...имеющий прийти великий читатель его поймет, оценит и отбросит все обвинения в холодности, услышит в бронзовой груди стихов Брюсова глубокое биение живого сердца.

А. В. Луночарский

В предыдущей главе мы впервые встретились с очень характерной чертой поэтической личности Брюсова — динамизмом, непрестанным стремлением «все вперед» («Братьям соблазненным», 1899). Это выглядит довольно мирно и общо, пока мы рассматриваем поэта на фоне таких общих категорий, как жизнь, смерть, покой, обновление. Но в обыденной жизни все гораздо сложнее. Поиск, борьба, стремление вперед, к неизведанному требуют новых и новых сил, а возможности человека не беспредельны. Наступает усталость, поэт уже не может идти, и тут же в мозгу возникает коварное желание оставить свой тяжелый путь, сбросить взваленное на себя бремя, зажить просто и бездумно. Брюсов был бы рядовым доктринером, а не поэтом, если б, призывая к борьбе, он обошел эти трудности, отмахнулся от них. Но во всех его книгах рядом с темой пути, движенья все время присутствует тема бремени, которое наваливается па выступающего в путь. В книге «Urbi et Orbi» появилась восхитившая Льва Толстого маленькая 1поэма «L'ennui de vivre» (1902), название которой обычно переводится как «Скука жизни», но может быть переведено и как «Отвращение к жизни»:

Я жить устал среди людей и в днях,

Устал от смены дум, желаний, вкусов,

От смены истин, смены рифм в стихах.

Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».

...О, если б все забыть,

...Идти своим путем, бесцельным и широким,

Без будущих и прошлых дней.

Срывать цветы, мгновенные как .маки,

Впивать лучи, как первую любовь,

Упасть, и умереть, и утонуть во мраке,

Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь!

С уваженьем, с любовью относился Брюсов к труду, к тяжёлой работе. Он сам был тружеником, как пахарь, только в другой профессии, и потому Пахарь для него не непосвященный, а «брат» («Признание», 1918). Это чувство братства с людьми, ощущение общности судеб — давний мотив его поэзии, еще с «Люблю вечерний свет..,», 1899. И потому глубоко не случайно, что именно Брюсов, как бы в творческом споре с бунинским сонетов, создал произведение, глубоко отражающее сложную диалектику творчества, взаимоотношений поэта с людьми, с обществом. Мы имеем в виду его маленькую поэму «In hac lacrimarum valle», название которой, пе­реводимое обычно «Здесь, в долине слез» лучше было бы, в согласии с традициями русской поэзии и «высоким штилем» латыни, передать как «Здесь, в юдоли слез». Как и в сонете Бунина, поэт в этой поэме уходит от людей. Позади остается бранный стан, пройдена и пустыня, где застряли «безумцы и пророки». Поэт идет дальше и вот он уже совсем один; перед ним «горный кряж веселости и смеха» (не отсюда ли — позднейшее блоковское противопоставление «заколдованной области плача» и «тайны смеха»?). В самом факте «ухода» еще никакого индивидуализма нет, это лишь проявление неизбежного и вполне объективного противоречия, коренящегося в самой природе творчества и состоящего в том, что писателю, какой бы он ни был коллективист, для творчества нужно одиночество, уединение. Пусть это уединение у некоторых натур на каких-то этапах творческого процесса может происходить посреди шумной толпы, сам факт такого уединения, самоуглубления — несомненен. Вопрос лишь в том, для чего этот уход, это уединение. У Бунина поэт уходил, чтобы утаить от людей свой сонет, поэме Брюсова – чтобы вернуться к ним с новыми песнями. Одиночество – временно, обновленный и преображенный, поэт снова возвращается к людям, в «долину слез», чтобы петь для них:

Я к вам вернусь, о люди, - вернусь преображен,

...Я к вам вернусь воскресшим, проснувшимся от сна...

Дано мне петь, что любо... вникать в напевы вам!

Не личность или общество, а личность для общества — так разрешается Брюсовым противоречие.

Чтобы не сдаться, не изменить своему призванию, своему народу и идеалам, поэт должен привыкнуть к непониманию, научиться пренебрегать посулами и угрозами, полагаться только на свои силы. Только в своей душе, в своих убеждениях может он пока найти доказательства своей правоты. Так рождается пушкинское:

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,..

...Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит...

(Пушкин. Поэту)

И так рождается брюсовское:

Забудь об утренней росе,

Не думай о ночном покое!