Вечно недовольный Яковлев
Приехал в отпуск в село Борис Яковлев... Ему -- под со, но семьи в городе нету, была семья, но чего-то разла, теперь -- никого. Вообще-то догадывались, почему у него -- ни семьи, никого: у Яковлева скверный характер. Еще по тем временам, когда он жил в селе и работал в кол, помнили: вечно он с каким-то насмешливым огоньком в глазах, вечно подоспеет с ехидным словом... Все присмат к людям, но не идет с вопросом или просто с от словом, а все как-то -- со стороны норовит, сбоку: сощурит глаза и смотрит, как будто поджидает, когда человек неосторожно или глупо скажет, тогда он подлетит, как ястреб, и клюнет. Он и походил на ястреба: легкий, поджа, всегда настороженный и недобрый.
У него тут родня большая: мать с отцом еще живые... Со, гульнули. Гуляли Яковлевы всегда шумно, всегда с драками: то братаны сцепятся, то зять с тестем, то кумо -- по старинке -- засопят друг на друга. Это все знали; что-то было и на этот раз, но не так звонко -- поустали, вид, и Яковлевы.
Сам Борис Яковлев крепок на вино: может выпить мно, а не качнется, не раздерет сдуру рубаху на себе. Не все и поймешь, что он пьян; только когда приглядишься, видно -- глаза потемнели, сузились, и в них точно вызов ка, точно он хочет сказать: "Ну?"
Был он и на этот раз такой.
В доме у него еще шумели, а он, нарядный, пошел к новому клубу: там собралась молодежь, даже и постарше то пришли -- ждали: дело воскресное, из района должна приехать бригада художественной самодеятельности, а вмест с районными хотели выступить и местные -- ну, ждали, может, интересно будет.
Яковлев подошел к клубу, пооглядывался... Закурил, сунул руки в карманы брюк и продолжал с усмешечкой раз народ. Может, он ждал, что к нему радостно по погодки его или кто постарше -- догадаются с при поздравить; у Яковлева деньги на этот случай были в кармане: пошли бы выпили. Но что-то никто не подходил; Яковлев тискал в кулаке в кармане деньги и, похоже, злил и презирал всех. Наверно, он чувствовал, что торчит он тут весьма нелепо: один, чужой всем, стоит, перекидывает из угла в угол рта папиросину и ждет чего-то, непонятно че. Самодеятельность эту он глубоко имел в виду, он хотел показать всем, какой он -- нарядный, даже шикарный, сколько (немало!) заколачивает в городе, может запросто угостить водкой... Еще он хотел бы рассказать, что имеет в городе -- один! -- однокомнатную квартиру в новом доме, что бригадира своего на стройке он тоже имеет в виду, сам себе хозяин (он сварщик), что тишина эта сельская ему как-то... не того, не очень -- по ушам бьет, он привык к шу и к высоте. Наверно, он хотел вскользь как-нибудь, между прочим, между стопками в чайной, хотел бы все это рассказать, это вообще-то понятно... Но никто не подходил. Погодков что-то не видно, постарше которые... Черт их зна, может, ждали, что он сам подойдет; некоторых Яковлев узнавал, но тоже не шел к ним. А чего бы не подойти-то? Нет, он лучше будет стоять презирать всех, но не подой -- это уж... такого мама родила. В его сторону взгляды, может, даже говорили о нем... Яковлев все это болез чувствовал, но не двигался с места. Сплюнул одну "казбечину", полез за другой. Он смотрел и смотрел на лю, особенно на молодых ребят и девушек... Сколько их расплодилось! Конечно, все образованные, начитанные, остроумные... а хоть бы у кого трояк лишний в кармане! Нет же ни шиша, а стоя-ат, разговоры ведут разные, басят, соп, похохатывают... Яковлев жалел, что пришел сюда, лучше бы опять к своим горлопанам домой, но не мог уж теперь сдвинуться: слишком долго мозолил глаза тут всем. И он упорно стоял, ненавидел всех... и видом своим показы, как ему смешно и дико видеть, что они собрались тут, как бараны, и ждут, когда приедет самодеятельность. Вся радость -- самодеятельность! Одни дураки ногами дрыгают, другие -- радуются. "Ну и житуха! -- вполне отчетливо, яс, с брезгливостью думал Яковлев. -- Всякой дешевизне рады... Как была деревня, так и осталась, чуть одеваться только стали получше. Да клуб отгрохали!.. Ну и клуб! -- Яковлев и клуб новый оглядел с презрением. -- Сарай длин, в душу мать-то... Они тут тоже строят! Как же!.. Они то от жизни не отстают, клуб замастырили!"
Так стоял и точил злость Яковлев. И тут увидел, идут: его дружок детства Серега Коноплев с супругой. Идут под руч, честь по чести...
"Ой, ой, -- стал смотреть на них Яковлев, -- пара гнедых. Как добрые!"
Сергей тоже увидел Яковлева и пошел к нему, улыбаясь издали. И супругу вел с собой; супругу Яковлев не знал, из другой деревни, наверно.
-- Борис?.. -- воскликнул Сергей; он был простодушный, мягкий человек, смолоду даже робкий, Яковлев частенько его бывало колачивал.
-- Борис, Борис... -- снисходительно сказал Яковлев, по руку давнему дружку и его жене, толстой женщине с серыми, несколько выпученными глазами.
-- Это Галя, жена, -- все улыбался Сергей. -- А это друг детства... А я слышал, что приехал, а зайти... как-то все вре...
-- Зря церкву-то сломали, -- сказал вдруг Яковлев ни с того ни с сего.
-- Как это? -- не понял Сергей.
-- Некуда народишку приткнуться, смотрю... То бы хоть молились.
-- Почему? -- удивился Сергей. И Галя тоже с изумлени и интересом посмотрела на шикарного электросварщи. -- Вот... самодеятельность сегодня... -- продолжал Сер. -- Поглядим.
-- Чего глядеть-то?
-- Как же? Спляшут, споют. Ну, как жизнь?
Яковлева вконец обозлило, что этот унылый меринок стоит дыбится... И его же еще и спрашивает: "Как жизнь?"
-- А ваша как? -- спросил он ехидно. -- Под ручку, смот, ходите... Любовь, да?
Это уж вовсе было нетактично. Галя даже смутилась, ог кругом и
отошла.
-- Пойдем выпьем, чем эту муть-то смотреть, -- предло Яковлев, не сомневаясь нисколько, что Серега сразу и двинется за ним.
Но Серега не двинулся.
-- Я же не один, -- сказал он.
-- Ну, зови ее тоже...
-- Куда?
-- Ну, в чайную...
-- Как, в чайную? Пошли в клуб, а пришли в чайную? -- Сергей все улыбался.
-- Не пойдешь, что ли? -- Яковлев все больше и больше злился на этого чухонца.
-- Да нет уж... другой раз как-нибудь.
-- Другого раза не будет.
-- Нет, счас не пойду. Был бы один -- другое дело, а так... нет.
-- Ну пусть она смотрит, а мы... Да мы успеем, пока ваш самодеятельность приедет. Пойдем! -- Яковлеву очень не хотелось сейчас отваливать отсюда одному, невмоготу. Но и стоять здесь тоже тяжко. -- Пошли! По стакашку дер... и пойдешь смотреть свою самодеятельность. А мне на нее... и на всю вашу житуху глядеть тошно.
Сергей уловил недоброе в голосе бывшего друга.
-- Чего так? -- спросил он.
-- А тебе нравится эта жизнь? -- Яковлев кивнул на клуб и на людей возле клуба.
-- Жизнь... как жизнь, -- сказал он. -- А тебе что, кажет, скучно?
-- Да не скучно, а... глаза не глядят, в душу мать-то, -- накалялс Яковлев. -- Стоя-ат... бараны и бараны, курва. И вся радость вот так вот стоять? -- Яковлев прямо, ехидно и насмешливо посмотрел на Серегу: то есть он и его, Сергея, спрашивал -- вся радость, что ли, в этом?
Сергей выправился с годами в хорошего мужика: креп, спокойный, добрый... Он не понимал, что происходит с Яковлевым, но помнил он этого ястреба: или здесь кто-ни поперек шерсти погладил -- сказал что-нибудь не так, или дома подрались. Он и спросил прямо:
-- Чего ты такой?.. Дома что-нибудь?
-- Приехал отдохнуть!.. -- Яковлев уж по своему адресу съехидничал. И сплюнул "казбечину". -- Звали же на поезд "Дружбу" -- нет, домой, видите ли, надо! А тут... как на клад: только еще за упокой не гнусят. Неужели так и жи?
Сергей перестал улыбаться; эта ехидная остервенелость бывшего его дружка тоже стала ему поперек горла. Но он пока молчал.
-- У тя дети-то есть? -- спросил Яковлев.
-- Есть.
-- От этой? -- Яковлев кивнул в сторону толстой, серо жены Сергея.
-- От этой...
-- Вся радость, наверно, -- допрашивал дальше Яков, -- попыхтишь с ней на коровьем реву, и все?
-- Ну а там как?.. -- Сергей, видно было, глубоко и горь обиделся, но еще терпел, еще не хотел показать это. -- Лучше?
-- Там-то?.. -- Яковлев не сразу ответил. Зло и задумчи сощурился, закурил новую, протянул коробку "Казбека" Сергею, но тот отказался. -- Там своя вонь... но уж хоть -- в нос ширяет. Хоть этой вот мертвечины нет. Пошли выпьем!
-- Нет, -- Сергей, в свою очередь, с усмешкой смотрел на Яковлева.
Тот уловил эту усмешку, удивился.
-- Чего ты? -- спросил он.
-- Ты все такой же, -- сказал Сергей, откровенно и нехо улыбаясь. Он терял терпение. -- Сам воняешь ездишь по свету, а на других сваливаешь. Нигде не нравится, да?
-- А тебе правится?
-- Мне нравится.
-- Ну и радуйся... со своей пучеглазой. Сколько уже на?
-- Сколько настрогали -- все наши. Но если ты еще раз, падали кусок, так скажешь, я... могу измять твой дорогой костюм, -- глаза Сергея смотрели зло и серьезно.
Яковлев не то что встревожился, а как-то встрепенулся; ему враз интересно сделалось.
-- О-о, -- сказал он с облегчением. -- По-человечески хоть заговорил. А то -- под ру-учку идут... Дурак, смотреть же стыдно. Кто счас под ручку ходит!
-- Ходил и буду ходить. Ты мне, что ли, указчик?
-- Вам укажешь!.. -- Яковлев весело, снисходительно, но с любопытством смотрел на Сергея. -- На тракторе ра?
-- Не твое поганое дело.
-- Дурачок... я же с тобой беседую. Чего ты осердился-то? Бабу обидел? Их надо живьем закапывать, этих подруг жиз. Гляди!.. обиделся. Любишь, что ли?
С Яковлевым трудно говорить: как ты с ним ни загово, он все равно будет сверху -- вскрылит вверх и оттуда разговаривает... расспрашивает с каким-то особым гадким интересом именно то, что задело за больное собеседника.
-- Люблю, -- сказал Сергей. -- А ты свою... что, закопал, что ли?
Яковлев искренне рассмеялся; он прямо ожил на глазах. Хлопнул Сергея по плечу и сказал радостно:
-- Молоток! Не совсем тут отсырел!.. -- странная душа у Яковлева -- витая какая-то: он, правда, возрадовался, что заговорили так... нервно, как по краешку пошли, он все бы и ходил вот так -- по краешку. -- Нет, не удалось закопать: их закон охраняет. А у тебя ничего объект. Где ты ее на-то? Глаза только... Что у ней с глазами-то? У ней не эта?.. болезнь такая с глазами есть... Чего она такая пучегла-то?
Сергей по-деревенски широко размахнулся -- хотел в лоб угодить Яковлеву, но тот увернулся, успел, Сергей уда его куда-то в плечо, не больно. Яковлев этого только и ждал: ногой сильно дал Сереге в живот, тот скорчился... Яковлев кулаком в голову сшиб его вовсе с ног. И спокойно пошел было прочь от клуба... Его догнали. Он слышал, что догоняют, но не поворачивался до последнего мгновения, шел себе беспечно, даже "казбечину" во рту пожевывал... И вдруг побежал, но тут же чуть отклонился и дал первому, кто догонял, кулаком наотмашь. Первому он попал, но догонял несколько, молодые... Хоть и умел Яковлев драться, его скоро сшибли тоже с ног и несколько попинали, пока не подбежали пожилые мужики и не разняли.
Яковлев встал, сплюнул, оглядел всего себя -- ничего су,
никаких особых повреждений. Отряхнулся. Он был доволен.
-- Ну вот... -- сказал он, доставая "Казбек", -- хоть делом занялись... -- Яковлев насмешливо оглядел окруживших его мужиков и молодых парней. -- А то стоя-ат ждут свою само дурацкую.
-- Иди отсюда, -- посоветовали ему.
-- Пойду, конечно... Что же мне, тоже самодеятельность, что ли, с вами стоять ждать? Кто выпить хочет? Парни...
Никто не изъявил желания пить с Яковлевым.
-- Скучно живете, граждане, -- сказал Яковлев, помол. Сказал всем, сказал довольно проникновенно, серьез. -- Тошно глядеть на вас...
-- Еще, что ли, дать?
-- Надо было, -- сказал кто-то из пожилых мужиков. -- Зря разняли.
-- Не в этом дело, -- сказал Яковлев. -- Скучно, -- еще раз сказал он, сказал четко, внятно, остервенело. Сунув ру в карманы шикарных брюк, пожевал "казбечину"... И по.
Еще немного постояли, глядя вслед Яковлеву... По, какой он
тогда был -- всегда был такой. Они все, Яковлевы, такие: вечно недовольные, вечно кулаки на кого-нибудь сучат...
Тут как раз приехала самодеятельность. И все пошли смотреть самодеятельность.