Реферат: Осип Мандельштам (1882-1939)

До последнего часа он оставался поэтом. И оставался в «сердце века», хотя собственный путь становился все труднее.

…Особенно угнетали долгие зимы, хотя в них были просветы – посещения анны андреевны ахматовой, оставившей нам образ одной из таких воронежских зим:

И город весь стоит оледенелый.

Как под стеклом деревья, стены, снег.

По хрусталям я прохожу несмело,

Узорных санок так неверен бег…

…И тополя, как сдвинутые чаши,

Над нами сразу зазвенят сильней,

Как будто пьют за ликованье наше

На брачном пире тысячи гостей.

А в комнате опального поэта

Дежурят страх и муза в свой черед.

И ночь идет,

Которая не ведает рассвета.

Точность не только пейзажа, но и полифонии настроений, обуревающих поэта, здесь удивительна. Ничто не случайно – ни упоминание памятника петру, ни образ ворона, ни «Куликовской битвой веющие склоны могучей, победительной земли», ни нервный бег узорных санок по оледенелому городу, ни ликованье потоков, которых муза посещала все-таки чаще, чем хотелось бы ее дежурному сменщику.

Автор предисловия к публикации воронежского журнала «Подъем» А. Немировский вспоминает эту картину очень значительными деталями: «в памяти людей, знавших Осипа Эмильевича в те годы, он сохранился прямым, с выправкой офицера (воронежские мальчишки при виде мандельштама говорили: «Генерал идет»), с гордо закинутой головой, с быстрыми движениями, с нервным профилем. Он не был угрюмым человеком. Ему были свойственны озорство и шутка… мандельштам любил Воронеж. Острым взглядом художника он подглядел его черты и запечатлел в своих стихах, стоя на горе, что над улицей Степана Разина, он любовался крутоярами, занесенными снегом и запряженными, как в сбрую, огнями домиков. И на другой день он уже читал стихи о воронежских пейзажах, которые сравнивал с картинами фламандцев. Ему нравились заречные дали, открывавшиеся с площадки, на которой стоял его домик. Вбирая полной грудью воздух, он писал: «Равнины дышащее чудо».Любил он и воронежских поэтов – Кольцова и Никитина, восторгался пейзажами в никитинских стихах»… Здесь интересно освещена одна из сторон жизни поэта в Воронеже. Как бы ни любил он Воронеж, как бы дороги ни были ему его редкие посещения ахматовой, как бы ни поддерживала его самоотверженная любовь от самого воздуха поэзии не могли не угнетать Мандельштама. Одиночество было порой невыносимо, но у поэта было противоядие от отчаяния – его «тайная свобода», его гордость и бесстрашие, «безгрешность сладкозвучного труда». Источники внутренней свободы и «наслажденье» были, однако. Не только в нем самом, не только в голосе собственного сердца:

…Гуди, помощник и моих трудов,

Садко заводов и садов.

……………………………………..

Гуди протяжно в глубь веков,

Гудок советских городов.

Та же тема варьируется в «Стансах», выраженная еще сильнее, в форме исповеди и лирического монолога, в котором «слух» поэта настроен на волну, доносящую до него отзвуки и радостных и роковых событий, вторгшихся в век, в мир, - и созидательный подвиг советского народа, и трагедию трудовой германии, стонущей под плетью гитлеровских палачей:

Я должен жить, дыша и большевея,

Работать речь, не слушаясь, сам-друг,

Я слышу в арктике машин советских стук,

Я помню все – немецких братьев шеи

И что лиловым гребнем Лореллеи

Садовник и палач наполнил свой досуг.

Есть в «Стансах» красноречивые строки, рисующие духовный контакт поэта с миром, есть и строки с раздумьем о нелепости и бессмысленности разлуки его со всем, что ему было кровно близко: