Именинница

    До деревни Горки было всего, я полагаю, версты три. Однако пешком идти я не рискнул. Весенняя грязь буквально доходила до колена.
     Возле самой станции, у кооператива, стояла крестьянская подвода. Немолодой мужик в зимней шапке возился около лошади.
     -- А что, дядя,-- спросил я,-- не подвезешь ли меня до Горок?
     -- Подвезти можно, -- сказал мужик, -- только даром мне нет расчету
     тебя подвозить. Рублишко надо мне с тебя взять, милый человек. Дюже дорога трудная.
     Я сел в телегу, и мы тронулись.
     Дорога, действительно, была аховая. Казалось, дорога была специально
     устроена с тем тонким расчетом, чтобы вся весенняя дрянь со всех окрестных нолей стекала именно сюда. Жидкая грязь покрывала почти полное колесо.
     -- Грязь-то какая,-- сказал я.
     -- Воды, конечно, много,-- равнодушно ответил мужик.
     Он сидел на передке, свесив вниз ноги, и непрестанно цокал на лошадь языком. Между прочим, цокал он языком абсолютно всю дорогу. И только когда переставал цокать хоть на минуту, лошадь поводила назад ушами и добродушно останавливалась.
     Мы отъехали шагов сто, как вдруг позади нас, у кооператива, раздался истошный бабий крик.
     И какая-то баба в сером платке, сильно размахивая руками и ругаясь на чем свет стоит, торопливо шла за телегой, с трудом передвигая ноги в жидкой грязи.
     -- Ты что ж это, бродяга! -- кричала баба, доходя в некоторых словах до полного визгу.-- Ты кого же посадил-то, черт рваный? Обормот, горе твое луковое!
     Мой мужик оглянулся назад и усмехнулся в бороденку.
     -- Ах, паразит--баба,-- сказал он с улыбкой,-- кроет-то как?
     -- А чего она? -- спросил я.
     -- А пес ее знает,-- сказал мужик, сморкаясь.-- Не иначе как в телегу ладит. Неохота ей, должно статься, по грязи хлюпать.
     -- Так пущай сядет,-- сказал я.
     -- Троих не можно увезти,-- ответил мужик,-- дюже дорога трудная.
     Баба, подобрав юбки до живота, нажимала все быстрее, однако по такой грязи догнать нас было трудновато.
     -- А ты что, с ней уговорился, что ли?--спросил я.
     -- Зачем уговорился? -- ответил мужик.-- Жена это мне. Что мне с ней
     зря уговариваться?
     -- Да что ты?! Жена? -- удивился я.-- Зачем же ты ее взял-то?
     -- Да увязалась баба. Именинница она, видишь, у меня сегодня. За покупками мы выехали. В кооператив...
     Мне, городскому человеку, ужасно как стало неловко ехать в телеге, тем более
     что именинница крыла теперь все громче и громче и меня, и моих родных, и своего полупочтенного супруга.
     Я подал мужику рубль, спрыгнул с телеги и сказал:
     -- Пущай баба сядет. Я пройдусь.
     Мужик взял рубль и, не снимая с головы шапки, засунул его куда-то под
     волоса.
     Однако свою именинницу он не стал ждать. Он снова зацокал языком и
     двинул дальше.
     Я мужественно шагал рядом, держась за телегу рукой, потом спросил:
     -- Ну, что ж не сажаешь-то?
     Мужик тяжело вздохнул:
     -- Дорога дюже тяжелая. Не можно сажать сейчас... Да ничего ей, бабе-то.
     Она у меня -- дьявол, двужильная.
     Я снова на ходу влез в телегу и доехал до самой деревни, стараясь теперь не
     глядеть ни на моего извозчика, ни на именинницу.
     Мужик угрюмо молчал.
     И, только когда мы подъехали к дому, мужик сказал:
     -- Дорога дюже тяжелая, вот что я скажу. За такую дорогу трояк брать надо.
     Пока я рассчитывался с извозчиком и расспрашивал, где бы мне найти
     председателя, -- подошла именинница. Пот катил с нее градом. Она одернула свои юбки, не глядя на мужа, просто сказала:
     -- Выгружать, что ли?
     -- Конечно, выгружать,-- сказал мужик.-- Не до лету лежать товару.
     Баба подошла к телеге и стала выгружать покупки, унося их в дом.