Обыкновенная женщина
Звали эту женщину - Зоя, имя легкое, не имеющее веса, золотистое, все насквозь
пронизанное желтыми лучами солнца, вызывающее мысль о светлых, коротко
подстриженных кудрях и тонкой атласной коже с голубыми жилками; губки розовые, ножки маленькие, голосок, как серебряная ниточка. Вот какое представление вызывает у меня имя - Зоя. А может быть, все это потому, что носительница имени "Зоя" - была действительно такова по внешности. Мы с ней жили вместе и, не могу сказать, чтобы жили плохо... Но я никак не мог отделаться от мысли, что она не настоящий человек, втайне смотрел на нее, как на забавную игрушку, и однажды, когда она, наморщив лоб, спросила меня в упор: - Скажи, ты уважаешь меня? - Я упал с оттоманки на диван и стал корчиться от невыносимого смеха, отчасти утрированного, отчасти - настоящего. - Чудак ты, человечина, - отвечал я ей, успокаивая. - На что тебе мое уважение? Ты бы ревела от муки и тоски, если бы я тебя уважал. Ну, за что тебя уважать, скажи на милость? - За что? Она немного растерялась. - Как за что? Ну за то, что я... гм! Порядочный человек. За то, что я к тебе хорошо отношусь... Ну, за то, что я... тебе нравлюсь. - Замечательный ты человечина! Разве за это уважают? За это любят. - Так ты меня любишь? - Ну конечно. - Значит, я лучше всех? - Помилуй, как так ты лучше всех? Не дай Бог, если бы ты была лучше всех... Тогда все мужчины повлюблялись бы в тебя, и я уж никак не мог бы протолпиться к твоему сердцу... Нет, конечно, есть на свете женщины лучше тебя. Она опечалилась... Опустила голову и сказала, растерянно разглаживая пальчиком шов диванной подушки: - Вот тебе и раз... я этого от тебя не ожидала... А я рассматривал ее близко-близко, как естествоиспытатель - редкого зверька, и мне было смешно-смешно. - Ну, посуди сама! Голубь мой золотой: не может же быть, чтобы ты была лучше всех... Есть женщины лучше тебя? Есть. Красивее? Есть. Обаятельнее? Есть. Она криво усмехнулась: - Ну, в таком случае я счастливее тебя: ты, по-моему, самый умный, самый красивый, самый обаятельный... - Ты так думаешь? А по-моему, я вот что: я человек 55 лет, шатен, лицо приятное, особых примет нет, ум не государственный, а так, для домашнего обихода, а что касается обаяния, то почему же, черт возьми, меня окружают десятки женщин, которым даже в голову не придет обратить на меня благосклонное внимание? - Господи ты мой. Господи, какой вздор несет этот человек! Знаешь, какой ты? Я тебя опишу: у тебя глаза горят, как две звездочки, улыбка твоя туманит голову, а голос твой проникает в самое сердце и прямо переворачивает его. Знаешь, на кого ты похож? На серебряного тигра, вот на кого. - Не видал таких. Они что ж, эти серебряные тигры, также носят визитку, темный галстук и по будним дням ходят на службу? - Ты - глупый. - Не скажу. Недалекий - пожалуй, но глупый - это уже крайность. - Слушай, - прошелестела она мне на ухо, прижимаясь ко мне. - Я сказала тебе, какой ты... - Ну? - Теперь же скажи мне, какая я? - Ты? Зовут тебя Зоя, ты ниже среднего женского роста, волосы у тебя очень хорошие, грудь немного полнее, чем бы следовало, а ноги немного короче, чем это требуется правилами женского сложения. Но и то и другое - следствие твоего роста. Таковы уж все маленькие женщины. Глаза красивые, но поставлены друг к другу ближе, чем следует. Ручка малюсенькая, но ногти, хотелось бы, чтобы были поуже. Она встала и отшатнулась от меня, бледная, с широко раскрытыми, остановившимися глазами. - Постой! И ты осмеливаешься говорить, что любишь меня?! Меня, с большой грудью, с короткими ногами, с широкими ногтями - ты говоришь, что любишь меня?!! Она упала на диван, и слезы, как вешние воды с гор, хлынули из глаз ее. А я сидел, задумчиво опершись подбородком о свою спокойную холодную руку, и внимательно рассматривал плачущую женщину. И думал: "Понять женщину легко, но объяснить ее трудно. Какое это нечеловеческое, выдуманное чьей-то разгоряченной фантазией существо! Что может быть общего между мной и ею, кроме физической близости и примитивных домашних интересов?" А она рыдала, исходила слезами, изредка ударяясь головой о собственные, сложенные на спинке дивана руки: - А я-то, глупая, думала все время, что мы созданы друг для друга!! Еще давеча, когда к чаю подали печенье и ты выбирал только соленое, то я подумала: Господи, как много между нами общего, хым... хым... - Между нами - общее?! Что за ересь говоришь ты? С какой стороны мы похожи друг на друга? Я - большой, толстый, сильный, ты - маленькая, хрупкая, закутанная в кружевные тряпки и ленты. Я дымлю папиросами, как фабричная труба. Ты задыхаешься от этого дыма, как моль от нафталина. Попробуй надеть на меня то, что носите вы: туфли на высоченных каблуках, паутинные панталоны, кофточку из кисеи, корсет. Я сделаю несколько шагов и последовательно: упаду, простужусь насмерть и задохнусь от корсета, одним словом - погибну. Ну, что же общего между нами? А попробуй надеть мужской костюм на хорошо сложенную женщину - и спереди и сзади это будет так нехудожественно, так неэстетично... Правда, худые женщины могут надевать мужской костюм, но это только тогда, когда у них нет ни груди, ни бедер, то есть когда они похожи на мужчину. Она подняла на меня страдающие, заплаканные глаза... - Это все пустяки, все внешние различия, а я говорю о духовном сродстве. - Увы, где оно?.. Мужчина почти всегда духовно и умственно превосходит женщину... Ее глаза засверкали. - Да?!! Ты так думаешь? А что, если я тебе скажу, что у нас в Киеве были муж и жена Тиняковы, и - знаешь ли ты это? - она окончила университет, была адвокатом, а он имел рыбную торговлю!! Вот тебе! - Дитя ты мое неразумное, - засмеялся я, ласково, как ребенка, усаживая ее на колени. - Да ведь ты сама сейчас подчеркнула разницу между нами. Заметь, что я, мужчина, всегда говорю о правиле, а ты - бедная логикой, обыкновенная женщина - сейчас же подносишь мне исключение. Бедная головушка! Все люди имеют на руках десять пальцев - и я говорю об этом... А ты видела в паноптикуме мальчишку с двенадцатью пальцами - и думаешь, что в этом мальчишке заключено опровержение всех моих теорий о десяти пальцах. - Ну, конечно, - удивилась она. - Как же можно говорить о том, что правило - десять пальцев, когда (ты же сам говоришь!) существуют люди с двенадцатью пальцами. Говоря это, она деловито бегала по комнате, уже забыв о своих горьких слезах, и деловито переставляла какие-то фарфоровые фигурки и какие-то цветы в вазочках. И вся она в своих туфельках на высоких каблуках, в нечеловеческом пеньюаре из кружев и ленточек, с золотистой подстриженной кудрявой головкой и еще не высохшими от слез глазами, с ее покровительственным тоном, которым она произнесла последние слова, - вся она, эта спокойно чирикающая птица, не ведающая надвигающейся грозы моего к ней равнодушия, - вся она, как вихрем, неожиданно закружила мое сердце. Лопнула какая-то плотина, и жалость к ней, острая я неизбывная жалость, которая сильнее любви, - затопила меня всего. "Вот я сейчас только решил в душе своей, что не люблю ее и прогоню от себя... А куда пойдет она, эта глупая, жалкая, нелепая пичуга, которая видит в моих глазах звезды, а в манере держаться - какого-то не существующего в природе серебристого тигра? Что она знает? Каким Богам, кроме меня, она может молиться? Она, назвавшая меня вчера своим голубым сияющим принцем (и чина такого нет, прости ее Господи!). А она, постукивая каблучками, подошла ко мне, толкнула розовой ладонью в лоб и торжествующе сказала: - Ага, задумался! Убедила я тебя? Такой большой - и так легко тебя переспорить... Жалость, жалость, огромная жалость к ней огненными языками лизала мое черствое, одеревеневшее сердце. Я привлек ее к себе и стал целовать. Никогда не целовал я ее более нежно и пламенно. - Ой, оставь, - вдруг тихонько застонала она. - Больно. - Что такое?! - Вот видишь, какой ты большой и глупый... Я хотела тебе сделать сюрприз, а ты... Ну да! Что ты так смотришь? Через семь месяцев нас будет уже трое... Ты доволен? * * * Я долго не мог опомниться. Потом нежно посадил ее к себе на колени и, разглядывая ее лицо с тем же напряженным любопытством, с каким вивисектор разглядывает кролика, спросил недоверчиво: - Слушай, и ты не боишься? - Чего?.. - Да вот этого... ребенка... Ведь роды вообще опасная штука. - Бояться твоего ребенка? - мягко, непривычно мягко усмехнулась она. - Что ты, опомнись... Ведь это же твой ребенок. - Послушай... Можно еще устроить все это... - Нет! Это прозвучало как выстрел. Последующее было мягче, шутливее: - А ты прав: между мужчиной и женщиной большая разница... - Почему? - Да я думаю так: если бы детей должны были рожать не женщины, а мужчины, - они бежали бы от женщин, как от чумы... - Нет, - серьезно возразил я. - Мы бы от женщин, конечно, не бегали. Но детей бы у нас не было - это факт. - О, я знаю. Мы, женщины, гораздо храбрее, мужественнее вас. И знаешь - это будет превесело: нас было двое - станет трое. Потом она долго, испытующе поглядела на меня: - Скажи, ты меня не прогонишь? Я смутился: - С чего ты это взяла? Разве я говорил тебе о чем-нибудь подобном? - Ты не говорил, а подумал. Я это почувствовала. - Когда? - Когда переставляла цветы, а ты сидел тут на оттоманке и думал. Думал ты: на что она мне - прогоню-ка я ее. Я промолчал, а про себя подумал другое: "Черт знает кто их сочинил, таких... Умом уверена, что люди о двенадцати пальцах, а чутьем знает то, что на секунду мелькнуло в темных глубинах моего мозга..." - Ты опять задумался, но на этот раз хорошо. Вот теперь ты миляга. Разгладив мои усы, поцеловала их кончики и в раздумье сказала: - Пожалуй, что ты больше всего похож на зайца: у тебя такие же усики... - Нет, уж извини: мне серебристый тигр больше по душе!.. - Ну, не надо плакать, - покровительственно хлопнула она меня по плечу. - Конечно, ты тигр серебряный, а усики из золота с бриллиантами. Я глядел на нее и думал: "Ну, кому она нужна, такая? Нет, нельзя ее прогнать. Пусть живет со мной". - Ну, послушай... Ну, посуди сам: разве это не весело? Нас сейчас двое, а через семь месяцев будет трое. * * * И тут она ошиблась, как ошибалась во многом: через семь месяцев нас было по-прежнему двое - я и сын. Она умерла от родов. * * * Мне очень жалко ее.