Хвост женщины
Недавно мне показывали ручную гранату: очень невинный, простодушный на вид
снаряд; этакий металлический цилиндрик с ручкой. Если случайно найти на улице такой цилиндрик, можно только пожать плечами и пробормотать словами крыловского петуха: "Куда оно? Какая вещь пустая"... Так кажется на первый взгляд. Но если вы возьметесь рукой за ручку, да размахнетесь поэнергичнее, да бросите подальше, да попадете в компанию из десяти человек, то от этих десяти человек останется человека три и то - неполных: или руки не будет хватать, или ноги. Всякая женщина, мило постукивающая своими тоненькими каблучками по тротуарным плитам, очень напоминает мне ручную гранату в спокойном состоянии: идет, мило улыбается знакомым, лицо кроткое, безмятежное, наружность уютная, безопасная, славная такая; хочется обнять эту женщину за талию, поцеловать в розовые полуоткрытые губки и прошептать на ушко: "Ах, если бы ты была моей, птичка моя ты райская". Можно ли подозревать, что в женщине таятся такие взрывчатые возможности, которые способны разнести, разметать всю вашу налаженную мужскую жизнь на кусочки, на жалкие обрывки. Страшная штука, - женщина; а обращаться с ней нужно, как с ручной гранатой. * * * Когда впервые моя уютная холостая квартирка огласилась ее смехом (Елена Александровна пришла пить чай), - мое сердце запрыгало, как золотой зайчик на стене, комнаты сделались сразу уютнее, и почудилось, что единственное место для моего счастья - эти четыре комнаты, при условии, если в них совьет гнездо Елена Александровна. - О чем вы задумались? - тихо спросила она. - Кажется, что я тебя люблю, - радостно и неуверенно сообщил я, прислушиваясь к толчкам своего сердца. - А... ты?.. Как-то так случилось, что она меня поцеловала - это было вполне подходящим уместным ответом. - О чем же ты, все-таки, задумался? - спросила она, тихо перебирая волосы на моих висках. - Я хотел бы, чтобы ты была здесь, у меня; чтобы мы жили, как две птицы в тесном, но теплом гнезде. - Значит, ты хочешь, чтобы я разошлась с мужем? - Милая, неужели ты могла предполагать хоть одну минуту, чтобы я примирился с его близостью к тебе? Конечно, раз ты меня любишь - с мужем все должно быть кончено. Завтра же переезжай ко мне. - Послушай... но у меня есть ребенок. Я ведь его тоже должна взять с собой. - Ребенок... Ах, да, ребенок!.. кажется, Марусей зовут? - Марусей. - Хорошее имя. Такое... звучное! "Маруся". Как это Пушкин сказал? "и нет красавицы, Марии равной"... Очень славные стишки. - Так вот... Ты, конечно, понимаешь, что с Марусей я расстаться не могу. - Конечно, конечно. Но, может быть, отец ее не отдаст? - Нет, отдаст. - Как же это так? - кротко упрекнул я. - Разве можно свою собственную дочь отдавать? Даже звери и те... - Нет, он отдаст. Я знаю. - Нехорошо, нехорошо. А, может быть, он втайне страдать будет? Этак в глубине сердца. По-христиански ли это будет с нашей стороны? - Что же делать? Зато я думаю, что девочке у меня будет лучше. - Ты думаешь - лучше? А вот я курю сигары. Детям, говорят, это вредно. А отец не курит. - Ну ты не будешь курить в этой комнате, где она, - вот и все. - Ага. Значит, в другой курить? - Ну, да. Или в третьей. - Или в третьей. Верно. Ну, что ж... (я глубоко вздохнул). Если уж так получается, будем жить втроем. Будет у нас свое теплое гнездышко. Две нежные руки ласковым кольцом обвились вокруг моей шеи. Вокруг той самой шеи, на которую в этот момент невидимо, незримо - уселись пять женщин. * * * Я вбежал в свой кабинет, который мы общими усилиями превратили в будуар Елены Александровны, - и испуганно зашептал: - Послушай, Лена... Там кто-то сидит. - Где сидит? - А вот там, в столовой. - Так это Маруся, вероятно, приехала. - Какая Маруся?! Ей лет тридцать, она в желтом платке. Сидит за столом и мешает что-то в кастрюльке. Лицо широкое, сама толстая. Мне страшно. - Глупый, - засмеялась Елена Александровна. - Это няня Марусина. Она ей кашку, вероятно, приготовила. - Ня... ня?.. Какая ня... ня? Зачем ня... ня? - Как зачем? Марусю-то ведь кто-нибудь должен нянчить? - Ах, да... действительно. Этого я не предусмотрел. Впрочем, Марусю мог бы нянчить и мой Никифор. - Что ты, глупенький! Ведь он мужчина. Вообще, мужская прислуга - такой ужас... - Няня, значит? - Няня. - Сидит и что-то размешивает ложечкой. - Кашку изготовила. - Кашку? - Ну, да, чего ты так взбудоражился? - Взбудоражился? - Какой у тебя странный вид. - Странный? Да. Это ничего. Я большой оригинал... Хи-хи. Я потоптался на месте и потом тихонько поплелся в спальню. Выбежал оттуда испуганный. - Лена!!! - Что ты? Что случилось? - Там... В спальне... Тоже какая-то худая, черная... стоит около кровати и в подушку кулаком тычет. Забралась в спальню. Наверное, воровка... Худая, ворчит что-то. Леночка, мне страшно. - Господи, какой ты ребенок. Это горничная наша, Ульяша. Она и там у меня служила. - Ульяша. Там. Служила. Зачем? - Деточка моя, разве могу я без горничной? Ну посуди сам. - Хорошо. Посудю. Нет, и... что я хотел сказать!.. Ульяша? - Да. - Хорошее имя. Пышное такое, Ульяния. Хи-хи. Служить, значит, будет? Так. Послушай: а что же нянька? - Как ты не понимаешь: нянька для Маруси, Ульяша для меня. - Ага! Ну-ну. Огромная лапа сдавила мое испуганное сердце. Я еще больше осунулся, спрятал голову в плечи и поплелся: хотелось посидеть где-нибудь в одиночестве, привести в порядок свои мысли. - Пойду на кухню. Единственная свободная комната. * * * - Лена!!! - Господи... Что там еще? Пожар? - Тоже сидит! - Кто сидит? Где сидит? - Какая-то старая. В черном платке. На кухне сидит. Пришла, уселась и сидит. В руках какую-то кривую ложку держит, с дырочками. Украла, наверное, да не успела убежать. - Кто? Что за вздор?! - Там. Тоже. Сидит какая-то. Старая. Ей-Богу. - На кухне? Кому ж там сидеть? Кухарка моя, Николаевна. там сидит. - Николаевна? Ага... Хорошее имя. Уютное такое. Послушай: а зачем Николаевна? Обедали бы мы в ресторане, как прежде. Вкусно, чисто, без хлопот. - Нет; ты решительное дитя! - Решительное? Нет, нерешительное. Послушай: в ресторанчик бы... - Кто? Ты и я? Хорошо-с. А няньку кто будет кормить? А Ульяну? А Марусе если котлеточку изжарить или яичко? А если моя сестра Катя к нам погостить приедет?! Кто же в ресторан целой семьей ходит? - Катя? Хорошее имя, - Катя. Закат солнца на реке напоминает. Хи-хи. * * * Сложив руки на груди и прижавшись спиной к углу, сидел на сундуке в передней мой Никифор. Вид у него был неприютный, загнанный, вызывавший слезы. Я повертелся около него, потом молча уселся рядом и задумался: бедные мы оба с Никифором... Убежать куда-нибудь вдвоем, что ли? Куда нам тут деваться? В кабинете - Лена, в столовой - няня, в спальне - Маруся, в гостиной - Ульяша, в кухне - Николаевна. "Гнездышко"... хотел я свить, гнездышко на двоих, а потянулся такой хвост, что и конца ему не видно. Катя, вон, тоже приедет. Корабль сразу оброс ракушками и уже на дно тянет, тянет его собственная тяжесть. Эх, Лена, Лена!.. - Ну, что, брат, Никифор! - робко пробормотал я непослушным языком. - Что прикажете? - вздохнул Никифор. - Ну, вот, брат, и устроились. - Так точно, устроились. Вот сижу и думаю себе: наверное, скоро расчет дадите. - Никифор, Никифор... Есть ли участь завиднее твоей: получишь ты расчет, наденешь шапку набекрень, возьмешь в руки свой чемоданчик, засвистишь, как птица, и порхнешь к другому холостому барину. Заживете оба на славу. А я... Никифор ничего не ответил. Только нашел в полутьме мою руку и тихо пожал ее. Может быть, это фамильярность? Э, что там говорить!.. Просто приятно, когда руку жмет тебе понимающий человек. * * * Когда вы смотрите на изящную, красивую женщину, - бойко стучащую каблучками по тротуару, - вы думаете: "Какая милая! Как бы хорошо свить с ней вдвоем гнездышко". А когда я смотрю на такую женщину, - я вижу не только женщину - бледный, призрачный тянется за ней хвост: маленькая девочка, за ней толстая женщина, за ней худая, черная женщина, за ней старая женщина с кривой ложкой, усеянной дырочками, а там дальше, совсем тая в воздухе, несутся еще и еще: сестра Катя, сестра Бася, тетя Аня, тетя Варя, кузина Меря, Подстега Сидоровна и Ведьма Ивановна... Матушка, матушка, - пожалей своего бедного сына!.. * * * Невинный, безопасный, кроткий вид имеет ручная граната, мирно лежащая перед вами. Возьмите ее, взмахните и подбросьте: на клочки размечется вся ваша так уютно налаженная жизнь, и не будете знать, где ваша рука, где ваша нога! О голове я уже и не говорю.