Реферат: Иван Карамазов как русский Фауст
Мне тяжко от неполноты такой,
Я жизнь отверг и смерти жду с тоской.
(Гёте: 176)
Хор духов:
О, бездна страданья
И море тоски
Чудесное зданье разбито в куски
Ты градом проклятий его расшатал.
Горюй об утрате
Погибших начал.
(Гёте: 179)
Мефистофель:
Оставь заигрывать с тоской своей,
Точащею тебя, как коршун злобный.
(Гете: 179)
Ивана мучает мысль о непонятной причине этой тоски: «Не в тоске была странность, а в том, что Иван Федорович не мог определить, в чем эта тоска состояла». «Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не зная на что, много, слишком много ожидая от жизни». «Тоска нового и неведомого», «тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу…» (Достоевский: 372).
Н. О. Лосский в работе «Достоевский и его христианское миропонимание» видит причину этого чувства в том, что герой не может признать бога. «Уныние наступает тогда, когда человек, стоящий на ложном пути и испытавший ряд разочарований, утрачивает любовь и к личным, и к неличным ценностям, отсюда следует утрата эмоционального переживания ценностей, утрата всех целей жизни и крайнее опустошение души. Это – смертный грех удаления от Бога, от всех живых существ, от всякого добра. Грех этот сам в себе заключает также и свое наказание – безысходную тоску богооставленности» (Лосский: 152).
И Фауст, и Иван не хотят признать Бога. На вопрос Маргариты «Как обстоит с твоею верой в бога?», Фауст отвечает уклончиво:
Кто из нас дерзнет
Ответит, не смутясь: «Я верю в бога»?
(Гёте: 266)
Маргарита чувствует сомнения Фауста: «Свет христов тебя затронул очень мало» (Гёте: 268).
Ум Ивана также «не может решить, как совместимо бытие Бога с существованием зла в мире, а совесть не может успокоиться на отрицательном решении вопроса. Он остается на полпути между атеизмом и признанием Бога. Но и тогда, когда он признает бытие Бога, он горделиво критикует строение мира и, как бы укоряя Бога за то, что в мире есть возмутительное зло, «почтительнейше возвращает ему билет», вступает на путь «бунта» против Бога» (Лосский: 154)
«Горделивый титанизм» (Волынский: 85) Карамазова обнаруживается в его поэме «Великий Инквизитор». Иван делится с Алешей идеей о безграничной власти над человеком сверхчеловека, человекобога, которому все дозволено, для которого не существуют нравственные преграды. «Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их». «О, никогда, никогда без нас они не накормят себя» (Достоевский: 365). План Великого Инквизитора, говорит Иван, есть «настоящая руководящая идея». В легенде выражена сущность души Ивана и его отношения к Богу.
Глава «Великий Инквизитор» напоминает о диалоге Фауста и Духа, и снова поражают почти дословные совпадения. Сравним: «Страшный и умный дух…» (Достоевский: 355) и из «Фауста»:
Ужасный вид!
Твой лик меня страшит.
(Гёте: 137)
Дух обращается к Фаусту: