Реферат: Осип Мандельштам (1882-1939)

Безотчестого неба игра.

«Шепот» и «лепет», часто упоминаемые в стихах Мандельштама, а еще чаще слышные в них и, как правило, «батюшковским» вздохом облегчения звучащие вслед за сложными, многослойными циклопическими словообразованиями, вслед за девятым бушующим валом стиха, когда «бежит волна – волной, волне хребет ломая, кидаясь на луну в невольничьей тоске, и янычарская пучина молодая – неусыпанная столица волновая – крывеет, мечется и роет ров в песке», - даже этот шепот и лепет, это вдохновение, и, казалось бы, вполне самопроизвольное и непреднамеренное поэтическое бормотание и почти шаманское стиходейство у мандельштама и впрямь достигаются невидимыми нам «потом и опытом». Говоря его же словами, «он опыт из лепета лепит и лепет из опыта пьет». Безотчетная игра звездного неба и жизнью и поэзией отражаются лишь как итог и венец терпеливого труда и расчетливого созиданья:

Сохрани мою речь навсегда

за привкус несчастья и дыма,

За смолу кругового терпенья,

За совиный деготь труда…

Поэт, заявивший некогда, и не без оснований, - «язык булыжника мне голубя понятней», но знающий цену «световой паутине» и убежденный, что не хлебом единым жив человек, но и «голубым воздухом» и «снегом Эльбруса», и «таинственно родным стихом», ведал и эту тайну светоносности и лучезарности стиха:

Он только тем и луч,

Он только тем и свет,

Что шепотом могуч

И лепетом согрет.

Органичность на редкость глубокой разработки в поздней лирике и лирической этике мандельштама социально-политической и гражданской проблематики неслучайна. Сам характер мандельштамовской переклички с русским классицизмом и просветительским вольнодумием определил во многом будущее идейно-философское углубление в обогащении его поэзии. Значительнейшей вехой на пути поэта, как и на пути всей русской литературы, оказался Октябрь. Наивно и упорно звучало бы предположние, что поэт сразу и полностью постиг весь исторический смысл потрясших мир революционных событий. Но его поэзия оказалась куда ближе к блоковской, чем поэзия большинства его друзей по поэтическому цеху. Здесь точнее всего была бы параллель с Андреем Белым, с тем лишь коррективом, что Мандельштам со свойственной ему поэтической корректностью выражал мысли, которые у Белого облекались в более отвлеченные символические одеяния. По очень верному определению Николая Чуковского, автора первых после Ильи Оренбурга и чрезвычайно интересных воспоминаний о Мандельштаме и одного из первых публикаторов неизданной лирики поэта, «он приветствовал Октябрьскую революцию», которая «казалась ему Страшной, грозной, но великой, достойной прославления. И он прославлял ее». В 1918 году Мандельштам выступает со стихами, которые справедливо можно поставить в ряд с «Двенадцатью» Блока и его статьями о революции, а также с поэтическим обращением Андрея Белого «Современником». Бросается в глаза и прямая, явно преднамеренная перекличка мандельштамовского стихотворения с этим пророческим стиховещанием Белого о Земле, которая мертвым комом катилась во мглу небытия, пока в громе землетрясений не склонил к ней свой исполинский лик глаголющий Гений народа – Справедливый Судия, познавший восстанье света и за громовой полостью, застлавшей солнце, приблизивший его подлинный восход. Стихотворение «Сумерки свободы» полно частичной интервенции, чуждой мандельштаму символической образности:

В кипящие ночные воды

Опущен грузный лес тенет.

Восходишь ты в глухие годы, -

О, солнце, судия, народ.

Прославим роковое бремя,

Которое в слезах народный вождь берет,

Прославим власти сумрачное бремя,

Ее невыносимый гнет…

Земля плывет. Мужайтесь, мужи.

Как плугом, океан деля

Мы будем помнить и в летейской стуже,

Что десяти небес нам стоила земля.

Так вошел впервые – в 1918 году – в стихи Мандельштама образ народного вождяи рулевого революции – Ленина. Эта темя пройдет красной нитью через все творчество мандельштама – вплоть до последней его гражданской поэтической клятвы зимы 1937 года. Восприятие же и осмысление самой революции мандельштамом пройдет все стадии процесса, характерного для прогрессивной русской интеллигенции, принявшей революцию, оставшейся на родине,чтобы разделить с нею и радость и горе, чтобы чувствительным инструментом своего искусства помочь взбаламученному и разъяренному веку обрести вновь гармонию и лад, чтобы «флейтой-позвоночником» укрепить окровавленный становой хребет времени:

Век мой, зверь мой, кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки,

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?…