Реферат: Атлантизм, его характеристика

Вторая схема, основанная на той же изначальной геополитичес­кой картине, напротив, оптимистична (для атлантизма) в том смыс­ле, что рассматривает ситуацию, сложившуюся в результате победы Запада в холодной войне, как окончательную и бесповоротную. На этом строится теория мондиализма, концепция конца истории и единого мира, которая утверждает, что все формы геополитической дифференциации — культурные, национальные, религиозные, иде­ологические, государственные и т.д. — вот-вот будут окончательно преодолены и наступит эра единой общечеловеческой цивилиза­ции, основанной на принципах либеральной демократии. История закончится вместе с геополитическим противостоянием, дававшим изначально главный импульс истории. Этот геополитический про­ект ассоциируется с именем американского геополитика Фрэнсиса Фукуямы, написавшего программную статью с выразительным на­званием «Конец истории».

Концепцию Сэмюэла П. Хантингтона — директора Института стратегических исследований им. Джона Олина при Гарвардском университете — можно считать ультрасовременным развитием тра­диционной для Запада атлантистской геополитики. Важно, что Хан­тингтон строит свою программную статью «Столкновение цивилиза­ций» (которая появилась как резюме большого геополитического проекта «Изменения в глобальной безопасности и американские нацио­нальные интересы») как ответ на тезис Фукуямы о конце истории. Показательно, что на политическом уровне эта полемика соответ­ствует двум ведущим политическим партиям США: Фукуяма выра­жает глобальную стратегическую позицию демократов, тогда как Хантингтон является рупором республиканцев. Это достаточно точ­но выражает сущность двух новейших геополитических проектов — неоатлантизм следует консервативной линии, а мондиализм пред­почитает совершенно новый подход, в котором все геополитичес­кие реальности подлежат полному пересмотру.

Смысл теории Хантингтона, сформулированный им в статье «Столкновение цивилизаций», сводится к следующему. Видимая гео­политическая победа атлантизма на всей планете — с падением СССР исчез последний оплот континентальных сил — на самом деле зат­рагивает лишь поверхностный срез действительности. Стратегичес­кий успех НАТО, сопровождающийся идеологическим оформлени­ем, — отказ от главной конкурентной коммунистической идеоло­гии — не затрагивает глубинных цивилизационных пластов. Хан­тингтон вопреки Фукуяме утверждает, что стратегическая победа не есть цивилизационная победа; западная идеология — либерал-демократия, рынок и т.д. — стала безальтернативной лишь времен­но, так как уже скоро у незападных народов начнут проступать цивилизационные и геополитические особенности, аналог «географи­ческого индивидуума», о котором говорил Савицкий.

Отказ от идеологии коммунизма и сдвиги в структуре традици­онных государств — распад одних образований, появление других и т.д. — не приведут к автоматическому равнению всего человечества на универсальную систему атлантистских ценностей, но, напротив, сделают вновь актуальными более глубокие культурные пласты, ос­вобожденные от поверхностных идеологических клише.

Хантингтон цитирует Джорджа Вейгеля: «десекуляризация явля­ется одним из доминирующих социальных факторов в конце XX века». А следовательно, вместо того чтобы отбросить религиозную идентификацию в едином мире, о чем говорит Фукуяма, народы, напротив, будут ощущать религиозную принадлежность еще более живо.

Хантингтон утверждает, что наряду с западной (атлантистской) цивилизацией, включающей в себя Северную Америку и Западную Европу, можно предвидеть геополитическую фиксацию еще семи потенциальных цивилизаций:

1) славяно-православная,

2) конфуцианская (китайская),

3) японская,

4) исламская,

5) индуистская,

6) латиноамериканская и, возможно,

7) африканская.

Конечно, эти потенциальные цивилизации отнюдь не равнознач­ны. Но все они едины в том, что вектор их развития и становления будет ориентирован в направлении, отличном от траектории атлан­тизма и цивилизации Запада. Так, Запад снова окажется в ситуации противостояния. Хантингтон считает, что это практически неизбеж­но и что уже сейчас, несмотря на эйфорию мондиалистских кругов, надо принять за основу реалистическую формулу: «TheWestandTheRest» («Запад и все остальные»).

По мнению С. Хантингтона, в нарождающемся мире источником конфликтов станет уже не идеология и не экономика, а важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой.

Означает ли это, что нация-государство перестанет быть глав­ным действующим лицом в международных делах? Нет, Хантинг­тон так не считает. Но, по его словам, наиболее значимые конфлик­ты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкнове­ние цивилизаций станет доминирующим фактором мировой поли­тики. «Линии разлома между цивилизациями,— считает Хантингтон,— это и есть линии будущих фронтов»²² .

Действительно ли грядущий конфликт между цивилизациями — завершающая стадия той эволюции, которую претерпели глобаль­ные конфликты в современном мире? На протяжении полутора ве­ков после Вестфальского мира, который оформил современную международную систему, в западном ареале конфликты разворачи­вались главным образом между государями — королями, императо­рами, абсолютными конституционными монархами, стремящими­ся расширить свой бюрократический аппарат, увеличить армии, укрепить экономическую мощь, а главное — присоединить новые земли к своим владениям. Этот процесс породил нации-государства. Начиная с Французской революции, основные линии конфликтов стали пролегать не столько между правителями, сколько между на­циями.

Хантингтон полагает, что данная модель сохранялась в течение всего XIX века. Конец ей положила первая мировая война. А затем в результате русской революции и ответной реакции на нее конфликт наций уступил место конфликту идеологий. Сторонами такого конфликта в соответствии с концепцией Хантингтона были вначале коммунизм, нацизм и либеральная демократия. Во время холодной войны этот конфликт воплотился в борьбу двух сверхдержав, ни одна из которых не была нацией-государством в классическом евро­пейском смысле. Их самоидентификация формулировалась в идео­логических категориях.

Конфликты между правителями, нациями-государствами и иде­ологиями были главным образом конфликтами западной цивилиза­ции. У. Линд назвал их «гражданскими войнами Запада». Это столь же справедливо в отношении холодной войны, как и в отношении мировых войн, а также войн XVII, XVIII, XIX столетий. С оконча­нием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития международной политики. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями. На этом новом этапе наро­ды и правительства незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории — мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом начинают сами двигать и творить историю.

Идентичность на уровне цивилизации, по мнению Хантингтона, будет становиться все более важной и облик мира будет в значи­тельной мере формироваться в ходе взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций.

Что же из этого следует? Во-первых, различия между цивилиза­циями не просто реальны. Они наиболее существенны. Цивилиза­ции несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и ре­лигии. Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отноше­ния между Богом и человеком, индивидом и обществом, гражда­нином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами. Конечно, различия не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно предполагает насилие. Однако в течение столетий самые затяжные и кровопролитные конфликты порождались именно различиями между цивилизациями.

Во-вторых, мир становится более тесным. Взаимодействие между народами разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного самосознания, к тому, что глубоко осознаются раз­личия между цивилизациями и то, что их объединяет.

Североафриканская иммиграция во Францию вызвала у францу­зов враждебное отношение и в то же время укрепила доброжела­тельность к другим иммигрантам — «добропорядочным католикам и европейцам из Польши». Американцы гораздо болезненнее реагиру­ют на японские капиталовложения, чем на куда более крупные ин­вестиции из европейских стран. Взаимодействие между цивилизаци­ями укрепляет их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и враждебность.

В-третьих, процессы экономической модернизации и полити­ческих изменений во всем мире размывают традиционную иденти­фикацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника идентификации. Образовав­шиеся в результате лакуны по большей части заполняются религи­ей, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные дви­жения сложились не только в исламе, но и в западном христиан­стве, иудаизме, буддизме, индуизме. В большинстве стран и конфес­сий фундаментализм поддерживают образованные молодые люди,

высококвалифицированные специалисты из средних классов, лига свободных профессий, бизнесмены. Как заметил американский религиовед Г. Вейгель: «десекуляризация мира — одно из доминирую­щих социальных явлений конца XX в.»²³ . Возрождение религии, или, говоря словами другого теолога Ж. Кепеля, «реванш Бога»²⁴ , созда­ет основу для идентификации и сопричастности с общностью, вы­ходящей за рамки национальных границ, для объединения цивили­заций.

В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением роли Запада. С одной стороны, Запад находится на вер­шине своего могущества, а с другой — происходит возврат к соб­ственным корням. Все чаще приходится слышать о «возврате в Азию» Японии, о конце влияния идей Неру и «индуизации Индии», о провале западных идей социализма и национализма и «реисламизации» Ближнего Востока. На вершине своего могущества Запад стал­кивается с незападными странами, у которых достаточно стремле­ния, воли и ресурсов, чтобы придать миру незападный облик.

В прошлом элита незападных стран обычно состояла из людей, в наибольшей степени связанных с Западом, получивших образова­ние в Оксфорде, Сорбонне или Сандхерсте и усвоивших западные ценности и стиль жизни. Население же этих стран, как правило, сохраняло неразрывную связь со своей исконной культурой. Но сей­час все переменилось. Во многих незападных странах идет интен­сивный процесс девестернизации элиты и возврата к собственным культурным корням. И одновременно с этим западные, главным образом американские, обычаи, стиль жизни и культура приобрета­ют популярность среди широких слоев населения.

В-пятых, культурные особенности и различия менее подверже­ны изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого основанные на них противоречия сложнее разрешить или све­сти к компромиссу. В бывшем Советском Союзе коммунисты могли стать демократами, богатые превратиться в бедных, а бедняки — в богачей, но русские при всем желании не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы — армянами.

Судя по всему, роль региональных экономических связей будет усиливаться. С одной стороны, успех экономического регионализма укрепляет сознание принадлежности к одной цивилизации. А с дру­гой — экономический регионализм может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизации. Европейское сообще­ство покоится на основаниях европейской культуры и западного христианства. Успех НАФТА (Североамериканской зоны свободной торговли) зависит от продолжающегося сближения культур Мекси­ки, Канады и США. А Япония, напротив, испытывает затруднения с созданием такого же экономического сообщества в Юго-Восточной Азии, так как Япония — это единственное в своем роде обще­ство и уникальная цивилизация. Какими бы мощными ни были тор­говые, экономические и финансовые связи Японии с остальными странами Юго-Восточной Азии, культурные различия между ними мешают продвижению по пути региональной экономической ин­теграции по образцу Западной Европы или Северной Америки.