Поминки

    Не так давно скончался один милый человек.
     Конечно, он был незаметный работник. Но когда он, как говорится, закончил свой земной путь, о нем многие заговорили, поскольку это был очень славный человек и чудный работник своего дела.
     Его все очень расхваливали и заметили его после кончины.
     Все обратили внимание, как он чистенько и культурно одевался. И в каком порядке он держал свой станок: он пыль с него сдувал и каждый винтик гигроскопической ваткой обтирал.
     И вдобавок он всегда держался на принципиальной высоте.
     Этим летом он, например, захворал. Ему худо стало на огороде. Он в выходной день пришел на свой огород и там что-то делал. Ухаживал за растениями и плодами. И вдруг емy приключилось худо. У него закружилась голова, и он упал.
     Другой бы на его месте закричал: "Накапайте мне валерианки!" или "Позовите мне профессора!" А он о своем здоровье не тревожился. И, упавши, сказал: "Ах, кажется, я на грядку упал и каротельку помял". Тут хотели за врачом побежать, но он не разрешил отнимать от дела рабочие руки.
     Но все-таки его отнесли домой, и там он под присмотром лучших врачей хворал в течение двух месяцев.
     Конечно, ему чудные похороны закатили. Музыка игралa траурные вальсы. Много сослуживцев пошло его провожать на кладбище.
     Очень торжественные речи произносились. Хвалили его и удивлялись, какие бывают на земле люди. И под конец один из его близких друзей, находясь около его вдовы, сказал:
     -- Которые хотят почтить память своего друга и товарищa, тех вдова просит зайти к ней на квартиру, где будет подан чай.
     А среди провожающих был один из его сослуживцев, некто М. Конечно, этот М. особенно хорошо не знал усопшего. Но пару раз на работе его видел. И теперь, когда вдова пригласила зайти, он взял и тоже пошел. И пошел, как говорится, от чистого сердца. У него не было там каких-нибудь побочных мыслей. И на поминки он пошел не для того, чтобы заправиться. Тем более сейчас никого едой не удивишь. А он пошел просто идейно. "Вот, подумал, такой славный человек, дай, думает, зайду, послушаю воспоминания его родственников и в тепле посижу".
     И вот, значит, вместе с одной группой он и пошел.
     Вот приходят все на квартиру. Стол, конечно, накрыт. Еда. Пятое--десятое.
     Все разделись. И наш М. тоже снял с себя шапочку и пальто. И ходит промежду горюющих родственников, прислушивается к воспоминаниям.
     Вдруг к нему в столовой подходят трое.
     -- Тут, говорят, собравшись близкие родственники. И среди них вы будете чужой. И вдова расценивает ваше появление в ее квартире как нахальство. Наденьте на себя ваше пальто и освободите помещение от вашего присутствия.
     Тому, конечно, неприятно становится от этих слов, и он начинает им объяснять, дескать, он пришел сюда не для чего-нибудь другого, а по зову своего сердца.
     Один из них говорит:
     -- Знаем ваше сердце -- вы зашли сюда пожрать, и тем самым вы оскорбили усопшего. Выскакивайте пулей из помещения, а то вы в такой момент снижаете настроение у друзей и родственников.
     И с этими словами он берет его пальто и накидывает на его плечи.
     А другой знакомый хватает его фуражку и двумя руками напяливает ее на голову так, что уши у того мнутся.
     Нет, они, конечно, его не трогали, и никто из них на него даже не замахнулся. Так что в этом смысле все обошлось до некоторой степени культурно. Но они взяли его за руки и вывели в переднюю. А в передней родственники со стороны вдовы немного на него поднажали, и даже один из них слегка поддал его коленкой. И это было тому скорее морально тяжело, чем физически.
     В общем, он, мало что соображая, выскочил на лестницу с обидой и досадой в душе.
     И он три дня не находил себе покоя.
     И вот вчера вечером пришел ко мне.
     Он был расстроен, и у него от обиды подбородок дрожал и из глаз слезы капали.
     Он рассказал мне эту историю и спросил, что я насчет этого думаю.
     И я, подумавши, сказал:
     -- Что касается тебя, милый друг, то ты совершил маленькую ошибку. Ты зашел туда по зову своего сердца. И в этом я тебе верю. Но вдова имела в виду только близких и знавших ее супруга хорошо. Вот если бы тебя завод пригласил на вечер его памяти и оттуда тебя бы выкурили и назвали чужим -- вот это было бы удивительно. И в этих тонкостях следует всегда разбираться. Но что касается их, то они с тобой поступили грубо, нетактично и, я бы сказал, некультурно. А что один из них напялил на тебя фуражку, то он попросту свинья, и ну его к черту, дурака!
     Тут сидевший у меня М. немного даже просиял. Он сказал:
     -- Теперь я понимаю, в каком смысле они меня назвали чужим. И все остальное меня теперь не волнует.
     Тут я пожал ему руку. Подарил ему книгу. И мы расстались лучшими друзьями.
     И когда он ушел, я подумал о том, что те же самые люди, которые так грубо выгнали его, наверно, весьма нежно обращаются со своими машинами. Наверно, берегут их и лелеют. И, уж во всяком случае, не вышвырнут их на лестницу, а на ящике при переноске напишут: "Не бросать!" или "Осторожно!"
     Об этом, друзья, я как-то раз написал, но вот еще раз вспомнил.
     Засим я подумал, что не худо бы и на человечке что-нибудь мелом выводить. Какое-нибудь там петушиное слово: "Фарфор!", "Легче!" Поскольку человек -- это человек, а машина его обслуживает.
     И, подумавши об этих делах, я решил для поучения записать этот фактический рассказ. И вот он перед вами.