Матренища

    Матренища
     Которая беднота, может, и получила дворцы, а Иван Савичу дворца, между прочим, не досталось. Рылом не вышел. И жил Иван Савич в прежней своей квартирке, на Большой Пушкарской улице.
     А уж и квартирка же, граждане! Одно заглавие, что квартирка – в каждом углу притулившись фигура. Бабка Анисья – раз, бабка Фекла – два, Пашка Огурчик – три… Тьфу, ей богу, считать грустно!
     В этакой квартирке да при такой профессии, как у Ивана Савича – маляр и живописец, - нипочем невозможно было жить. Давеча случай был: бабка Анисья подолом все контуры на вывеске смахнула. Вот да чего тесно. От этого, может, Иван Савич и из бедности никогда не вылезал.
     А была у Ивана Савича жена. Драгоценная супруга Матрена Васильевна. Вот протобестия бабища! То есть, граждане, другой такой бабищи во всей советской России не найдешь. А ежели найдешь, то безо всякой амнистии при первом знакомстве давить таких нужно.
     Мотей ее Иван Савич величал. Хороша Мотя! Матрена. Матренища. Ведь она чего с Иван Савичем сделала, Ей-богу, правда! Ужасно вредная бабища. Только что не кусалась. А может, и кусалась. Пес ее разберет. Там, где ссора какая, где по роже друг друга лупят – там и Матренища. Как рыба она в воде ныряет, как кабан в грязи крутится. Кого подначивает, а кого и сама бьет.
     А между тем прожила она с Иван Савичев почти пятнадцать лет душа в душу. Правда, дрались, слов нет. До крови иной раз бились, но так, чтобы слишком крупных ссор и убийств – не было. Все-таки понимала Матренища, что Иван Савич несколько иного порядка человек. И верно: талантище у него был громадный. Иной раз такое на вывеске изобразит – понять невозможно. Одним словом, специальный был живописец. И притом старательный. Ну, да не везло. Пребедно жил человек.
     Пребедно жил человек, а тут заболел еще. А перед тем как заболеть, ослаб вдруг до невозможности. И не то, чтобы он ногой не мог двинуть, ногой он мог двинуть, а ослаб, как бы сказать, душевно и психологически. Затосковал он по другой, легкой жизни. Стали ему разные кораблики сниться, цветочки, настурции, дворцы какие-то. Сам стал он тихий, пугливый, мечтательный. Все обижался, что неспокойно у них на квартире. И зачем, дескать, бабка Анисья у плиты ровно слон ходит. И зачем Пашка Огурчик на балалайке стрекочет.
     Все тишины хотел. Ну, прямо-таки собрался человек помереть. На рыбное его даже потянуло. Все солененького стал просить – селедки.
     Так вот, во вторник он заболел, в среду стал просить селедку, а в четверг Матренища на него и насела.
     --И зачем, - говорит, - ты лег? Может, ты нарочно лег. Я почем знаю. Может, ты работу не хочешь исполнять.
     Она, конечно, пилит, а он молчит.
     “Пущай, - думает, - языком баба треплет. Мне теперича все равно. Чувствую, граждане, что помру скоро”.
     А сам, знаете ли, весь горит, бреди и ночью по постели мечется. А днем лежит ослабевший, как сукин сын, и ноги врозь. И все мечтает.
     -- Мне бы, - говорит, - перед смертью на лоно природы выехать, посмотреть, какое оно. Никогда,- говорит,- ничего подобного не видел.
     И вот осталось, может, ему мечтать два или три дня, как произошло такое обстоятельство.
     Подходит к кровати Матрена Васильевна и говорит:
     -- Помираешь? – говорит.
     -- Да,- говорит Иван Савич,- помираю, Мотя… Ноги уж у меня легкие стали. Отымаются будто.
     -- А я,- говорит ему Мотя,- не верю тебе. Я,- говорит,- позову сейчас медика. Пущай медик скажет. Тогда,- говорит,- и решим, помирать тебе или как.
     И вот зовет она районного медика из коммунальной лечебницы. Районный медик Иван Савича осмотрел и говорит Моте:
     -- Да,- говорит,- плох. Не иначе, как помрет в аккурат вскоре после моего ухода.
     Так вот сказал районный медик и вышел.
     И подходит тогда Матрена к Ивану Савичу.
     -- Значит,- говорит,- взаправду помираешь? А я,- говорит,- промежду прочим, не дам тебе помереть. Ты,- говорит,- бродяга, лег и думаешь, что теперь тебе все возможно? Врешь! Не дам я тебе помереть. Ишь ты, какой богатый сукин сын нашелся – помирать решил! Да откуда у тебя, у подлеца, деньги, чтоб помереть? Нынче, для примеру, обмыть покойника и то денег стоит.
     Тут добродушная бабка Анисья вперед выступает.
     -- Я,- говорит,- обмою. Я,- говорит,- Иван Савич, тебя обмою. Ты не сомневайся. И денег я с тебя за это то есть ни копеечки не возьму. Это,- говорит,- вполне божеское дело – обмывать покойника.
     Тут, конечно, Матрена Васильевна на Анисью насела.
     -- Ага,- говорит,- обмоешь? А,- говорит,- гроб? А для примеру – тележка? Тьфу на всех! Не дам я ему помирать. Пущай прежде капитал заработает… Заработай, Иван Савич, на гроб и помирай хушь два раза – слова не скажу.
     От этих слов побелел даже Иван Савич.
     -- Как же,- говорит,- так, Мотя. Не то меня же это, помереть, зависит. Без денег я помру, Мотя, слышишь? Как же так?
     -- А так,- говорит Матрена Васильевна.- Не дам и не дам. Вечером чтоб были у меня деньги. Иди, рой землю, а достань. Баста.
     -- Ладно,- говорит Иван Савич,- я пойду уж, попрошу.
     И до вечера, знаете ли, лежал Иван Савич словно померший, дыхание у него даже прерывалось. А вечером стал одеваться. Поднялся с койки, покряхтел и вышел на улицу. И вышел страшный: нос тончайший, руки дугой и ноги еле земли касаются. Вышел он во двор. Дворника Игната встретил. Дворник говорит:
     -- Ивану Савичу, С поправлением здоровья.
     А Иван Савич посмотрел на него скучным взором и отвечает:
     -- Игнат, а Игнат. Дай денег… Не отдам я, это верно. Потому завтра помру. Между тем Мотя требует. Обмыть покойника. Игнат, чего стоит.
     -- Уходи ты,- говорит Игнат тихо.- Мне,- говорит,- на тебя, милый, смотреть ужасно.
     И Иван Савич ушел. Вышел на улицу. Добрел до Большого проспекта. На тумбу сел. Хотел громко крикнуть, а вышло тихонечко.
     -- Граждане, помираю.
     Кто-то положил ему на колени деньги. Потом еще и еще.
     К ночи Иван Савич вернулся домой. Пришел он распаренный и в снегу. Пришел и лег на койку.
     В руках у него были деньги.
     Хотела Мотя подсчитать – не дал.
     -- Не тронь,- говорит,- погаными руками. Мало еще.
     На другой день Иван Савич опять встал. Опять покряхтел, оделся и, распялив руки, вышел на улицу.
     К ночи вернулся опять с деньгами.
     Подсчитал выручку и лег.
     На третий день тоже. А там пошло и пошло – встал человек на ноги.
     Так и не помер. Не дала ему Матренища помереть.
     Вот чего сделала Матрена с Иван Савичем.
     Конечно, какой-нибудь районный лейб-медик, прочитав этот рассказ, усмехнется. Скажет, что науке неизвестны такие факты и что Матрена Васильевна ни при чем тут. Но, может, науке и действительно неизвестны такие факты, однако Иван Савич и посейчас жив. И даже ежедневно вечером сидит себе здоровешенький на проспекте, на углу Гулярной улицы, и тихим голосом просит граждан об одолжении.
     А знаете что? А ведь этот случай можно истолковать и медицински, научно. Может, Иван Савич, выйдя на улицу, слишком распарился от волнения, перепрел, и с потом у него вышла болезнь наружу.
     Впрочем, неизвестно.