Возвращение на родину

    Я посетил родимые места,
     Ту сельщину,
     Где жил мальчишкой,
     Где каланчой с березовою вышкой
     Взметнулась колокольня без креста.
     Как много изменилось там,
     В их бедном, неприглядном быте.
     Какое множество открытий
     За мною следовало по пятам.
     Отцовский дом
     Не мог я распознать:
     Приметный клен уж под окном не машет,
     И на крылечке не сидит уж мать,
     Кормя цыплят крупитчатою кашей.
     Стара, должно быть, стала...
     Да, стара.
     Я с грустью озираюсь на окрестность:
     Какая незнакомая мне местность!
     Одна, как прежняя, белеется гора,
     Да у горы
     Высокий серый камень.
     Здесь кладбище!
     Подгнившие кресты,
     Как будто в рукопашной мертвецы,
     Застыли с распростертыми руками.
     По тропке, опершись на подожок,
     Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
     "Прохожий!
     Укажи, дружок,
     Где тут живет Есенина Татьяна?"
     "Татьяна... Гм...
     Да вон за той избой.
     А ты ей что?
     Сродни?
     Аль, может, сын пропащий?"
     "Да, сын.
     Но что, старик, с тобой?
     Скажи мне,
     Отчего ты так глядишь скорбяще?"
     "Добро, мой внук,
     Добро, что не узнал ты деда!.."
     "Ах, дедушка, ужели это ты?"
     И полилась печальная беседа
     Слезами теплыми на пыльные цветы.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     "Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать...
     А мне уж девяносто...
     Скоро в гроб.
     Давно пора бы было воротиться".
     Он говорит, а сам все морщит лоб.
     "Да!.. Время!..
     Ты не коммунист?"
     "Нет!.."
     "А сестры стали комсомолки.
     Такая гадость! Просто удавись!
     Вчера иконы выбросили с полки,
     На церкви комиссар снял крест.
     Теперь и богу негде помолиться.
     Уж я хожу украдкой нынче в лес,
     Молюсь осинам...
     Может, пригодится...
     Пойдем домой -
     Ты все увидишь сам".
     И мы идем, топча межой кукольни.
     Я улыбаюсь пашням и лесам,
     А дед с тоской глядит на колокольню.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     "Здорово, мать! Здорово!" -
     И я опять тяну к глазам платок.
     Тут разрыдаться может и корова,
     Глядя на этот бедный уголок.
     На стенке календарный Ленин.
     Здесь жизнь сестер,
     Сестер, а не моя, -
     Но все ж готов упасть я на колени,
     Увидев вас, любимые края.
     Пришли соседи...
     Женщина с ребенком.
     Уже никто меня не узнает.
     По-байроновски наша собачонка
     Меня встречала с лаем у ворот.
     Ах, милый край!
     Не тот ты стал,
     Не тот.
     Да уж и я, конечно, стал не прежний.
     Чем мать и дед грустней и безнадежней,
     Тем веселей сестры смеется рот.
     Конечно, мне и Ленин не икона,
     Я знаю мир...
     Люблю мою семью...
     Но отчего-то все-таки с поклоном
     Сажусь на деревянную скамью.
     "Ну, говори, сестра!"
     И вот сестра разводит,
     Раскрыв, как Библию, пузатый "Капитал",
     О Марксе,
     Энгельсе...
     Ни при какой погоде
     Я этих книг, конечно, не читал.
     И мне смешно,
     Как шустрая девчонка
     Меня во всем за шиворот берет...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     По-байроновски наша собачонка
     Меня встречала с лаем у ворот.
     <1924>