Музыкальная природа эстетического переживания в лирике О.Э.Мандельштама.

В отличие от Блока и Ахматовой, Мандельштам о любви написал очень немного, хотя был «чистейшей воды» лириком и, по свидетельству Анны Ахматовой, «влюблялся... довольно часто». Однако поэтический темперамент далеко не всегда совпадает с темпераментом человеческим. Временами Мандельштам сам горько жаловался на собственную любовную немоту, но волевым усилием природу лирического дара не переиначишь. Глубинной темой Мандельштама, переживаемой им особенно сильно, была тема человека и времени. О чем и о ком бы ни писал поэт: о «чудаке Евгении», на фоне «жесткой порфиры» николаевского государства, о «готической душе» базилики Нотр-Дама, о посохе поэта-странника или о горбоносых турках возле маленьких феодосийских гостиниц — это всегда был спор с «веком-волкодавом», с непомерно гигантским «историческим временем», на фоне которого так незаметен и беззащитен «маленький человек»: сам-то по себе этот человек не так уж мал, но век отмерен ему слишком короткий. Может быть, по этой причине так насыщены стихи Мандельштама (даже любовные!) образами из истории, особенно из любимой поэтом античности, а может быть, и потому, что на фоне истории переживания «человека эпохи Москвошвея» выглядели не так трагично. Споря с эпохами и веками, поэт буквально продирался к своему времени, личному и историческому, которое оказывалось тысячами мельчайших капилляров связано с бытом повседневности:Попробуйте меня от века оторвать,— Ручаюсь вам, себе свернете шею!Этот путь к своему времени, к самому себе отразился и в его любовной лирике, поначалу почти бесплотной — один дух! — но со временем все более наполнявшейся горячей пульсирующей кровью жизни. В статье «О собеседнике» Мандельштам писал о назначении поэзии: «Скучно перешептываться с соседом. Бесконечно нудно буравить собственную душу. Но обменяться сигналами с Марсом — задача, достойная лирики, уважающей собеседника и сознающей свою беспричинную правоту». Трудно не расслышать в этих словах современника великой Революции, перекраивающей и перестраивающей весь мир, которой, по признанию самого поэта, «и не ограблен я, и не надломлен, а только что всего переогромлен». Может быть, в этом ощущении тоже одна из причин, почему так редко писал Мандельштам о собственной любви. * * * Дано мне тело — что мне делать с ним, Таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить? Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло. Запечатлеется на нем узор, Неузнаваемый с недавних пор. Пускай мгновения стекает муть,— Узора милого не зачеркнуть. 1909Одно из самых ранних, это стихотворение по-своему программно для Мандельштама: оно о жизни, но оно и о любви. Вот как отозвался о нем К. И. Чуковский: «Какое это счастье — быть живым. Пусть я живу лишь мгновение, но в этом мгновении — вечность... Одно из самых оптимистических стихотворений русской поэзии». Ранние стихи Мандельштама — не столько любовные, сколько о любви. Порой в них еще проступают инородные мотивы, как, например, в «бальмонтовском» по своему ритму и словарю стихотворении: * * * Не спрашивай: ты знаешь, Что нежность безотчетна И как ты называешь Мой трепет — все равно; И для чего признанье, Когда бесповоротно Мое существованье Тобою решено? Дай руку мне. Что страсти? Танцующие змеи. И таинство их власти — Убийственный магнит! И змей тревожный танец Остановить не смея, Я созерцаю глянец Девических ланит.