Римма Васильевна. - А  этот "симпатичный юноша" сейчас в парке устроил безобразную драку с командиром поста порядка.    - Да неужели?  -  усмехнулся Фик. И кажется, не поверил. - А на вид вполне воспитанное дитя, только слегка помятое.    - Это   "воспитанное  дитя",   к   вашему  сведению,   било  одного пятиклассника железным винтом...  -  Она со  стуком выложила   сумочки болтик.    - Я  не бил его винтом,  -  тихонько сказал Максим и ощутил пустоту и безнадёжность.  Потому что ничего нельзя было доказать.  Но  он всё-таки попытался ещё раз:  -  Я  не бил.  Это у  него был винт.  Он у  меня его отобрал.    - Совершенно верно! А почему отобрал?    - Ну спросите у него! Я-то при чем? - сказал Максим так отчаянно, что это было похоже на негромкий крик.    - А ну-ка...  Ну-ка веди себя прилично,  - с тихой угрозой пронёсла Римма Васильевна.  -  Это  что такое?  -  И  вдруг крикнула:  -  Ты  как разговариваешь!    Максим вздрогнул.  И скорее от испуга, чем от желания спорить, громко сказал в ответ:    - А вы как? Говорили "разберемся", а сами только кричите.    - Ух  ты...  -  удивилась Римма  Васильевна.  -  А  ты,  оказывается, орешек...  - Она повернулась к фику: - Видите? А мы говорим: "трудные, трудные"...  Самые трудные -  не  те,  кто в  туалете курит и  с  уроков сбегает, а вот такие. Благополучненькие с виду. У них уже язык подвешен, умеют  со  старшими  спорить  по  всем  правилам.  Рассуждают!..  А  ещё собирался в пионеры!    - А может быть,  сначала...  -  заговорил Фик, но вожатая торопливо сказала:    - Хорошо, хорошо. Сейчас разберусь с этим субъектом, и поговорим.    - Поговорим, - согласился Фик и стал лицом к окну. Римма Васильевна отчетливо сказала Максиму:    - Отвечай, почему затеял драку.    Отвечать было трудно: слезы скребли горло и вертелись в уголках глаз. Максим прошептал:    - Потому что он всегда лезет. И болтик отобрал.    - Почему ты  не  мог  сказать учительнице или  мне?  Из-за  какого-то паршивого болтика бросился бивать товарища!    Ну как ей объяснить?  Из-за болтика! Как рассказать про Таню, про то, как она уходила парка? Про борьбу со страхом, про отчаяние? Как?!    - У меня просто лопнуло терпенье... - с трудом сказал Максим.    - Что-о?  -  тихо протянула Римма Васильевна и часто задышала.  - Ах, терпенье...  А  у  меня?  У  меня  оно  железное,  чтобы  выносить  ваши ежедневные фокусы? А?! Отвечай!    И она с размаху припечатала свою ладонь к лаковой крышке стола.    Пластина подскочила и дзенькнула.    Этот металлический звук словно толкнул Максимкину память.  С таким же звоном  сталкивались  медные  тарелки...   Дзенн!  И  светлый  чубчик  у маленького музыканта вставал торчком.  Дзенн!  И ослепительно вспыхивали на тарелках отблески прожекторов.  А трубы вели упругую и боевую мелодию марша. Чуть-чуть печальную, но сильную и смелую.    И эта мелодия, вспомнившись, тихо зазвучала в Максиме.    И, слыша ее, он стал распрямляться.    Конечно,  и  до этого он стоял прямо.  Но теперь он выше стал держать голову,  плечи расправил, перестал суетливо дергать складочки на штанах, спокойно опустил  руки.  А  главное  -  он  распрямился в  душе.  Словно маленький,  но смелый и дружный оркестр стоял сейчас у него за спиной. И слезы начали отступать.    Почему надо бояться,  если не виноват?  Почему надо плакать,  если не боишься? За что на него кричат? За то, что первый раз он победил страх?    - Лучше бы  этого Транзина спросили,  зачем он  приставал,  -  сказал Максим.    - Ты меня не учи! И не Транзин, а ты собирался вступать в пионеры.    Значит,  пока он  был  трусом,  никто не  возражал:  ни  вожатая,  ни одноклассники,  ни шефы шестого класса.  А сегодня,  когда он впервые вел себя как человек, - в пионеры нельзя?    - Я и сейчас собираюсь, - сказал Максим.    - Да? - язвительно спросила Римма Васильевна.    - Да,  -  упрямо сказал Максим.  -  На  отрядном сборе  у  шефов  уже проголосовали.    - Ну-ну!  Ты думаешь,  они станут тебя принимать,  если я  расскажу о твоем поведении? - с усмешкой откликнулась Римма Васильевна.    - Я  тоже расскажу,  -  тихо,  но уже бесстрашно сказал Максим.  -  Я правду расскажу.    - Ты... ты хочешь сказать, что я буду говорить неправду?    Максим не отвел взгляда.  Его глаза привыкли,  и теперь он видел лицо вожатой. Он смотрел прямо в зрачки Риммы Васильевны.    - Конечно,  -  все так же тихо, но с силой пронёс он. - Вы говорите неправду. Зачем? Вы просто не любите, когда с вами спорят.    - Да!  -  решительно сказала  Римма  Васильевна и  снова  хлопнула по столу.  И  пластина  опять  отозвалась дребезжащим звоном.  -  Да-да-да! Представь себе,  не люблю!  И  никто не любит!  Если каждый с такой поры начнет со  взрослыми спорить,  тогда хоть  в  петлю лезь!  И  в  пионеры принимают не драчунов, не хулиганов, а послушных учеников!    Пусто  и  просторно сделалось вокруг  Максима.  И  тихо-тихо.  Словно оказался он один в громадном поле.  А над полем беззвучно кружил красный самолёт.  И, помня слова старого лётчика. Максим отчетливо сказал в этой тишине:    - Послушными овечки бывают. А за правду надо воевать.    Несколько секунд (а может быть, очень долго) Римма Васильевна сидела, словно не понимая,  что случилось.  Потом лицо ее вытянулось, выщипанные брови поднялись,  а рот приоткрылся,  будто она собиралась сказать: "Ах, вот оно что? Тогда все ясно! "    Однако ничего она не сказала.  Потому что учитель фики,  о  котором забыли,  не то гр6мко хмыкнул, не то кашлянул. Максим быстро взглянул на него. Фик по-прежнему стоял у окна и старательно смотрел на улицу. Что он там увидел?    Максим опять посмотрел на вожатую.  Теперь лицо у  нее было скучным и усталым.    - Убирайся, - утомленно пронёсла она. - Борец за правду...    Максим круто повернулся на скользких подошвах и  зашагал к двери.  Он чувствовал,  что  после таких слов может не  говорить "до свидания".  Он негромко,  но плотно прикрыл за собой дверь.  И  пошёл по тихому пустому коридору.    Максим не боялся. Он понимал, что могут быть большие неприятности, но страха теперь не было.  Потому что в  пионеры примут.  Все равно примут! Если надо,  он в самом деле придёт на сбор и перед всеми расскажет,  как было! Разве можно, чтобы человека ни за что взяли и не приняли?    Конечно,  ей  спорить  проще.  Она  вожатая,  она  большая.  Крикнула "убирайся!  ",  ладонью трах -  и кончен разговор. А если он прав? Он же все равно прав! Справедливость победит, не надо только бояться.    Максим сердито и  обиженно щурился,  но  шагал твердо.  И  решительно сжимал кулаки.  Нет,  он правда не боялся. Только смутная тревога слегка грызла его: словно забыл или потерял что-то.    Болтик, вот что!    Максим остановился.  Он  стоял  всего  секунду.  Потом так  же  четко зашагал  назад.   Нельзя  сдаваться.  Если  бросить  болтик,  это  будет предательство.  Болтик - как живой, он выручал Максима, а Максим выручал его.  А  сейчас  болтик  забросят куда-нибудь,  и  станет он  валяться в мусоре, одинокий и бесполезный.    Неприятно   снова   оказаться  перед   разозленной  вожатой.   Ох   и раскричится!   Страшновато  даже.  Но  Максим  заставил  себя  вспомнить оркестр,  и марш "Морской король" снова зазвучал в нем.  Запела труба, и взметнулись блестящие тарелки.  И  под  их  звонкий удар  Максим толкнул дверь.    Римма Васильевна и Фик о чем-то спорили, стоя у тумбочки с горнами. Они разом замолчали.  Лицо у вожатой было обиженным, а учитель сдержанно улыбался.    А  болтик  лежал  по-прежнему на  жёлтом  лакированном столе.  Максим сделал к столу от двери пять широких шагов.  Он не опускал глаз. Вожатая и учитель фики следили за ним с непонятными лицами.    - Здесь остался мой болтик, - громко сказал Максим. - Извините, но он мне нужен.    Максим  накрыл  болтик  левой  ладонью и  сжал  пальцы.  Они  ощутили привычную ребристую тяжесть.  Максим повернулся и пошёл.  Ему не сказали ни  слова.  Поэтому он  чуть-чуть задержался на  пороге.  Но  так  и  не дождался ни  вопроса,  ни  упрека.  Тогда,  не оглянувшись,  он негромко сказал:    - До свидания.    В коридоре он вдруг почувствовал,  что слабенько дрожат ноги. Странно даже.  Ведь он не боялся.  Правда не боялся!  Может быть,  это просто от волнения? Волнение-это не страх, это можно.    Он  вновь  заставил шагать  себя  твердо,  и  марш  "Морской король", нарастая,  опять зазвенел в  нем:  упорная песня труб  и  вспышки медных тарелок.    "Все равно примут!  -сжимая болтик,  думал Максим.  -  Все равно! Все равно!"    Но  снова  сквозь  эту  решительность его  уколола  тревога.  И  ещё. Сильнее.    Что такое?    А вот что: Максимкина дорога лежала мимо кабинета врача."    А если узнают, что я наврал тогда про укол?"    Если узнают - тогда конец. Тогда не видать пионерского галстука.    Максим представил,  как  это  будет:  грозные упреки Софьи Иосифовны, усмешки ребят,  довольные глаза Риммы Васильевны:  "Я же говорила..." Он даже зажмурился.  Даже остановился. Ещё яснее постарался вообразить, как может случиться...  И вдруг понял, почувствовал: ничего не будет. Он сам придумал себе эти ужасы,  потому что в нем жил страх. А сейчас страха не было.  А если и был, то маленький, сморщенный, забившийся в самый темный уголок. Этот страх сам боялся Максима.    Что может быть?  Скорей всего, и не вспомнят, если не спохватились за два месяца. А если и спохватятся?    "Как же это получилось, Рыбкин?"    "Ну,  я  не  знаю.  Мне  помнилось,  что  делали прививку".  "Как это "помнилось"?" "Наверно,  перепутал с прошлым годом. Я разве отказывался? Просто предупредил. Ну, делайте сейчас, пожалуйста".    Вот и все.    Однако это  было не  все.  Максим не  пошёл дальше.  После того,  что случилось,  после того,  как он  задушил страх и  стал победителем,  ему хотелось  прогнать  последнюю  маленькую боязнь.  Снять  с  души  накипь обмана.    Он   вздохнул,   переступил,   набираясь  решимости  для   отчаянного прнания, и дернул дверь!    Она не открылась... Она была заперта!    Будем честными до  конца:  Максим не огорчился.  Наоборот.  Но теперь совесть его была чиста, и он знал, что не станет больше врать и бояться. С  облегченным сердцем выскочил он  на лестницу,  увидел в  окне голубое небо  с  белым следом самолёта.  Вспомнил,  как  такой же  след прошивал облака, которые стояли над рекой, над "Гнездом ласточки".    И тут догнала его новая тревога.    Таня!    Она,  конечно, до сих пор презирает его. Вспоминает, усмехается, и ее жёлтые глаза обидно щурятся.    Он был хвастун и трус! Таким она его и запомнила.    Он для себя решил спор с Транзей. А для Тани? Как она узнает?    Она и  сейчас думает,  что Транзя ходит гордый,  а  у  Максима заячья душа...    Максим выскочил школы и торопливо пошёл к реке.                                   "Приду завтра!"        По знакомой тропке Максим скользнул через щекочущие заросли на тайный уступ.  Зорко глянул сквозь перепутанную траву:  нет ли кого поблости? Не было. Прислушался. Стояла тишина, только крошки сухой глины, срываясь вн, шелестели среди стеблей.    Максим нырнул в щель.    Была  сплошная темнота.  Максим нащупал и  дернул шнурок.  Яркий глаз фонарика послушно вспыхнул под потолком.  Все оказалось в  точности так, как раньше,  когда они уходили. И упавшая стрела лежала у входа. Значит, Таня не приходила. И наверно, сегодня уже не придёт.    Максим присел на ящик, и сделалось ему грустно. Когда они встретятся? И встретятся ли вообще? И конечно, Таня думает: "Трус, трус..." А он уже перестал бояться! Он уже не такой, как два часа назад.    Как ей об этом сказать? Может, оставить болтик? Правильно! Она увидит и все поймет!    А  если  не  поймет?  Вдруг  подумает,  что  подлый Витька Транзистор выследил "Гнездо ласточки" и  побывал здесь?  Или  ещё что-нибудь не  то подумает?..    Написать бы письмо.  А как?  Нет ни карандашика, ни бумаги... А может быть, есть? Максим обвел глазами стены. Оружие, индейский убор, карта... В нише - маленькие дамы и мушкетеры замерли в неподвижном танце. Рядом с ними лежат кусочки пластилина - чтобы лепить новых воинов и придворных.    А  ведь в  древности люди писали на  глиняных табличках!  Выдавливали буквы!    Максим вскочил и ощупал пластилиновые брусочки:  который помягче? Все были одинаковые, жесткие. Тогда он выбрал тёмно-красный, немного похожий по цвету на вишнёвую форму.  Отложив болтик, он долго разминал пластилин и шлепал им о доски ящика. Получилась лепешка.    Усевшись перед ящиком на  корточки.  Максим взял  стрелу и  провел по пластилину. Ничего, можно писать. Но что?    "Здравствуй, Таня! Ты, наверно, думаешь, что я струсил. А я просто не хотел драться,  потому что послезавтра мне вступать в  пионеры,  а Римма Васильевна сразу скажет, что я хулиган... Но потом..."    Нет, это будет неправда. Хватит врать.    "Здравствуй,  Таня. Сначала я побоялся связываться с Транзей, а когда ты ушла..."    Нет, неловко писать про это. И опять получится, что он трус. А он уже перестал быть трусом, зачем же про это вспоминать? Лучше так:    "Когда ты ушла, я понял, что всё-таки надо его отлупить".    Это уже лучше. В самом деле так было: она ушла, а он понял...    Только слишком длинно получается.  Может быть,  проще?  "Я понял, что надо его отлупить..."    Нет, не так. Можно ещё яснее и короче.    И, склонившись над пластилиновой табличкой. Максим начал выцарапывать наконечником слова. А белое перо на хвосте у стрелы размашисто двигалось над его пилоткой. Вот что получилось:      "Пришлось его отлупить. Приду завтра в 2 ч. Максим".      Потом он подумал:  "А вдруг она завтра до двух здесь не появится?"  И тут же успокоил себя: "Появится! А если нет, я оставлю ей новое письмо".    Рядом  с  пластилиновой табличкой Максим положил болтик-свидётельство своей  победы.  И  сразу  пожалел его:  болтику скучно  будет  одному  в темноте.    Максим опять взял его,  вздохнул, побаюкал... и догадался! Перевернул болтик и  вдавил в  пластилин.  Плоская головка с аккуратным числом "12" оттиснулась рядом  с  подписью,  как  настоящая  печать.  Правда,  цифры получились наоборот, но Таня все равно догадается.    Теперь все-все было хорошо!  Максим выключил фонарь и  хотел поскорее выбраться пещёры. К солнышку, к свежей траве, к лету.    Но  снаружи вдруг  зашелестело,  защелкало по  листьям,  и  появилась словно занавеска стеклянных ниток.  Это, не закрывая солнца, набежала тучка с первым летним дождем. Будто нарочно, чтобы пошутить с Максимом и не выпустить "Гнезда".    Он  не  обиделся на тучу.  По веселому шуму капель,  по их солнечному сверканию он понял, что это ненадолго. И правда, через две минуты дождик убежал,  оставив на обрыве блестящую траву.  А  на фоне сого облака за рекой появилась яркая крутая радуга.  Вернее,  две радуги -  одна внутри другой. Эти разноцветные ворота размытыми полосками отразились в воде, и там их с размаху разорвал на лоскутки белый катер на подводных крыльях.    Максим выбрался на тропинку.  Глина стала скользкой,  а  листья травы мокрыми ладошками хватали его  за  ноги.  Рукава рубашки намокли оттого, что по  ним щелкали сырые верхушки.  Но это были пустяки,  это было даже приятно.    Небо совсем расчистилось,  а  у  тучки,  убежавшей за реку,  золотом. горел косматый край.  Блестели на том берегу окна и мокрые крыши. Дышать было легко-легко.  Казалось даже,  что если сорвешься с  обрыва,  то  не упадешь,  а полётишь,  как птица.  Полетишь в этом удивительном воздухе, где  вечер начал незаметно рассыпать похожие на  солнечную пыль  золотые искорки.    Но  Максим  не  сорвался.  Скользя сандалиями,  он  поднялся на  край высокого берега.  Он  немного устал,  но  было ему радостно и  спокойно. Потому что сделал он все как надо.    После  дождика резко пахло тополиной свежестью.  И  Максиму стало так хорошо,  что захотелось обнять ближний тополь.  Обнять и сказать спасибо за  этот летний вечер,  за  недавний теплый дождик,  за радугу.  За свою радость и победу.    Он  так и  сделал.  Обхватил серый рубчатый ствол и  прижался к  нему щекой,  грудью,  коленями. Он уже не боялся испачкать вишнёвую форму. Он стоял, сливаясь с тополем, и слушал лето.    Начинался легкий ветер,  он  качал ветки.  Большая теплая капля упала Максиму на висок и покатилась по щеке. Он улыбнулся и закрыл глаза.    Кто-то легко тронул Максима за плечо.  Он оторвал щеку от ствола и не спеша повернулся.    Перед ним стоял мужчина. Максим смотрел на него сну вверх, ввысь. И при таком взгляде не сразу узнал этого человека.  А потом понял, что это учитель фики.    Максим не  удивился и  не  встревожился.  Просто подумал:  "Вот опять учитель фики".  Улыбка все ещё была у Максима внутри, но на учителя он смотрел серьезно. Серьезно и спокойно.    - Ты плакал? - негромко спросил учитель.    Максим покачал головой.    - А это?  -  сказал Фик и коснулся минцем щеки Максима - там, где осталась влажная дорожка.    Максим снова улыбнулся. Чуть-чуть.    - Это капля с дерева, - объяснил он и посмотрел на листья.    Фик тоже посмотрел вверх. Потом они посмотрели друг на друга.    - А я думал,  плачешь,  -  все так же негромко сказал учитель.  -  Не обижайся.  Иногда бывает,  что  человек держится храбро,  пока нужно,  а потом плачет, когда один. От обиды или усталости.    - Я знаю. Но я не плакал. Даже не хотел, - сказал Максим.    - Ну и молодец. Тогда давай руку и пойдем.    - Куда? - удивился Максим.    - Куда... Домой, наверно. А что ты здесь вечером на берегу делаешь?    - Я...  играю, - сказал Максим и отвернулся. Но ему не хотелось врать и придумывать.  И ему почему-то нравился Фик.  - У меня здесь тайна, - тихо объяснил он и снова поднял на учителя глаза. - Но это не моя тайна, вы не спрашивайте.    Фик кивнул:    - Не буду... Но, прнаться, ты меня напугал со своей тайной.    - Я? Как?    - Как...  Понимаешь,  выскочил ты...  то  есть ушел,  сердитый такой, решительный.   А  я  тоже...   пошёл.   Смотрю:  ты  впереди  движешься. Получилось, что нам по дороге. А потом - ты к реке. Я думаю: не решил ли ты  сгоряча в  воду головой...  Ну,  это  я  шучу,  конечно,  -торопливо засмеялся Фик.  - Но все равно странно: с обрыва исчез - и нет тебя. И долго нет. Согласись, любой бы затревожился...    - Да, пожалуй, - подумав, пронёс Максим. - Но я же не знал.    - Сейчас все в порядке,  -сказал Фик. - Ну а как насчет того, чтобы домой? Идем?    И он протянул руку. Максим дал свою. Не с болтиком, а другую.    Они шагали дружно и неторопливо. Максим украдкой поглядывал на Фика и  думал,  что впервые в  жни идёт,  держа за  руку учителя.  И  не  с классом,  а вдвоем.  Интересно, как Фика зовут? Неловко спрашивать. Он дома узнает,  у Андрея. А через три года Максим сам будет учать фику и,  наверно,  каждый день будет встречаться с этим учителем.  Жалко, что Римма Васильевна, а не Фик вожатый в школе.    - А насчет приема в пионеры не беспокойся,  - вдруг сказал Фик. Все будет в порядке.    - Я и не беспокоюсь,  - ответил Максим. И почувствовал, что, кажется, опять соврал.  -  Нет,  я беспокоюсь,  но не боюсь,  -  поправился он. И сердито прищурился.    - Вот и хорошо, - улыбнулся учитель.    - Конечно, хорошо, - независимо сказал Максим и гордо посмотрел сбоку на Фика.    Но беспокойство, которое опять всколыхнулось в нем, оказалось сильнее гордости. И он спросил тихонько:    - А... правда? Все будет в порядке?    - Да, - сказал Фик.    И   это  твердое  "да"  прогнало  от  Максима  проснувшуюся  тревогу. Насовсем.  Если бы он шел один, то, наверно, двинулся бы вприпрыжку - от накатившейся радости.  Но  его  ладошка была в  руке у  Фика.  Поэтому Максим лишь заулыбался. И нечаянно сбил шаг.    - Что? Нога болит? - спросил Фик и поглядел на Максимкин бинт.    - Ничуточки не болит!    - Крепкий ты человек,  -  с уважением сказал Фик.  - Прямо как твой болтик. - Почему крепкий? Нога ведь правда не болит.    - Верю, верю... Ладно, мне пора сворачивать. До свидания, Болтик.    - До свидания... - сказал Максим.    И  когда они разошлись,  когда учитель был уже в  пяти шагах.  Максим вдруг решился:    - А как вас зовут?    Наверно,  это было не очень вежливо -  спрашивать вот так,  в  спину. Мама не похвалила бы. Но Фик обернулся, будто ждал вопроса.    - Роман Сергеевич меня зовут. А что?    - Так... А вы знаете Андрея Рыбкина девятого "А"?    - Знаю, - серьезно сказал Роман Сергеевич. - Способный юноша.    - Это мой брат, - с удовольствием сказал Максим.    - Надо  же!  Очень приятно.  Привет Андрею Рыбкину.  У  них,  кстати, послезавтра контрольная.    - А нас вы будете учить в шестом классе?    - Надеюсь... Если ничего не случится.    - Что же может случиться? - с легким беспокойством спросил Максим.    - Мало ли что, - усмехнулся Роман Сергеевич. - Скажем, вдруг назначат заведующим гороно...    - Да ну уж... Может, не назначат, - успокоил Максим.    Роман Сергеевич засмеялся, помахал рукой и зашагал к повороту.                                  "Ты с неба упал? "        Вечернее солнце светило в спину, и впереди Максима на асфальте смешно шагала удивительно длинная и тонконогая тень.  Она прихрамывала.  Потому что Максим тоже прихрамывал:  опять стало болеть колено.  А  кроме того, ныло плечо, по которому ударил Транзя. И во всем теле, как тяжелая вода, колыхалась усталость.    Но не думайте,  что Максим шагал уныло.  Он просто неторопливо шагал. Настроение все  равно было  радостное.  И  Максим улыбался:  впереди его ждало только хорошее.    Пожалуй,  лишь  одно  не  очень  хорошо:  Максимкин  потрепанный вид, наверно, огорчит маму...    Проходя мимо  витрины булочной.  Максим  глянул на  свое  отражение в стекле.  Да-а...  Вид,  конечно,  не тот,  что утром.  Обшлага и локти у рубашки серые,  верхняя пуговка на  жилете висит  на  нитке,  сам  жилет помят,  а штаны - те вообще в гармошку. Ноги побиты и поцарапаны, словно Максим дрался со стаей камышовых котов.  А бинт! Даже не верится, что он был когда-то белый...    А  впрочем,   ладно!  Он  возвращается  победителем,  а  победителей, говорят,  не  судят.  Тем  более,  что пилотка с  серебряными крылышками по-прежнему, как новенькая, ловко сидит на голове.    Максим  глотнул и  торопливо отошел  от  витрины.  Потому что,  кроме самого себя,  он разглядел за стеклом батоны и  поджаристые караваи.  От голода мягко кружилась голова. Ох, скорей бы домой! Жаль, что бежать сил нет.    На углу стояла тележка с  навесом и  надписью "Пирожки".  Морщинистая пожилая продавщица в  белом халате и  такой же,  как  у  медсестры Любы, шапочке  нагнулась  и  шуршала  промасленными бумагами.  Максим,  глотая слюну, подошел и протянул пять рублей.    - Дайте, пожалуйста...    Она выпрямилась так быстро, что Максим не договорил.    - Нету сдачи! Ты бы ещё сто рублей дал! Не видишь, что ли, деньги уже сдала!    Как он мог видёть? Он видел только пирожки - пузатые, золотистые. Они горкой лежали в алюминиевой корзине. Они были, наверно, с мясом и рисом. Но,  в конце концов,  не умрет же он!  Лучше потерпеть, чем стоять перед ней и клянчить.    Максим пожал плечами и пошёл прочь, стараясь не хромать. И услышал за спиной ворчание:    - От горшка два вершка, а с такими деньгами...    Откуда они берутся,  такие вредные?  И эта,  и Марина,  и та тетка за забором, когда Максим рубил щепкой репейники...    - Мальчик! - вдруг услышал он тот же голос. - Мальчик, подожди!    Что ей  ещё надо?  Придраться хочет,  откуда деньги?  Не ее это дело. Максим остановился, посмотрел назад.    - Мальчик! - позвала продавщица несердито. - Подойди сюда.    Он опять пожал плечами и подошел.    - Возьми, скушай, - сказала продавщица и протянула пирожок в бумажной салфетке.    -Да  что  вы,  не  надо,  -  торопливо пронёс  Максим  и,  кажется, покраснел.    -Возьми, возьми, не сердись.    Она была теперь совсем не злая. Улыбчивая и чуточку виноватая.    "Спасибо,  не  хочу",  -  хотел сказать Максим,  но пирожок был такой умительно аппетитный,  что  рука потянулась к  нему сама.  А  язык сам сказал:    - Спасибо большое...    - Кушай  на  здоровье.  Не  обижайся  на  старую,  это  я  на  солнце настоялась, умаялась за день...    Максим ещё раз сказал спасибо и пошёл, оглядываясь.    Странно... Сердитая она или добрая? Хорошая или плохая?    А  может быть,  и  Марина не совсем плохая?  Может быть,  у нее жнь такая, мучилась со своим пьяницей Витей...    Но все равно.  Если тебе плохо,  зачем кидаться на невиноватых? Зачем думать, что все плохие?    Вот  у  Ивана  Савельевича жнь  была  тоже  нелегкая,  а  он  сразу понимает, кто плохой, а кто хороший.    "Улица  Громова,  пять,  квартира пять".  Максим обязательно пойдет в гости.  И может быть,  Иван Савельевич попросит знакомых лётчиков, чтобы Максима прокатили...    Конечно,  попросит!!  И они,  конечно,  согласятся!  У такого доброго человека и друзья наверняка добрые.    Хорошие люди  всегда  выручают и  помогают.  Медсестра Люба,  учитель Роман Сергеевич... И Таня!    Максим завтра обязательно пойдет на берег. Хорошие люди иногда просто слово скажут,  а от этого уже весело.  Например,  тот синеглазый старик, подаривший щепку. И вахтерша на телестудии...    Если бы мог Максим,  он бы сделал в  ответ им тоже что-нибудь доброе. Обязательно!    Только что он  может?  Песни петь умеет немножко.  Если бы можно было сделать ещё один концерт и придумать для этих людей самую хорошую песню! И чтобы они знали, что это для них...    Ветер тоже был добрый.  Плотный и очень теплый.  Он пришел со стороны солнца и мягко подталкивал Максима в спину, помогал идти.    Пирожок исчез.  Максим даже крошки слнул с ладони.  И осталось лишь сладкое воспоминание о мясной начинке и поджаристой корочке.  Голод тоже остался.   Только  раздразнился  пуще.   Что  такому  громадному  голоду маленький пирожок? Папа в таких случаях говорит: "Слону дробинка".    Слону...    "Купи слона..."    Максим улыбнулся и повернул на улицу Гродубовой.  Он никогда по ней раньше не ходил,  но знал, что она должна привести его почти к дому. Это была короткая дорога.    И  он  очень  удивился,  когда  улица  через два  квартала вильнула и уперлась в серый расшатанный забор.    Что же делать?  Даже обхода не видно.  А  возвращаться -  это сколько лишнего пути?    Во  многих местах доски были оторваны.  Слон бы не пролез,  а  Максим легко скользнул в первую же щель: может, есть тропинка напрямик?    Тропинка была.  Она змеилась в  большой траве,  пересекала просторную площадку -  не  то  пустырь,  не  то заброшенный стадион.  На одном краю площадки  стояли  покосившиеся  футбольные  ворота,  на  другом  дощатое строение-сарай или  гараж.  Солнце ещё  не  ушло  за  горонт,  но  уже пряталось за  высокими домами,  и  над  пустырем висела голубая вечерняя тень. Это было еле ощутимое начало сумерек.    Ровно  шелестел ветер в  траве,  да  на  блком аэродроме стрекотали моторы.    Максим пошёл по тропинке.  Она вела мимо сарая. Максим думал, что это совсем заброшенный сарай, но, когда подошел блко, услышал голоса.    Трое мальчишек выкатили -за  угла странную штуку на разнокалиберных колесах.  Максим был в нескольких шагах,  но его не увидели.  Потому что сначала  ребята,  согнувшись,  возились  со  своей  колымагой,  а  потом выпрямились и задумчиво на нее уставились.    Максим стоял по  пояс в  старом бурьяне.  Он  не  знал,  что  делать. Незнакомые мальчишки -  это риск.  Но  тропинка проходила рядом с  ними. Если обойти стороной,  по траве,  скажут:  ходит тут и выслеживает. Если повернуться и  незаметно уйти...  Но куда пойдешь?  Да и опять это будет трусость.    А  собственно говоря,  чего  бояться?  Мальчишки совсем не  похожи на вредных людей.  Спокойные такие,  делом занятые.  Самый маленький -  лет семи,  белобрысый,  тощенький и глазастый. Неуловимо на кого-то похожий. Два других - наверно, шестого или седьмого класса. Один - коренастый, с  темными веснушками на  острых  скулах,  другой -  высокий,  почти  со взрослого,  но узкоплечий и  с тонкой шеей,  а волосы легкие -  от ветра шевелятся.    Лица у  них  были серьезные и  задумчивые.  Коренастый мальчик тискал пальцами подбородок, а глазастик встревоженно посматривал то на него, то на высокого.    Максим решил,  что  можно идти без  опаски.  Но  неловко было пройти, будто мимо пустого места,  молча.  И...  ну, в самом деле, интересно же, что они делают.    Максим набрался смелости и спросил:    - Это у вас что?    Они  разом на  него  посмотрели.  Коренастый мальчик оставил в  покое подбородок и удивленно сказал:    - Вот это да! Ты с неба упал?    Высокий  улыбнулся,  и  улыбка  была  у  него  дружелюбная.  А  голос неожиданно тонкий:    - И правда с неба. Видишь-лётчик.    - Это не  лётчик,  -  строго сказал глазастик.  -  Это дворца,  музыкального  кружка.  Нашему  Веньке  тоже  такую  форму  дали,  только немножко не такую.    - Он  где,  твой  Венька?  -  сердито  спросил коренастый.  -  Обещал проволоку принести...    - Нету проволоки,  -  спокойно объяснил глазастик.  - Не нашел. А сам скоро придёт, только телевор досмотрит. Там чего-то важное.    - "Важное",  -  хмуро  отозвался коренастый мальчишка.  -  Обещал,  а теперь "нету". Мы этим "нету" будем рулевую тягу крепить?    - Он,  Олег, ничего не обещал. Сказал, что посмотрит. А раз не нашел, помирать теперь? - солидно возразил малыш.    Потом  они,  словно разом вспомнив про  Максима,  опять посмотрели на него.    - Это у вас автомобиль такой? - спросил Максим.    Сооружение   труб  и  реек  держалось на  трех  колесах:  задние от велосипеда-подростка,  переднее - от детского самоката. Больше всего эта штука  походила на  макет  допотопного автомобиля.  Только задние колеса стояли слишком далеко друг от друга.    - Ага, автомобиль. Атомный... - отозвался коренастый Олег.    Высокий мальчик улыбнулся:    - Перестань...  -  И объяснил без всяких шуток и важности: - Это яхта на колесах.  С парусом.  Вот...  -  Он показал на длинную жердь, которая лежала у стены.  Жердь была обмотана серой материей, и Максим понял, что это парус.    - И поедет? - спросил он.    Высокий мальчик кивнул: - Побежит. При таком-то ветре...    - Если  проволоку найдем,  -  сердито  заметил Олег.  А  малыш  ткнул пальцем в  железную петлю на оси маленького колеса и объяснил,  серьезно глядя на Максима:    - Вот здесь надо проволокой привязать,  чтобы руль не соскакивал. Это теперь самое главное дело.    Максим пригляделся.    - А если винтом?    - Где его взять?  -  досадливо сказал высокий.  - Как назло, найти не можем. Вадик сегодня все свалки обшарил.    Это заметно было.  Голубая футболка на  животе,  джинсы на  коленях и даже щеки были у маленького Вадика в ржавчине.    Что же оставалось делать?  Все само собой получалось. Конечно, Максим привык к болтику и полюбил его. Но болтик не может все время жить у него в  кулаке.  Он  должен быть на нужном месте,  чтобы пользу приносить.  А здесь, у колеса, место было самое подходящее.    Максим вздохнул и раскрыл ладонь.    - Такой подойдет?    Они все трое разом уставились на болтик.  И  разом заулыбались.  Даже хмурый Олег.    А высокий мальчик сказал:    - Нет, ты в самом деле с неба упал! Ты наш спаситель.    И  они,  стукаясь лбами,  нагнулись у  колеса  и  начали  прилаживать болтик.  А  Максим сел на  корточки рядом.  Маленький Вадик оглянулся на него и доверительно сообщил:    - Вот Венька обрадуется.    "На кого он похож? - подумал Максим. - Я, наверно, встречал его брата в ансамбле. Интересно, он в каком кружке? " Но спросить постеснялся.    - Мы сегодня по телевору выступали,  - сказал он, и получилось так, что он и про себя и про Веньку сказал.    - Венька говорил, да мы не смотрели, - откликнулся высокий мальчик. - Замотались и забыли. С утра с этой штукой возимся.    Он распрямился и с высоты глянул на Максима:    - Ну, спасибо за винт. Мы тебя обязательно покатаем. Тебя как зовут?    - Максим.    Высокий мальчик растерянно заморгал.    - Не может быть... Меня тоже Максим!    Это здорово получилось! Сразу сделалось так, будто они почти друзья.    - Мы тебя обязательно покатаем,  - повторил высокий Максим. - Сколько хочешь.    - А когда?    - Как начнем испытывать,  сразу позовем,  - неожиданно сказал Олег. - Нам ещё один человек не лишний будет. А ты парень дельный.    В Максиме поднялась теплая волна благодарности.    - А когда испытывать? - спросил он.    - Завтра,  -  сказал высокий Максим.  -  Сегодня такелаж поставим,  а завтра - отдать якоря... Если ветер не упадет.    - Такой ветер не упадет, - решительно сказал Вадик.    И Максим ему поверил.    - Да,  а ты где живешь?  -  спохватился высокий Максим. - Как мы тебя найдем?    - На улице Техников. Дом три, квартира сорок. Второй подъезд.    - Это же рядом, - сказал Олег.    - Разве рядом?  -  нерешительно откликнулся Максим.  - Я не знаю... Я тут недавно живу. Пошел напрямик по улице Гродубовой, а она пропала.    Ребята засмеялись. Высокий Максим сказал:    - Никуда она  не  пропала.  Сейчас выйдешь за  ворота,  и  она дальше тянется.  А  через квартал -  твоя улица...  Значит,  дом три,  квартира сорок?    - Да, - сказал Максим. - Только не забудьте... Я пойду.    Солнце уже совсем ушло,  и Максим вдруг сообразил,  что дома,  должно быть, беспокоятся.    - Пока, - сказал Олег и протянул руку.    И  высокий Максим -  тоже.  И  маленький Вадик  протянул перемазанную ржавчиной ладошку.                                    Огонек в траве        Что  говорят все  мамы,  когда сын является позже назначенного срока, помятый,  взъерошенный,  с  боевыми ссадинами?  Они говорят одни и те же слова:    - Боже мой! Где тебя носило? На кого ты похож?!    Что должен делать сын?  Сокрушенно вздохнуть,  опустить глаза и  всем своим  видом  показать,  что  он  и  сам  очень огорчен,  что  это  было совершенно случайно и  -  главное -  самый  последний раз.  Тогда  можно бежать нагоняя или, в крайнем случае, ослабить его.    Но в Максиме, несмотря на усталость, пела радость победителя. В ответ на мамины слова он неосторожно сообщил:    - Это потому,  что день такой был.  -  И посмотрел на маму радостными глазами.    Мама сухо поинтересовалась, что это был за день и где в течение этого дня Максим околачивался. Не на экскурсии же он был с утра до вечера.    - Почему  с  утра  до  вечера?  -  слегка обиделся Максим.  -  Сперва передача, потом...    - Максим! - строго сказала мама.    А папа крякнул, отложил журнал и странным голосом спросил:    - Ты что же, станешь утверждать, что был на передаче?    - А  где же я был?  -  умился Максим.  -  Да вы что,  сами разве не видели?    - Ну,  знаешь ли...  -  сказал папа.  -  Это просто не по-мужски: так ворачиваться. Неужели ты будешь доказывать, что передача была, если ее не было?    Максим по очереди посмотрел на папу и маму. Они не шутили.    - Да вы что!  - громко сказал Максим. - Вы просто прозевали передачу, а теперь говорите!    - Не смей грубить! - воскликнула мама. - Это выходит за всякие рамки! Мало того,  что все сочиняешь, ещё и голос повышать начал! - Я? Сочиняю? - тихо спросил Максим.    Почему так подло устроен человеческий органм? Когда правда на твоей стороне и  говорить надо гордо и  спокойно,  в  горло набиваются колючие крошки, а в глазах начинает щипать и появляются скользкие капли...    - А кто сочиняет? - вкрадчиво спросил папа. - Может быть, мы?    - Вы просто перепутали программу.    - Ничего  мы  не  перепутали.  По  местной  программе были  новости и концерт,  только не твой,  а  хора имени Пятницкого.  А  по Московской - утренняя зарядка и "Человек и закон". Вот и все.    - Значит, телевор сломался!    Мама неприятно засмеялась:    - Это просто великолепно! Сломался и превратил ваш ансамбль в русский народный хор!    - Телевор в полном порядке, - сказал папа. Он не поленился встать и торжественно щелкнул клавишей выключателя. - Полюбуйся.    Максим не стал любоваться. Он повернулся и прохромал на кухню.    На  кухне вкусно пахло горячим ужином.  Но есть уже не хотелось.  То, что  случилось,  погасило прежнюю  радость  и  придавило Максима тройной тяжестью.    Во-первых, не было передачи!    Во-вторых, как он мог ляпнуть глупые слова про сломавшийся телевор?    В-третьих, почему они не верят? Разве он когда-нибудь обманывал?    Если двойку получал,  дневник не прятал; если виноват был, никогда не отпирался. Потому что многого на свете боялся Максим, но мамы с папой не боялся никогда.  Конечно, случалось, что ругали его крепко, если было за что,  а  от  мамы  один  раз  даже  перепало по  затылку -  за  разбитый фарфоровый чайник (папа тогда сказал шёпотом:  "Эх ты,  а ещё педагог"). Но это же минутное дело. Потом все равно пожалеют и простят.    Почему же не верят?    Максим положил на  газовую плиту  локти,  на  локти -  голову.  Рядом стояла  теплая кастрюля и  ласково грела  щеку.  Максим сделал несколько крупных глотков и загнал слезы вглубь. Но все равно было горько.    - Может быть,  у  них  просто была репетиция,  а  им  не  сказали?  - пронёс в комнате папа.    - Ах,   оставь,  пожалуйста!  -  возразила  мама.  -  Просто  у  него разыгралась фантазия. В этом возрасте бывает.    - Ничего не разыгралась, - сказал Максим.    - Не смей подслушивать! - откликнулась мама.    - Я  не  подслушиваю.  Вы  сами на  всю громкость...  Если не веришь, позвони Анатолию Фёдоровичу...    "Репетиция"! Тогда сказали бы, когда настоящий концерт будет. И зачем было камеры включать?    Но почему не было передачи?    "Фантазия..." А может,  правда все приснилось? И студия, и песня... И оркестр, и мальчик с тарелками?    Почему он,  этот мальчик,  все время вспоминается? Тарелки были такие блестящие и  так  здорово звенели,  чтобы  ещё  лучше  и  сильнее звучал марш...    И  марш опять отозвался в  Максиме.  Громко и  уверенно.  Максим даже удивился. Голову поднял.    Нет, это не в нем. Это в комнате!    Припадая на левую ногу, он заскакал к двери.    На  экране телевора играл оркестр.  Тот самый!  И  мальчик-музыкант вскидывал и  плавно разводил в стороны сверкающие тарелки.  Его показали крупно,  по пояс. Тарелки вспыхивали так, что экран не выдерживал блеска - блики делались черными.  А  волосы у  мальчика весело вставали торчком после каждого удара.    Он смотрел без улыбки, и только в глазах были веселые точки. Он прямо на Максима смотрел! Он словно пришел на выручку Максиму.    - Это же наши! - крикнул Максим. - Это же мы! Вот! Ура!    - То есть...  Ах,  ну конечно!  - воскликнул папа и посмотрел на всех так,  будто сделал открытие.  -  Конечно!  Почему вы  решили,  что будет прямая передача? Как правило, делают запись, а потом показывают!    А  марш звенел.  Победный марш!  И  Максим смотрел на  экран сияющими глазами.    - Тебя ещё не показывали? - встревоженно спросила мама.    - Да нет, нет. Ещё не сейчас...    - Максим,  -  внушительно сказал папа,  -  мы  были неправы.  Ты  нас вини.    - Ладно, ладно, - торопливо сказал Максим. - Вы смотрите как следует. Тут все интересно.    Он скакнул к  дивану и  забрался с  ногами.  К  папе.  Мама выключила люстру, и при мягком свете торшера экран стал ярче.    Мальчик последний раз  взметнул тарелки,  и  марш  отзвучал.  Зрители захлопали.  Максим на миг увидел себя: как он колотит кулаком с болтиком о раскрытую ладонь.  И мама с папой увидели.  Мама даже ойкнула.  Но тут появились танцоры...    ...Все  было,  как  на  концерте.  Даже  показали,  как  сбегается на площадку хор "Крылышки". И Максим опять увидел себя! Но сел он неудачно, позади Ритой Пенкиной,  и,  когда пели "Кузнечика", на экране видна была только Максимкина пилотка.  Ну ничего...  Вышел Алик Тигрицкий.  Заложил руки за спину, кивнул пианистке. Запел.    - Какой красивый голос,  -  сказала мама.  - И какой славный здоровый ребёнок. Не то что наша щепка.    - Не  хватало  ещё,  чтобы  он  стал  такой  же  круглый,  -  шёпотом возмутился папа.    - Да тише, - жалобно сказал Максим.    Алик  допел  и  с  достоинством поклонился.  А  у  Максима внутри все замерло. Потому что сейчас, сейчас...    - Песня о первом полёте! Солист Максим Рыбкин!    Батюшки,  неужели это он?  Маленький такой,  с перепуганными глазами! Взъерошенный какой-то.  Пилотка,  правда, на месте, но застежка у жилета сбита набок.  И штаны перекошены:  одна штанина длиннее другой...  Трах! Чуть не сбил Пенкину с сиденья.    - О, гиппопотам... - страдальческим шёпотом сказала мама.    Максим сжался.  Почему он такой?  Зачем хлопает глазами и  растерянно оглядывается? И шевелит губами. И что там на студии, дураки, что ли? Для чего во  весь экран показывают,  как он  стиснул кулак с  болтиком?  Тем более,  что  тут  же  видно,  что другая рука испуганно теребит пальцами краешек штанов и что на обшлаге расстегнулась пуговица...    "Да перестань ты стискивать свой болтик, дубина! "    - Не  волнуйся,  не  волнуйся,  Максим,  -  сказал папа.  Это он тому Максиму,  который на экране. Но теперь-то чего там "не волнуйся"! Поздно уже...    Показали опять лицо.  Зачем он хмурит брови и смотрит прямо в камеру, балда?    Боже мой,  это ведь жуткий и окончательный провал! Неужели кто-нибудь   знакомых ребят смотрит?  Сколько смеха будет в  понедельник!  И  как злорадствует Транзя!    Запели... Чего уж теперь петь-то! Издевательство одно. Хорошо только, что перестали его показывать, показывают ребят...      Над травами,                которые    Качает ветер ласковый...      Ой,  как это сделали?  На экране-поле с  ромашками,  трава волнуется. Маленький самолёт стоит в траве. Идет сквозь траву к самолёту мальчишка. Вроде Максима. Это, наверно, какого-то кино.    Через  кинокадры  с  ромашками  во  весь  экран  медленно  проступило Максимкино лицо.  Он  уже не  шевелил бровями и  губами.  Он  напряженно смотрел с экрана и ждал. Потом запел.    Он пел и просил о полёте. Но не жалобно, а скорее с какой-то сердитой настойчивостью.  Это что же:  у него такой голос? Совершенно незнакомый. Не такой высокий и чистый,  как у Алика,  но какой-то звенящий.  Звенело отчаянное требование чуда!    Это что же,  его глаза? Во весь экран. Зачем? И прямо в этих глазах - опять аэродром и бегущий мальчик, и сверкающий круг винта...    И опять Максим - во весь рост.      ...Возьмите!                Я очень легкий!      Папа  тихо  кашлянул.  Вдруг  показали какого-то  кудрявого мальчишку среди зрителей.  Он сидел,  подавшись вперед и  прикусив губу.  Конечно, переживал. Наверно, ему неловко было за Максима.    Но тогда... Тогда почему так струится трава под взлетающим самолётом? И так искрится солнце в мерцающем круге пропеллера?  И хор отозвался так радостно:      Машина с мальчишкой рванулась -                                    все выше!    Выше!          Выше...                  Выше...      И  затихла песня.  И  скрылся у  солнца  самолёт.  И  Максим  притих, затаился, только сердце - как пулемет...    - Малыш ты мой, - тихонько сказал папа. - Вот какой ты у нас...    А  мама ласково притянула его  за  уши  и  чмокнула в  нос.  Это что? Значит, им за него не стыдно? Значит... не так уж и плохо?    И  в  этот  миг    телевора  вырвался  шумный  плеск.   Это  были аплодисменты. Максим вздрогнул.    Конечно! Это же было! Уже было!    Там,  на студии, была победа, и он стоял тогда радостный и оглушенный - такой же, как теперь, на экране. Как он мог забыть? Испугался начала и забыл про конец! А конец-вот он! Хлопают свои ребята, хлопают незнакомые мальчишки и девчонки.  И мальчик-музыкант! Максим не видел его со сцены, а  сейчас -  он здесь.  Хлопает так,  что волосы опять торчком встают от ударов воздуха. Как от тарелок!    Неужели это он, Максим, дал ему радость? Ему и другим...    А вот Анатолий Фёдорович вышел. И женщина-диктор.    - Тебя  зовут  Максим?  Поздравляю,  Максим,  ты  хорошо пел.  Верно, ребята?    - ...Ты, наверно, не первый раз выступаешь на концерте?    - ...А кем ты хочешь быть, Максим? Может быть, лётчиком?    Ох,  почему у  него  такой глупый вид?  Ну,  не  глупый,  а  всё-таки растерянный...    - А что у тебя в кулаке?    Ой, ну для чего это?    - Это так, болтик...    - Интересно. А зачем он тебе?    - Для крепкости...    И ладонь - во всю ширину экрана! С болтиком!    И все хлопают, никто не смеется. Кроме мамы.    Мама повалила Максима, стиснула ему плечи и сквозь смех сказала:    - Весь на виду,  как есть!  Ох,  Максим,  Максим! Даже здесь показал, какой ты барахольщик!    Но она это совсем необидно сказала.  И  Максим засмеялся и заболтал в воздухе ногами,  потому  что  все,  оказывается,  было  прекрасно.  Мама ухватила его за ногу.    - Стой,  голубчик. Рассказывай, наконец, почему бинт, почему глина на штанах. И все остальное.    - Ой, только поем сначала, - простонал Максим. - А то помру.    - Тогда марш мыть руки.    - У-у...    - Что значит "у"?    - Мам, - весело сказал Максим, - купи слона.    - Какого слона?..  Что ещё за новости? Одному пленку для магнитофона, другому слона. Что такое слон?    - Все говорят "что такое слон? ", - печально откликнулся Максим. А ты возьми и купи слона.    - Я серьезно спрашиваю...    - Все серьезно спрашивают,  -  перебил Максим.  -  А ты не спрашивай. Просто возьми и купи слона.    Мама посмотрела на папу. Папа смотрел на Максима и покусывал губы.    - Я не понимаю... - начала мама.    - Все говорят "не понимаю". А ты просто купи слона.    Мама вдруг заулыбалась:    - Все  говорят "купи слона"!  И  никто не  хочет мыть  руки.  Марш  в ванную, а то я тебя тапочкой!    Максим захохотал и скрылся.        Потом он сидел на кухне и ел.  Он ел за обед и за ужин. Суп, сосиски, манную кашу с джемом.  Пил чай с ирисками "Кис-кис".  И рассказывал. Про концерт.  Про револьвер у вахтерши.  Про утюг,  третий этаж,  форточку и Марину.    - Взять бы да всыпать как следует,  -  жалобно сказала мама. - А если бы ты сломал шею?    - А если бы дом сгорел?    - Человек дороже дома!    - Тут вопрос чести и самолюбия, - сказал папа.    - Тут вопрос глупости, - сказала мама.    - Ничего же не случилось, - сказал Максим. - Дело прошлое.    Мама выразила надежду,  что в будущем ее сын не станет так бестолково рисковать головой.    Максим  на   всякий  случай  сказал  "ладно"  и   поведал  про  Ивана Савельевича,  потом -  мимоходом - про уколы и, наконец, как появилась в садике Марина и как отправил ее обратно Иван Савельевич.    - Ну и ну,  -  вздохнула мама. - Денек был у тебя бурный... Перестань жевать конфеты, лопнешь... А ногу надо перевязать. Болит?    - Не-а...    - А откуда всё-таки глина?    - Это я  в  парк шел по  берегу и  увяз у  ручья.  Думал,  что совсем перемажусь, да одна девчонка помогла...    - Не девчонка, а девочка. Надеюсь, ты ее поблагодарил?    - Ага. Мы потом играли. У нее на берегу есть тайна...    - А зачем тебя понесло на берег, это не тайна?    Максим не успел ответить. Пришел Андрей.    - Эх  ты,  -  сказала  ему  мама,  -  прогулял.  А  Максима  всё-таки показывали. Совсем недавно.    - Не прогулял. У Галки Жильцовой видел, - отозвался Андрей. - Не дитя - народный артист. Имей ввиду, Макс, Галка в тебя влюбилась.    - Больно надо...    - А ещё Максим рассказывал про свои подвиги, - заметил папа.    - Как Транзистора вырубил, уже рассказал?    (Откуда он все знает?!)    - Не  транзистор,  а  утюг,  -  вмешалась мама.  -  И  не вырубил,  а выключил. Хотя бы дома не бросайся своими словечками.    - Именно Транзистора,  -  спокойно разъяснил Андрей.  -  Мелкую шпану младшего переходного возраста.  Именно вырубил. Точнее - расквасил нос и поставил фингал.    - Максим, ты дрался? - широко раскрывая глаза, спросила мама.    - А  чего!  Он  сам сколько раз первый приставал!  Если полезет,  ещё дам...    - Только не рыпайся первый, - посоветовал Андрей. - А то бывает: силу почуял и пошёл на всех отыгрываться. Транзя с этого начинал.    - Я не Транзя, - небрежно сказал Максим.    Потом  он  пошёл  в  их  с  Андреем комнату,  чтобы  посмотреть новую "Пионерскую правду".  Но  он  сделал ошибку.  Надо было сначала включить свет, а потом плюхаться на тахту. А он сразу плюхнулся, и вставать стало лень.  За окнами ровно шумел теплый ветер. В комнате качались, как туман у крыльев самолёта,  сумерки.  Какое уж тут чтение! И Максим стал лежать просто так.        ...Когда вглядываешься в сумерки, в них можно увидёть разные картины. Великанов, старинные города, море с парусами... Максим увидел джунгли. И осторожно пошёл среди синих пальмовых листьев,  лиан и высокой травы.  И вышел на поляну.    Там стоял громадный серый слон. Максим попятился.    Слон его  увидел.  Встал на  задние лапы,  выпятил живот и  не  спеша побежал к Максиму. Максим - от него.    - Стой,  стой!  - затрубил слон голосом Ивана Савельевича. - Ты куда? Не бойся.    Максим вспомнил, что он теперь не трус, и остановился.    Слон подошел вплотную,  и над Максимом нависло его брюхо -  круглое и необъятное, как дирижабль, на котором в молодости летал Иван Савельевич.    - Ты куда? - повторил слон. - Какой хитрый! Купил, а теперь убегаешь.    - Разве я вас купил? - осторожно спросил Максим.    - А как же! Ты же сам маму просил, вот она и разрешила.    - А куда мне вас девать?    - Все говорят "куда девать",  - печально вздохнул слон. - Раз купил - думай.    - А чем вас кормить?    - Все говорят "чем кормить"... Ирисками, конечно!    - Ладно, - сказал Максим. - Во дворе за гаражами как-нибудь устрою...    - Нет уж... - опять вздохнул слон. - Лучше я здесь буду. А ты в гости приходи. Ириски не забудь...    Максим обрадовался и  хотел сказать,  что  не  забудет,  но  раздался резкий звонок...    Максим открыл глаза.  Слон  пропал,  и  опять была  синяя от  сумерек комната.    Снова зазвонили.    Мама, видимо, открыла. Максим услышал:    - Вы к кому, мальчики?    - Здрасте. Скажите, пожалуйста. Максим здесь живет?    - Да... Но уже поздно. Кажется, он приткнулся где-то и спит.    - Не сплю!  -  сказал Максим и выскочил на свет.  Потому что он узнал голоса. В дверях стояли Олег, высокий Максим и Вадик.    - Мы за тобой, - сказал высокий Максим. - У нас все готово.    Мама охнула:    - Что у вас готово на ночь глядя?    - Одна интересная штука,  - торопливо сказал Максим. - Надо испытать. Да, ребята? Главное, что ветер...    Мама,  видимо,  приготовилась твердо  заявить,  что  никуда Максим не пойдет,  и... встретилась с его взглядом. И наверно, поняла, что сегодня Максим  стал  гораздо  взрослее,  чем  вчера.  Она  оглянулась на  папу, вздохнула и снова посмотрела на ребят.    И тогда маленький большеглазый Вадик сказал:    - Да вы не волнуйтесь, пожалуйста. Мы его проводим назад.    Мама тихонько засмеялась и махнула рукой.    - Только не больше чем на полчаса.        Над потемневшей травой в синем вечернем воздухе трепетало треугольное крыло - распущенный по ветру главный парус. Он показался Максиму живым.    - Садись,  -  сказал Олег.  - Держись за трос. А как услышишь "отдать тормоза" -  дергай  эту  штуку.  -  И  он  положил Максимкину ладонь  на деревянный рычаг.    Рычаг был гладкий и теплый.    Максим устроился,  как  на  скамейке,  на  узкой  доске позади левого колеса.  Правой рукой ухватился за проволоку -  она тянулась к  доске от верхушки мачты.  Там,  над  мачтой,  над  верхним дрожащим углом паруса, переливалась белая звезда. Словно кто-то высоко-высоко подвесил граненую елочную игрушку и ее раскрутило ветром.    А  больше звезд не  было,  вечер ещё не  потемнел.  На западе догорал жёлтоватый чистый закат.    Однако дальние дома и  заборы уже смешались в темную массу.  И теперь неясно было, большая здесь площадка или маленькая и далек ли будет путь. И от этой неясности да ещё от ожидания появилась легкая тревога.    В  зарослях слева от футбольных ворот помигал и зажегся яркий фонарик (и Максим вдруг вспомнил Таню и "Гнездо ласточки").    - Сейчас! - крикнул маленький Вадик. Он сел впереди, а высокий Максим - сбоку, у правого колеса.    Олег встал за яхтой.    - На стаксель-шкотах... - сказал он негромко.    - Есть на стаксель-шкотах! - очень звонко откликнулся Вадик.    И маленький треугольный парус -  впереди главного - натянулся и мелко задрожал.    - На гика-шкоте...    - Есть на гика-шкоте! - сказал высокий Максим.    Большой парус перестал полоскать и упруго выгнулся под напором ветра. Максим через проволоку ощутил его тугую вибрацию.  Яхту качнуло.  Максим глотнул от волнения.    - Отдать тормоза!    - Есть! - крикнул Максим и поднял рычаг.    Что-то щелкнуло под колесом.    Олег  подтолкнул яхту и  прыгнул на  заднее сиденье.  Они  двинулись. Сначала тихо.  Мягко тряхнуло на  кочках.  Ещё,  ещё...  Скорость быстро нарастала, и яхта зазвенела натянутыми тросами. Ломкие стебли захлестали Максима по  ногам.  Потом он  почувствовал,  что  его плавно приподняло. Левое колесо оторвалось от  земли!  Максим тихо крикнул:  он решил,  что сейчас они опрокинутся.  Но яхта легко бежала с креном на правый борт, а левое колесо, замедляя вращение, летело над верхушками травы.    И стало совсем не страшно.  Весело стало!  Чтобы уберечь ноги, Максим подобрал  их  повыше,  а  потом,  словно  подчиняясь радостной  команде, вскочил на доску!    Он вцепился в тонкую оттяжку мачты и летел над травами -  прямо туда, где светил фонарик.  Теплый ветер бил его в  левое плечо и рвал у локтей широкие рукава рубашки.    Это  был  полёт!   Это  была  песня!   И  кажется,   что  летели  они долго-долго...    Фонарик мелькнул слева.    - Садись! - крикнул Олег. - Поворот!    Максим присел на  корточки.  Он  едва удержался -  так  его  кинуло к мачте.  Гик  с  пришнурованным нижним краем паруса пронесся над головой. Паруса хлопнули и  натянулись опять.  Левое  колесо запрыгало по  земле. Яхта побежала мимо футбольных ворот. Впереди опять горел фонарик.    - Тормоз! - крикнул Олег. - Жми!    Максим локтем навалился на рукоять.    Яхта остановилась так резко,  что мачта качнулась вперед, а Максим не удержался и мимо колеса кубарем скатился в траву.    Его тут же подхватили и усадили на земле.    - Целый? Живой?    - Как огурчик! - весело сказал Максим.    - В следующий раз так не жми. Надо плавно...    Это сказал не  высокий Максим и  не  Олег.  И  не Вадик.  Это подошел мальчик с  фонариком.  Фонарик он небрежно вертел в руке,  и луч упал на его лицо.  И  Максим быстро встал.  Слегка болело от удара забинтованное колено. Только это была чепуха. Он все равно встал и радостно засмеялся. Он сразу понял, что это Венька. Потому что щуплый большеглазый Вадик был непонятным образом удивительно похож на брата -  круглолицего,  с мягким светлым чубчиком, который так весело вставал от ударов медных тарелок.    - Это ты! - сказал Максим.    - А  это  ты!  -  весело отозвался Венька.  -  Я  сразу понял,  когда сказали, что Максим...    Что ещё говорить?  Все было так хорошо: и ребята, и ветер, и трава, и яркий фонарик. И переливчатая звезда над мачтой, и трепещущий парус.    Максим сказал:    - А я купил слона. Его кормят ирисками...    И Венька не ответил: "Все говорят..."    Он обрадовался. Он сказал:    - Вот молодец!