Хлебушко

    У главного подъезда монументального здания было большое скопление карет и автомобилей.
    Мордастый швейцар то и дело покрикивал на нерасторопных кучеров и тут же низкими поклонами приветствовал господ во фраках и шитых золотом мундирах, солидно выходящих из экипажей и автомобилей.
    Худая деревенская баба в штопаных лаптях и белом платке, низко надвинутом на загорелый лоб, робко подошла к швейцару.
    Переложила из одной руки в другую узелок и поклонилась в пояс...
    – Тебе чего, убогая?
    – Скажи-ка мне, кормилец, что это за господа такие?
    – Междусоюзная конференция дружественных держав по вопросам мировой политики!
    – Вишь ты, – вздохнула баба в стоптанных лапотках. – Сподобилась видеть.
    – А ты кто будешь? – небрежно спросил швейцар.
    – Россия я, благодетель, Россеюшка. Мне бы тут за колонкой постоять да хоть одним глазком поглядеть: каки-таки бывают конференции. Может, и на меня, сироту, кто-нибудь глазком зиркнет да обратит свое такое внимание. Швейцар подумал и, хотя был иностранец, но тут же сказал целую строку из Некрасова: – «Наш не любит оборванной черни»... А впрочем, стой – мне что. По лестнице всходили разные: и толстые, и тонкие, и ощипанные, во фраках, и дородные, в сверкающих золотом сюртуках с орденами и лентами. Деревенская баба всем низко кланялась и смотрела на всех с робким испугом и тоской ожидания в слезящихся глазах. Одному – расшитому золотом с ног до головы и обвешанному целой тучей орденов – она поклонилась ниже других. – Вишь ты, – тихо заметила она швейцару. – Это, верно, самый главный! – Какое! – пренебрежительно махнул рукой швейцар. – Внимания не стоит. Румын. – А какой важный. Помню, было время, когда у меня под окошком на скрипочке пиликал, а теперь – ишь ты! И где это он так в орденах вывалялся?.. И снова на лице ее застыло вековечное выражение тоски и терпеливого ожидания... Даже зависти не было в этом робком сердце. Английский дипломат встал из-за зеленого стола, чтобы размяться, подошел к своему коллеге-французу и спросил его: – Вы не знаете, что это там за оборванная баба около швейцара в вестибюле стоит? – Разве не узнали? Россия это. – Ох, уж эти мне бедные родственники! И чего ходит, спрашивается? Сказано ведь: будет время – разберем и ее дело. Стоит с узелком в руке и всем кланяется... По-моему, это шокинг. – Да... Воображаю, что у нее там в узле... Наверное, полкаравая деревенского хлеба, и больше ничего. – Как вы говорите?.. хлеб? – Да. А что ж еще? – Вы... уверены, что там у нее хлеб? – Я думаю. – Гм... да. А впрочем, надо бы с ней поговорить, расспросить ее. Все-таки мы должны быть деликатными. Она нам в войну здорово помогла. Я – сейчас! И англичанин поспешно зашагал к выходу. Вернулся через пять минут, оживленный: – Итак... На чем мы остановились? – Коллега, у вас на подбородке крошки... – Гм... Откуда бы это? А вот мы их платочком. Увязывая свой похудевший узелок, баба тут же быстро и благодарно крестилась и шептала швейцару. – Ну, слава Богу... Сам-то обещал спомочь. Теперь, поди, недолго и ждать. И побрела восвояси, сгорбившись и тяжко ступая усталыми ногами в стоптанных лапотках.