Тот, кто ждет

    Тот, кто ждет
     Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Я не передвигаюсь. Не предпринимаю ничего. Я только жду. Наверху я вижу холодные звезды – ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду. Я – туман, лунный свет, я – память. Я – печален, и я – стар. Иногда я падаю вниз, в колодец, подобно дождю. Поверхность воды растрескивается тенетами паука в тех местах, где мои капли ударяются о нее. Я жду в холодной тишине и знаю, что наступит день, когда я перестану ждать.
     Сейчас утро. Я слышу оглушительный гром. Ловлю доносящийся издалека запах гари. Слышу скрежет металла. Жду. Прислушиваюсь.
     Голоса. Издали.
     – Хорошо!
     Голос. Чужой голос. На языке, которого я не знаю. Ни одного знакомого слова. Вслушиваюсь.
     – Вышлем людей на разведку!
     Хруст кристаллического песка.
     – Марс! Вот он какой. Марс!
     – Флаг?
     – Пожалуйста, сэр!
     – Отлично, отлично!
     Солнце высоко в голубом небе, его золотые лучи наполняют колодец, и я парю в них цветочной пыльцой – невидимый, клубящийся в теплом сиянии.
     Голоса.
     – От имени Правительства Земли объявляю эту территорию нашими Марсианскими владениями, предназначенными для равного, раздела между странами-участницами.
     О чем они говорят? Я оборачиваюсь на песке, подобно колесу, невидимый и безмятежный, золотой и неутомимый.
     – Что это? Вон там!
     – Колодец!
     – Не может быть!
     – Пошли! Это в самом деле колодец.
     Чувствую приближение тепла. Три объекта нагибаются над жерлом колодца, и моя прохлада поднимается им навстречу.
     – Здорово!
     – Настоящая чистая вода?
     – Посмотрим.
     – Кто-нибудь, принесите лабораторную бутылку для анализов и веревку!
     – Сию минуту!
     Звук бега. Возвращение.
     – Вот, держите!
     Я жду.
     – Опускай вниз! Потихоньку!
     Стекло поблескивает, медленно опускаясь вниз на веревке.
     Поверхность воды мягко морщится, когда стекло прикасается к ней, заполняется внутри. Поднимаюсь с теплым воздухом к жерлу колодца.
     – Вот! Хочешь попробовать воду, Риджент?
     – Давай!
     – Какой красивый колодец! Чего стоит одна конструкция! Когда, интересно, его построили?
     – Бог его знает. В том городе, где мы сели вчера, Смит сказал, что жизни на Марсе нет уже десять тысяч лет.
     – Невероятно!
     – Ну что, Риджент? Как вода?
     – Чистая, как стеклышко. Налить стакан?
     Звук льющейся на солнце воды. Я танцую в воздухе, как пыль, как тонкие веточки под легким дуновением ветра.
     – Что с тобой, Джонс?
     – Не знаю. Ужасно заболела голова. Как-то вдруг.
     – Ты выпил воды?
     – Нет, не успел. Не из-за этого. Я как раз нагибался над колодцем, и голова у меня точно раскололась. Сейчас уже лучше.
     Теперь я знаю, кто я.
     Мое имя – Стивен Леонард Джонс, мне двадцать пять лет, и я только что прибыл сюда на ракете с планеты под названием Земля. Я стою сейчас на планете Марс вместе с моими добрыми друзьями Риджентом и Шоу у старого колодца.
     Я гляжу на мои золотые пальцы, загорелые и крепкие. Я вижу мои длинные ноги, мою серебристую форму и моих друзей.
     – Джонс, что с тобой? – спрашивают они.
     – Все в порядке, – говорю я, глядя на них. – Со мной все в порядке.
     Пища вкусная. За десять тысяч лет я забыл, что такое вкус пищи. Она приятно ложится на язык, а вино, которым я запиваю ее, согревает. Я вслушиваюсь в звучание голосов. Составляю слова, которые не понимаю и все-таки странным образом понимаю. Пробую воздух.
     – Что с тобой происходит, Джонс?
     Наклоняю голову – мою голову – в сторону и кладу на стол руки, в которых держу серебряные инструменты для еды. Я все ощущаю, осязаю.
     – Что ты хочешь этим сказать? – отвечаю я новым приобретением – голосом.
     – Ты как-то нелепо дышишь – хрипишь, – говорит другой из них.
     Нахожу точный ответ, произношу:
     – Наверное, заболеваю. Простуда.
     – Не забудь провериться у доктора!
     Я киваю головой и обнаруживаю, что кивать головой приятно. Спустя десять тысяч лет приятно многое. Приятно вдыхать воздух, чувствовать, как согревает тело и проникает все глубже и глубже солнечное тепло, приятно ощущать позвоночный столб и хитроумное сплетение костей, упрятанных в толщу согретой плоти, приятно различать звуки, доносящиеся гораздо яснее и ближе, чем в каменной глубине колодца. Я сижу зачарованный.
     – Джонс, очнись! Кончай с этим! Надо идти!
     – Хорошо, – говорю я, загипнотизированный тем, как легко, словно влага на языке, образуются слова, как медленно и грациозно они срываются и плывут.
     Я иду, и мне приятно идти. Я – высок, и земля далеко под моими ногами. Я словно на вершине высокого утеса и рад этому.
     Риджент стоит у каменного колодца и глядит в него. Другие, тихо переговариваясь, ушли на свой серебристый корабль.
     Я чувствую мою руку вплоть до кончиков пальцев, чувствую, как улыбаются мои губы.
     – Колодец глубокий, – говорю я.
     – Да, глубокий.
     – Он называется Колодец Души.
     Риджент поднимает голову, глядит на меня.
     – Откуда ты знаешь?
     – Ты считаешь, он не похож на Колодец Души?
     – Я о таком колодце никогда не слыхал.
     – Это место, где живут те, кто ждут, – те, кто когда-то были живыми, а теперь только ждут и ждут, – отвечаю я, дотрагиваясь до его руки.
     Полуденный зной. Песок горит как огонь, корабль пылает серебристым пламенем, жара мне приятна. Я слышу шум собственных шагов по жесткому песку, звуки ветра, гуляющего по палимым солнцем долинам. Улавливаю запах: обшивка ракеты кипит под солнцем. Стою прямо под выходным люком.
     – Где Риджент? – спрашивает кто-то.
     Отвечаю:
     – Я видел его у колодца.
     Один человек бежит к колодцу. Я начинаю дрожать. Я дрожу прекрасной трепетной дрожью, исходящей откуда-то из глубины, дрожь становится все сильнее. И в первый раз я слышу его – голос, доносящийся, как из колодца, из глубины, – тонкий и испуганный голос: Отпусти меня, отпусти! Я чувствую: что-то пытается высвободиться, хлопает дверьми в лабиринте ходов, бросается темными коридорами вниз и вверх, кричит и отзывается на собственный крик.
     – Риджент упал в колодец!
     Люди бегут, все пятеро! Я бегу вместе с ними, мне становится плохо, дрожь переходит в яростное биение.
     – Он сорвался в него! Джонс, ты был с ним! Ты видел, что произошло? Джонс! Ну, говори же, Джонс!
     – Джонс, что с тобой?
     Я падаю на колени, дрожь совсем меня доконала.
     – Ему плохо! Сюда! Помогите приподнять!
     – Это все солнце.
     – Нет, это не солнце, – бормочу я.
     Меня укладывают на песке, судороги прокатываются по моему телу волнами, как землетрясения, голос из глубины кричит: Это Джон с, это я, это не он, не он, не верьте ему, выпустите меня, вы пустите! Я вижу согнувшиеся надо мной фигуры, мои веки трепещут, открываются и закрываются. Люди щупают запястье моей руки.
     – Сердце останавливается.
     Закрываю глаза. Крики замирают. Дрожь прекращается.
     И я взмываю вверх, как в холодном колодце, я снова свободен.
     – Он умер, – говорит кто-то.
     – Джонс умер.
     – От чего?
     – Кажется, от шока.
     – От какого еще шока? – спрашиваю я. Теперь мое имя – Сешенз, мои губы движутся твердо и решительно, я – капитан этого корабля, начальник всех этих людей. Я стою среди них и гляжу на остывающее на песке тело. Потом вдруг хватаюсь руками за голову.
     – Что случилось, капитан?
     – Ничего! – говорю я. – Заболела голова. Сейчас приду в норму. Ну вот, – шепчу я, – все снова нормально.
     – Вы бы сошли с солнцепека, сэр!
     – Да, – соглашаюсь я, глядя на лежащего Джонса. – Нам не следовало сюда прилетать. Марс отторгает нас.
     Мы относим тело в ракету, и тут же какой-то новый голос из глубины снова взывает, чтобы его отпустили.
     – На помощь! На помощь! – доносится из влажных внутренностей моего тела. – На помощь! – отдается эхом и прокатывается по кроваво-красным сосудам.
     На этот раз дрожь охватывает меня гораздо раньше. И мне труднее сдерживать ее.
     – Капитан, вы бы лучше сошли с солнца! У вас нездоровый вид, сэр!
     – Хорошо! – говорю я и выкрикиваю: – На помощь!
     – Что вы сказали, сэр?
     – Я ничего не говорил.
     – Вы сказали: "На помощь", сэр!
     – В самом деле, Мэтьюз? Я в самом деле это сказал?
     Меня укладывают в тень, отбрасываемую кораблем: внутри, в глубоких катакомбах скелета, в темно-красных приливах крови кто-то кричит, мои руки дергаются, иссушенный рот раскалывается надвое, ноздри расширяются, глаза выкатываются из орбит. На помощь! Помогите! Помогите! Выпустите меня! Нет, нет, не надо!
     – Не надо! – повторяю я.
     – О чем вы, сэр?
     – Не обращай внимания! – говорю я. – Я должен освободиться, – и я зажимаю рот рукой.
     – Сэр, что с вами происходит? – настойчиво кричит Мэтьюз. Я кричу им:
     – Все на корабль! Все, все! Возвращайтесь на Землю! Немедленно!
     В руке у меня пистолет. Я поднимаю его.
     – Не стреляйте!
     Взрыв! Мельтешение теней. Крик оборван. Свистящий звук падения.
     Через десять тысяч лет. Как хорошо умереть. Как хороша внезапная прохлада, расслабленность. Я как рука, влитая в перчатку, восхитительно прохладную перчатку в раскаленном песке. Как прекрасен всеобъемлющий черный покой забвения! Однако медлить нельзя.
     Треск, щелчок!
     – Боже мой, он застрелился! – кричу я, открывая глаза. Капитан сидит, прислонившись к борту, его череп расколот пулей, глаза расширены, язык высунут меж двумя рядами белых зубов. Из головы хлещет кровь. Я наклоняюсь и дотрагиваюсь до него.
     – Глупец, – говорю я. – Зачем он это сделал?
     Люди в ужасе. Они стоят над двумя трупами и вертят головами, озираясь на марсианские пески и отдаленный колодец, в глубоких водах которого колышется тело Риджента. С пересохших губ срываются хрипы и всхлипы – они как дети, не принимающие страшного сна.
     Люди поворачиваются ко мне.
     После паузы один говорит:
     – Теперь, Мэтьюз, капитан – ты.
     – Знаю, – неторопливо отвечаю я.
     – Нас осталось всего шестеро.
     – Боже, все случилось так быстро!
     – Я не хочу этого! Нужно немедленно убираться!
     Люди раскричались. Я подхожу к каждому и дотрагиваюсь – на этот раз моя уверенность глубока, она просто поет от восторга.
     – Слушайте! – говорю я и дотрагиваюсь до их локтей, рук, ладоней.
     Мы все смолкаем.
     Мы – вместе, мы – одно.
     – Нет, нет, нет, нет, нет, нет! – кричат внутренние голоса из глубины, из узилищ их тел.
     Мы смотрим друг на друга. Мы – это Сэмюэль Мэтьюз,
     Реймонд Мозес, Уильям Сполдинг, Чарльз Эванс, Форрест Коул и Джои Саммерз; мы молча разглядываем друг друга: у нас побледнели лица, руки трясутся.
     Потом все как один поворачиваемся в сторону колодца.
     – Пора, – говорим мы.
     – Нет, нет! – пронзительно протестуют голоса, уже упрятанные, складированные, подготовленные к вечному хранению.
     Ноги несут нас по песку, со стороны могло бы казаться, будто это гигантская двенадцатипалая ладонь передвигается по горячему морскому дну, перебирая пальцами.
     Нагибаясь над колодцем, мы заглядываем в него. И видим шесть лиц: они смотрят на нас из холодных глубин.
     Нагибаясь все ниже и теряя равновесие, мы падаем один за другим в жерло, в прохладную темноту, в холодные воды колодца.
     Солнце заходит. Медленно по кругу перемещаются звезды. Далеко среди них мигает лучик света. Это приближается еще один космический корабль, оставляя позади себя красный след.
     Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Наверху я вижу холодные звезды – ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду.