История болезни

    Откровенно говоря, я предпочитаю хворать дома.
     Конечно, слов нет, в больнице, может быть, светлей и культурней. И калорийность пищи, может быть, у них более предусмотрена. Но, как говорится, дома и солома едома.
     А в больницу меня привезли с брюшным тифом. Домашние думали этим облегчить мои неимоверные страдания.
     Но только этим они не достигли цели, поскольку мне попалась какая-то особенная больница, где мне не все понравилось.
     Все-таки только больного привезли, записывают его в книгу, и вдруг он читает на стене плакат: "Выдача трупов от 3-х до 4-х".
     Не знаю, как другие больные, но я прямо закачался на ногах, когда прочел это воззвание. Главное, у меня высокая температура, и вообще жизнь, может быть, еле теплится в моем организме, может быть, она на волоске висит -- и вдруг приходится читать такие слова.
     Я сказал мужчине, который меня записывал:
     -- Что вы, говорю, товарищ фельдшер, такие пошлые надписи вывешиваете?
     Все-таки, говорю, больным не доставляет интереса это читать.
     Фельдшер, или, как там его,-- лекпом, удивился, что я ему так сказал, и говорит:
     -- Глядите: больной, и еле он ходит, и чуть у него пар изо рту не идет от жара,
     а тоже, говорит, наводит на все самокритику. Если, говорит, вы поправитесь,
     что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от трех до четырех выдадим
     вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать.
     Хотел я с этим лекпомом схлестнуться, но поскольку у меня была высокая
     температура, 39 и 8, то я с ним спорить не стал.
     Я только ему сказал:
     -- Вот погоди, медицинская трубка, я поправлюсь, так ты мне ответишь
     за свое нахальство. Разве, говорю, можно больным такие речи слушать?
     Это, говорю, морально подкашивает их силы.
     Фельдшер удивился, что тяжелобольной так свободно с ним объясняется, и
     сразу замял разговор. И тут сестричка подскочила.
     -- Пойдемте,-- говорит,-- больной, на обмывочный пункт.
     Но от этих слов меня тоже передернуло.
     -- Лучше бы,-- говорю,-- называли не обмывочный пункт, а ванна.
     Это, говорю, красивей и возвышает больного. И я, говорю, не лошадь, чтоб
     меня обмывать.
     Медсестра говорит:
     -- Даром что больной, а тоже, говорит, замечает всякие тонкости. Наверно,
     говорит, вы не выздоровеете, что во все нос суете.
     Тут она привела мена в ванну и велела раздеваться.
     И вот я стал раздеваться и вдруг вижу, что в ванне над водой уже торчит
     какая-то голова. И вдруг вижу, что это как будто старуха в ванне сидит, наверно,
     из больных.
     Я говорю сестре:
     -- Куда же вы меня, собаки, привели -- в дамскую ванну? Тут, говорю,
     уже кто-то купается.
     Сестра говорит:
     -- Да это тут одна больная старуха сидит. Вы на нее не обращайте внимания.
     У нее высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что вы раздевайтесь
     без смущения. А тем временем мы старуху из ванны вынем и набуровим вам
     свежей воды.
     Я говорю:
     -- Старуха не реагирует, но я, может быть, еще реагирую. И мне, говорю,
     определенно неприятно видеть то, что там у вас плавает в ванне.
     Вдруг снова приходит лекпом.
     -- Я,-- говорит,-- первый раз вижу такого привередливого больного. И то
     ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо. Умирающая старуха купается, и то
     он претензию выражает. А у нее, может быть, около сорока температура, и она ничего в расчет не принимает и все видит как сквозь сито. И, уж во всяком случае, ваш вид
     не задержит ее в этом мире лишних пять минут. Нет, говорит, я больше люблю,
     когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере
     тогда им все по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания.
     Тут купающаяся старуха подает голос:
     -- Вынимайте, говорит, меня из воды, или, говорит, я сама сейчас выйду и всех
     тут вас распатроню.
     Тут они занялись старухой и мне велели раздеваться.
     И пока я раздевался, они моментально напустили горячей воды и велели мне
     туда сесть.
     И, зная мой характер, они уже не стали спорить со мной и старались во всем
     поддакивать. Только после купанья они дали мне огромное, не по моему росту, белье.
     Я думал, что они нарочно от злобы подбросили мне такой комплект не по мерке,
     но потом я увидел, что у них это -- нормальное явление. У них маленькие
     больные, как правило, были в больших рубахах, а большие -- в маленьких.
     И даже мой комплект оказался лучше, чем другие. На моей рубахе больничное
     клеймо стояло на рукаве и не портило общего вида, а на других больных клейма
     стояли у кого на спине, а у кого на груди, и это морально унижало человеческое
     достоинство.
     Но поскольку у меня температура все больше повышалась, то я и не стал об этих предметах спорить.
     А положили меня в небольшую палату, где лежало около тридцати разного сорта больных. И некоторые, видать, были тяжелобольные. А некоторые, наоборот,
     поправлялись. Некоторые свистели. Другие играли в пешки. Третьи шлялись по
     палатам и по складам читали, чего написано над изголовьем.
     Я говорю сестрице:
     -- Может быть, я попал в больницу для душевнобольных, так вы так и скажите.
     Я, говорю, каждый год в больницах лежу, и никогда ничего подобного не видел.
     Всюду тишина и порядок, а у вас что базар.
     Та говорит:
     -- Может быть, вас прикажете положить в отдельную палату и приставить к вам часового, чтобы он от вас мух и блох отгонял?
     Я поднял крик, чтоб пришел главный врач, но вместо него вдруг пришел зтот самый фельдшер. А я был в ослабленном состоянии. И при виде его я окончательно потерял
     свое сознание.
     Только очнулся я, наверно, так думаю, дня через три.
     Сестричка говорит мне:
     -- Ну, говорит, у вас прямо двужильный орга низм. Вы, говорит, скрозь
     все испытания прошли. И даже мы вас случайно положили около открытого окна,
     и то вы неожиданно стали поправляться. И теперь, говорит, если вы не заразитесь
     от своих соседних больных, то, говорит, вас можно будет чистосередечно
     поздравить с выздоровлением.
     Однако организм мой не поддался больше болезням, и только я единственно
     перед самым выходом захворал детским заболеванием - коклюшем.
     Сестричка говорит:
     -- Наверно, вы подхватили заразу из соседнего флигеля. Там у нас детское
     отделение. И вы, наверно, неосторожно покушали из прибора, на котором ел коклюшный ребенок. Вот через это вы и прихворнули.
     В общем, вскоре организм взял свое, и я снова стал поправляться. Но когда дело
     дошло до выписки, то я и тут, как говорится, настрадался и снова захворал, на этот раз нервным заболеванием. У меня на нервной почве на коже пошли мелкие прыщики вроде сыпи.
     И врач сказал: "Перестаньте нервничать, и это у вас со временем пройдет".
     А я нервничал просто потому, что они меня не выписывали. То они забывали,
     то у них чего-то не было, то кто-то не пришел и нельзя было отметить. То, наконец,
     у них началось движение жен больных, и весь персонал с ног сбился.
     Фельдшер говорит:
     -- У нас такое переполнение, что мы прямо не поспеваем больных выписывать. Вдобавок у вас только восемь дней перебор, и то вы поднимаете тарарам. А у нас тут некоторые выздоровевшие по три недели не выписываются, и то они терпят.
     Но вскоре они меня выписали, и я вернулся домой.
     Супруга говорит:
     -- Знаешь, Петя, неделю назад мы думали, что ты отправился в загробный мир, поскольку из больницы пришло извещение, в котором говорится: "По получении сего
     срочно явитесь за телом вашего мужа".
     Оказывается, моя супруга побежала в больницу, но там извинились за ошибку,
     которая у них произошла в бухгалтерии. Это у них скончался кто-то, а они почему-то подумали на меня. Хотя я к тому времени был здоров, и только меня на нервной почве закидало прыщами. В общем, мне почему-то стало неприятно от этого происшествия, и я хотел побежать в больницу, чтоб с кем-нибудь там побраниться, но как вспомнил, что
     у них там бывает, так, знаете, и не пошел.
     И теперь хвораю дома.