Курсовая работа: С Данте по кругам ада: жизнь и смерть в средние века

Эта песнь величава и драматична одновременно. Торжест­венно размышление о семи светильниках, которые, как звезды в первом небе и Большая Медведица в нижнем своде, направ­ляют людей к их призванию и приюту, открывают цепь собы­тий, важнейших для поэмы. Здесь Данте расстается с Вергили­ем, трижды в горечи повторяя имя «нежнейшего отца», здесь он встречает Беатриче, явление которой сопоставлено с восхо­дом солнца. И в этом параллелизме природного и человеческого открывается свойство гармонии: не бить в глаза, не ослеплять, но завораживать. Как солнце на восходе одето туманами и не слепит, так «живой огонь» платья Беатриче прикрыт бе­лым покрывалом, зеленым плащом. Хор ангелов в облаках цве­тов делает эту картину столь притягательной по колориту, что о ней, вероятно, вспомнил Пушкин, дав в черновиках «Евге­ния Онегина» мужу Татьяны такую фразу:

И мне является всегда

В сиянье ангела лучистом.

Это сходство Беатриче с Татьяной возникает, как мы уви­дим, не случайно. Оно поддержано многими стилистическими параллелями в речи Беатриче и последнем монологе Татьяны. Беатриче, плача, «заклинала» Вергилия — Татьяну «слезам! заклинаний молила мать»; Беатриче в своей исповеди Данте постоянно повторяет вопрос «Зачем?». Эти же вопросы сгуща­ются в монологе Татьяны: «от робкого вопроса в письме: «За­чем вы посетили нас?» до грозного обвинения в финале: «Зачем! у вас я на примете?» Это вопросы упрека. Но Данте не был для Пушкина подстрочником, скорее вдохновителем. Та сложная душевная коллизия, которая возникает в «Онегине», не раз побуждала Пушкина вспоминать «Божественную комедию». Но здесь, в 30-й и 31-й песнях «Чистилища», опыт Данте оказался внутренне необходим. Родственна сама ситуация: обида жен­щины, любовь которой была отвергнута, разумеется, по раз­ным причинам в итальянской поэме и в русском романе. Боль, негодование как в Беатриче, так и в Татьяне не дают им возможности увидеть в любимом человеке произошедшие в нем перемены. Однако и Данте, и Пушкин не согласны со своими героинями. Их несправедливость и даже жестокость («боевые» сравнения вторгаются в текст этих песен поэмы) очевидны ав­торам. И Беатриче, несмотря на ее божественное возвышение, остается в поэме страдающей и оскорбленной женщиной.

Упреки Беатриче продолжаются и приводят Данте в заме­шательство, заставляя его рыдать. Но падает в обморок он тог­да, когда увидел дивное преображение Беатриче, высоту ее но­вой красоты. При всем различии ситуаций, душевного мира героев все это поразительно напоминает состояние Онегина, «его больной, угасший взор, молящий вид, немой укор». Правда, укоры Данте, слышные читателю и неведомые ушам Беатриче, резче, как, впрочем, и обвинения Беатриче. Однако в том, что говорит Татьяна, слышно эхо речей Беатриче:

Зачем у вас я на примете?

Не потому ль, что в высшем свете

Теперь являться я должна,

Что я богата и знатна.

Беатриче также говорит о «соблазнительной чести» «выиг­рышей», «скидок», обещанных ложными кумирами. Эту мер­кантильную лексику, употребленную Данте, я постарался со­хранить в переводе. Как Татьяна сожалеет о времени, когда она «лучше, кажется, была», так Беатриче огорчена тем, что прекрасное тело, в котором она была заключена, не дало Данте той высшей радости, которой не могут дать природа и искусст­во. Вряд ли это система ценностей, присущих христианству. Античный, языческий характер этого рассуждения приближа­ет Беатриче к Франческе да Римини, которая в 5-й песни «Ада» почти в тех же выражениях говорит о своей земной красоте, которой она теперь лишена.

Языческий характер образов поэмы сказывается и в том, что символическим воплощением Христа, как утверждают ком­ментаторы, оказывается грифон, «двоякий зверь», сочетающий черты льва и птицы. Данте потрясен тем, что эта двойствен­ность поочередно отражается в глазах Беатриче. Может быть, в этом ее колебание между земным и небесным, между Христом-человеком и Христом-богом? На этот вопрос комментаторы, к сожалению, не отвечают. Увидеть глаза Беатриче смог лишь преображенный Данте. Матильда, погрузившая его после обмо­рока в Лету, поручает четырем нимфам Земного Рая, звездам, опекающим на Небе Беатриче, подвести поэта к возлюбленной. И здесь пути пушкинского романа и дантовской поэмы расходятся. И тут и там любовь неотступна в сердцах людей («Я вас люблю, к чему лукавить?»), но в романе она грубо пресечена, в поэме возносится к триумфу, забыв обо всех прежних бедах.

Финал песни поэтичен и патетичен. И Данте сомневается, что кто-либо из парнасских братьев сумел бы передать это та­инственное явление новой красоты Беатриче. Он не сумел.

Александр блок в своем стихотворении «Равенна» говорит о тени Данте, как посланце с идеями Новой Жизни.

Лишь по ночам, склонясь к долинам,

Ведя векам, грядущим счет,

Тень Данте с профилем орлиным

О Новой Жизни мне поет.

У А. Ахматовой мы прочли послание «Данте», видим ее отношение к жизни. Смерти, любви через призму видения Данте. Она восхищается смелостью поэта, воплощает свои мысли о том, что ожидает ее или аду или в раю. Жизнь для нее – ад, смерть – рай. Преодоление трудностей для нее - пример Данте:

Но босой, в рубахе покаянной,

Со свечой зажженной не прошел

По своей Флоренции желанной,

Вероломной, низкой, долгожданной...

Такими представляют жизнь и смерть в средние века, Данте проходит со своими героями, принимая наравне с эпохой того времени, с теми, кто жил тогда все тяготы и страдания.

Данте прошел этот путь, чтобы доказать, что путь ведущий к Возрождению Италии проходит через познания и поэтому он воспевает и поэтизирует стремление человека к познанию.

С конца XIV до начала XVII в. в Европе была эпоха, кото­рую принято называть Возрождением. После религиозного засилья средневековья человек вновь, как в античном мире, ощу­тил свою мощь, свои возможности. Страсти, мысли, физичес­кая красота человека стали для художников предметом изучения и поклонения. Историческое содержание этой эпохи отчет­ливее всего выразил Ф. Энгельс в «Диалектике природы»: «В спасенных при падении Византии рукописях, в вырытых из развалин Рима античных статуях перед изумленным Западом предстал новый мир — греческая древность; перед ее светлыми образами исчезли призраки средневековья; в Италии наступил невиданный расцвет искусства, который явился как бы отблес­ком классической древности и которого никогда уже больше не удавалось достигнуть. В Италии, Франции, Германии возникла новая, первая, современная литература. Англия и Испания пере­?