Реферат: Мучитель наш Чехов
Но ведь первое же собственное мнение, которое составила библейская жена, было о том, что "дерево хорошо для пищи... приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание"! Можно сказать, что это "личное мнение" и привело человека к грехопадению и изгнанию из рая. Неужели автору и вправду хочется, чтобы Душечка ринулась "в Москву! в Москву!" и непременно "учиться и работать, работать!" и заделалась бы очередной "стриженой курсисткой"?
Но если Чехова раздражает в ней образ идеальной жены, то, быть может, он смягчается, увидев в ней образ "идеальной матери"?
Напомним, что своих детей у нее не было, хотя они с Пустоваловым "оба становились перед образами, клали земные поклоны и молились, чтобы Бог послал им детей". Но она способна на материнскую любовь и к чужому ребенку.
Итак, она отдает свой дом своему бывшему возлюбленному – ветеринару Смирнину вместе с его семьей – женой и сыном Сашей, а сама переезжает во флигель: "Господи, батюшка, да возьмите у меня дом!.. Ах, Господи, да я с вас ничего не возьму, – заволновалась Оленька и опять заплакала. – Радость-то, Господи!"
Лишь после этого дела подлинной христианской любви "на лице ее засветилась прежняя улыбка, и вся она ожила, посвежела, точно очнулась от долгого сна". Но особенно она полюбила сына ветеринара мальчика Сашу: "из ее прежних привязанностей ни одна не была такой глубокой, никогда еще ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления".
Но даже эта любовь не преображает мир в чеховском рассказе: она остается лишь частным психологическим феноменом. А мальчик спит себе и бормочет во сне:
"– Я ттебе! Пошел вон! Не дерись!"
За Душечку хочется заступиться перед ее обвинителем, всячески желающим представить ее как слепое отражение объекта любви и тем самым как бы лишающим ее собственного лица. Но ведь именно в подвиге самоотречения это индивидуальное лицо у нее и появляется, и именно в ней, умаляющей себя ради любимого, живущей ради любви и питающейся от ее энергий, происходит преображение милой провинциалочки Оленьки в саму осуществленную женственность, где встречаются жизнь и судьба.
В некотором смысле – Душечка конгениальна России с ее даром "всемирной всеотзывчивости", способностью усвоить чужое и претворить его в свое, личное, индивидуальное.
...Один мой студент, больной туберкулезом, убеждал меня, что в случае с Чеховым все дело именно в анамнезе, в этих незримых тучах палочек Коха, которые с неизбежностью фиксируются на страницах текста. Все заражено, все отравлено и обречено, отовсюду зияет небытие и веет смертью.
Действительно, без личного бессмертия, без жизни вечной здоровье, быт, чин жизни, ее уклад, заведенный несколько поколений назад и готовый скреплять жизнь и ныне, и впредь – все это пошлость. Любое удовольствие, получаемое от жизни, едва ли не преступление перед человечеством. "Маша была лошадница" – в устах Чехова это уже приговор.
Но ему отвратительны и "грязь, пошлость, азиатчина". Только лакей Фирс может позволить себе, вполне в духе этой "азиатчины" нечто такое:
"Фирс. Перед несчастьем тоже было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.
Гаев. Перед каким несчастьем?
Фирс. Перед волей."
Для остальных же "главное – это перевернуть жизнь", сорвать ее со своих корней.
Но если вчитаться – все абсурд.
Последнее действие. Вот все покидают проданное имение, свой вишневый сад. Галдят, суетятся, ходят туда-сюда, выясняют отношения, напевают, пьют, произносят речи, прощаются, плачут, валяют дурака, мечтают, разыгрывают сценки, обсуждают погоду, предаются воспоминаниям, излагают планы на будущее, возвращают долги, ищут галоши Пети Трофимова – они оказываются "грязными и старыми", за окном уже рубят вишневый сад.
"Аня. Фирса отправили в больницу?
Яша. Я утром говорил. Отправили, надо думать.
Аня. (Епиходову, который проходит через залу). Семен Пантелеич, справьтесь, пожалуйста, отвезли ли Фирса в больницу.
Яша. Утром я говорил Егору. Что ж спрашивать по десяти раз!
Варя (за дверью). Фирса отвезли в больницу?
Аня. Отвезли.
Варя. Отчего же письмо не взяли к доктору?
Аня. Так надо послать вдогонку... (Уходит)...
Любовь Андреевна. Уезжаю я с двумя заботами. Первая – это больной Фирс....
Аня. Мама, Фирса уже отправили в больницу. Яша отправил утром."
И после всего этого – когда все шумно вываливаются, наконец, из дома, откуда ни возьмись, словно deus ex machina – появляется Фирс – где он был? где прятался и таился?