Какая проблема затрагивается в тексте? Принято считать, что самолюбие – свойство почти отрицательное; во всяком случае, оно должно быть умеренным. А уж ребенку самолюбие положено и вовсе в гомеопатических дозах: «не задирай нос...

Какая проблема затрагивается в тексте? Принято считать, что самолюбие – свойство почти отрицательное; во всяком случае, оно должно быть умеренным. А уж ребенку самолюбие положено и вовсе в гомеопатических дозах: «не задирай нос», «не считай себя лучше других», «не выступай», «не задавайся» – список всем известных фраз-наставлений можно продолжить. Но за всей этой «педагогической мудростью» стоит одно: ребенок еще «ничего из себя не представляет»; дескать, вот когда станешь «кем-то», тогда и будешь демонстрировать самолюбие, а пока потерпи. Ситуация, чреватая опасностью. Достоинство взрослого человека охраняется нормами поведения, социальным статусом; стоит только нарушить первое или покуситься на второе, ответ последует незамедлительно: «Как вы со мной разговариваете?» Достоинство ребенка – если говорить всерьез – не охраняется ничем; он на то и ребенок, чтобы выслушивать поучения, получать наказания, и не дай бог ему выказать несогласие, тем самым показав, что сомневается в справедливости взрослых: за это подозрение, высказанное явно или неявно, наказание возрастет многократно. Оттого детское самолюбие, как правило, не производная от эгоизма и самолюбования, а реакция постоянно задеваемого человеческого достоинства; достоинства, которое никак не получается охранить в неприкосновенности, и остается только показывать, что оно – есть. «Несправедливость меня ожесточила: дети самолюбивы не менее взрослых, обиженное самолюбие требует мщения, и я решился отмстить». Пусть не смущает читателя романтически-романный слог; пусть мщение выглядит фарсом, возрастной карикатурой – прикрепить досаждающему воспитателю на спину бумажку с надписью «пьяница», – здесь важнее само слово – «месть». У ребенка – таковы установки поведения, общения и по сей день – практически нет легальной возможности восстановить, возместить оскорбленное взрослыми достоинство. Он не может призвать обидчика к ответу, не может «потребовать сатисфакции» в любой форме. Он должен либо «проглотить» оскорбление – а против этого и так уже оскорбленное достоинство протестует со всей силой, – либо отомстить, показать, что он не пустое место. Но месть, какой бы она ни была, всегда экстремальный способ восстановления достоинства; в ней самой как в поступке достоинства либо мало, либо вовсе нет. Так, задевая самолюбие ребенка, заведомо слабейшего по отношению к ним, взрослые провоцируют его на неадекватные поступки, поскольку возможности поступить адекватно, так, как это дело решилось бы между взрослыми людьми, он лишен. Иногда – и чаще всего – ситуация оканчивается неосуществленными намерениями; прожить что-то в мысли уже само по себе терапевтично. Но парадокс в том, что тот ребенок, в котором крепче, чем у других, установились представления о справедливости, в котором наиболее развито внутреннее «Я», – не стерпит. И тут же окажется в состоянии войны с взрослым миром. «Первая моя шалость не сделала меня шалуном в самом деле, но я был уже негодяем в мнении моих начальников». И дальше развернутся «боевые действия» с переменным успехом, где и воспитательные действия взрослых, и ответы ребенка будут все менее адекватными. Но самое печальное в том, что когда достоинство ребенка раз за разом терпит урон, уничтожается, разрушается (полностью или частично) та преграда, которая не позволяет человеку совершать по-настоящему дурные поступки. Эта преграда и есть достоинство человека.