Поводырь (Опальные рассказы)

    Каждый день один за другим шли поезда с севера на юг. Тысячи
    замученных, бледных северян, изумляясь необыкновенному солнцу и нестерпимой жаре, вылезали из-под раскаленных крыш вагонов. Среди этих изумленных северян был и я. На одной маленькой промежуточной станции я сошел с поезда с небольшим своим багажом.
     Я бросил чемодан на платформу и присел на него, ожидая, что ко мне со всех ног бросится куча носильщиков. Я уже рассчитал, что выберу себе здоровенного загорелого парня. Однако, носильщики ко мне не бросились. Станция была почти пуста.
     На платформу вышел только начальник стан ции -- босой, в расстегнутой белой блузе. Он с явным недовольством посмотрел заспанными глазами на поезд, зевнул, потом снова посмотрел на поезд и вдруг с негодованием махнул на него фуражкой.
     Поезд, лязгая буферами, пошел дальше.
     Я сидел на своем чемодане, тяжело дыша от непривычной жары. Носильщиков не было.
     -- Товарищ, -- крикнул я начальнику станции, -- извиняюсь, товарищ. . . Есть тут носильщики?
     Начальник станции остановился, подтянул штаны и, видимо, только сейчас заметив меня, сказал:
     -- Сейчас. Одну минуту. И вошел в помещение.
     Через минуту он вернулся застегнутый и в сапогах и любезным тоном спросил:
     -- Вам чего? Носильщиков? А вот носильщики. Спят.
     Действительно, за углом дома лежали на животах трое ужасно загорелых мальчишек. Двое из них спали. Третий, совсем, небольшой, лет двенадцати, вскочил при виде нас на ноги.
     -- Чего? Вещи, что ли, нести, гражданин? -- спросил он деловым тоном.
     -- Вещи. . . Вот чемодан. . . Легкий. . .
     -- Можно, -- сказал парнишка. -- Только Палькина очередь. Спит он еще. Вы обождите.
     -- А ты не можешь?
     -- Да-а, -- сказал парнишка, -- Палька драться будет. Его очередь.
     Начальник станции подмигнул мне и засмеялся.
     -- Боятся его. Отчаянный очень подросток.
     И потом, желая, видимо, мне пояснить, добавил:
     -- Это Палька Ершов. Его тут все боятся. Очень даже отчаянный, смелый подросток.
     -- Я не боюсь, -- сказал парнишка, -- а только Палькина очередь.
     Палька Ершов лежал на животе, уткнувшись носом з землю. На грязной босой подошве его ноги было написано -- 1р. Видимо, ниже означенной цены трогать Пальку нельзя.
     -- Палька! -- крикнул я.
     -- Он не велел будить, -- сказал парнишка. -- Пущай, говорит, обождут пассажиры.
     Я засмеялся.
     Парнишка тоже засмеялся и сказал, оправдываясь:
     -- Палька очень отчаянный. Смелый. Он даже слепца убил.
     -- Как? Слепца убил?
     -- Слепца. Он слепца водил. А после мальчишки смеяться над ним стали. Зачем водит. . . А Палька завел слепца в поле и теку. А слепец за ним. А Палька в овраг. А слепец потонул в воде. . .
     Все это парнишка проговорил залпом, опасливо поглядывая на Пальку.
     Мне показалось, что Палька не спит. И действительно, он вдруг перевернулся, лег на спину, посмотрел на меня прищуренным глазом и зевнул. Мне показалось, что Палька и раньше не спал, а только делал вид, что спит, а на самом деле отлично все слышал.
     Он зевнул еще раз, ковырнул пальцем в носу и сказал лениво:
     -- Вещи, что ли? Куда?
     Я сказал. Палька вскочил на ноги, кинулся к моему чемодану и, легко взвалив его на плечи, быстро почти бегом, пошел.
     Я еле поспевал за ним.
     Палька оглянулся раз или два и надбавил шагу. Ему, видимо, доставляло огромное удовольствие гнать меня, как барана.
     Нестерпимая жара, пыль били меня в лицо. Я шел все медленней и медленней и, наконец, потерял Пальку из виду.
     Каюсь, я испугался. Я подумал, что чемодан мой пропал безвозвратно. Но на повороте дороги, в тени, под деревом, я увидел Пальку. Он сидел на моем чемодане и меланхолически сплевывал через зубы.
     Вид у меня, наверное, был смешной. Палька посмотрел на меня и засмеялся.
     -- Не бойсь, -- сказал Палька, -- не унесу.
     Мы несколько отдохнули, покурили и пошли дальше.
     -- Палька, -- спросил я, -- а верно, что ты слепца убил?
     -- Брешут, -- сказал Палька, гордо улыбаясь. -- Брешут мальчишки про слепца.
     -- С чего ж им врать?
     -- А я знаю?--сказал он. -- Язык без костей. Можно брехать.
     -- Палька, -- сказал я, еле поспевая за ним, -- верно, что ты поводырем был? Слепца водил?
     -- Это верно, -- сказал Палька. -- Я слепца пять лет водил. Мне матка велела слепца водить. Я, может, по всей местности его водил. Может, по всей России. А после мне скушно стало. Ребята тоже, конечно, смеяться начали. Время, говорят, теперь не такое -- слепцов водить. Не царский режим. Бросай его. Пущай подростков не эксплоатирует. Ты теперь гражданин.
     -- И ты бросил? --спросил я.
     -- Я-то?--сказал Палька. -- Бросил. Конечно. А он, шельма, чувствовал, что я его наверно брошу. Я до ветру, например, иду, а он,.шельма, дрожит, за руку чепляется. Не смей, говорит, без меня до ветру ходить. А я говорю ему: я, говорю, дяденька Никодим, сейчас, до ветру только. А он цоп за руку и не
     пущает... А после мне очень скушно стало его водить. И пошли мы в поле. А я говорю: я сейчас, дяденька Никодим.. . И сам за куст. Он, шельма, за мной. Я притаился. А он дрожит, шельма. -- Палька! -- кричит. -- Неужели же ты бросишь меня, стерва? --А я молчу. А он кричит: -- Я, кричит, тебе, шкету, полботинки справлю. -- А я говорю: -- Не надо, говорю, мне полботинки. Мне, говорю, босиком больно хорошо. -- А он на мой голос -- за мной. Нос у него до того чуткий, -- знает, где я. Я побежал немножко и присел у оврага. А он воздух нюхает и бежит вровень... Целый день бежали. А после мне скушно стало бежать. Я и спрыгнул в воду. А дяденька Никодим тоже, как брякнется вниз и поплыл.
     -- И что же, -- спросил я, -- потонул он?
     -- А я знаю?--ответил Палька. -- Может, он, конечно, и не потонул. Они, слепцы, живучие черти. А только мне этих слепцов очень даже скушно водить.
     Я завсегда их бросаю. Пущай подростков не трогают.. . Мы теперь, значит, граждане, с сознанием.
     Палька дотащил мой чемодан и, получив рубль, не прощаясь, бросился назад.