Телеграфист Надькин

    I
     Солнце еще не припекало. Только грело.
     Его лучи еще не ласкали жгучими ласками, подобно жадным рукам любовницы; скорее нежная материнская ласка чувствовалась в теплых касаниях нагретого воздуха.
     На опушке чахлого леса, раскинувшись под кустом на пригорке, благодушествовали двое: бывший телеграфист Надькин и Неизвестный человек, профессия которого заключалась в продаже горожанам колоссальных миллионных лесных участков в Ленкорани, на границе Персии. Так как для реализации этого дела требовались сразу сотни тысяч, а у горожан были в карманах, банках и чулках лишь десятки и сотни рублей, то ни одна сделка до сих пор еще не была заключена, кроме взятых Неизвестным человеком двугривенных и полтинников заимообразно от лиц, ослепленных ленкоранскими миллионами.
     Поэтому Неизвестный человек всегда ходил в сапогах, подметки которых отваливались у носка, как челюсти старых развратников, а конец пояса, которым он перетягивал свой стан, облеченный в фантастический бешмет, - этот конец делался все длиннее и длиннее, хлопая даже по коленям подвижного Неизвестного человека.
     В противовес своему энергичному приятелю бывший телеграфист Надькин выказывал себя человеком ленивым, малоподвижным, с определенной склонностью к философским размышлениям.
     Может быть, если бы он учился, из него вышел бы приличный приват-доцент.
     А теперь хотя и он любил поговорить, но слов у него вообще не хватало, и он этот недостаток восполнял такой страшной жестикуляцией, что его жилистые, грязные кулаки, кое-как прикрепленные к двум вялым рукам-плетям, во время движения издавали даже свист, как камни, выпущенные из пращи.
     Грязная форменная тужурка, обтрепанная, с громадными вздутиями на тощих коленях, брюки и фуражка с полуоторванным козырьком - все это, как пожар Москве, служило украшением Надькину. II
     Сегодня, в ясный пасхальный день, друзья наслаждались к полном объеме: солнце грело, бока нежила светлая, весенняя, немного примятая травка, а на разостланной газете были разложены и расставлены, не без уклона в сторону буржуазности, полдюжины крашеных яиц, жареная курица, с поларшина свернутой бубликом "малороссийской" колбасы, покривившийся от рахита кулич, увенчанный сахарным розаном, и бутылка водки.
     Ели и пили истово, как мастера этого дела. Спешить было некуда; отдаленный перезвон колоколов навевал на душу тихую задумчивость, и, кроме того, оба чувствовали себя по-праздничному, так как голову Неизвестного человека украшала новая барашковая шапка, выменянная у ошалевшего горожанина чуть ли не на сто десятин ленкоранского леса, а телеграфист Надькин украсил грудь букетом подснежников и, кроме того, еще с утра вымыл руки и лицо.
     Поэтому оба и были так умилительно-спокойны и неторопливы.
     Прекрасное должно быть величаво...
     Поели...
     Телеграфист Надькин перевернулся на спину, подставил солнечным лучам сразу сбежавшуюся в мелкие складки прищуренную физиономию и с негой в голосе простонал:
     - Хо-ро-шо!
     - Это что, - мотнул головой Неизвестный человек, шлепая ради забавы отклеившейся подметкой. - Разве так бывает хорошо? Вот когда я свои ленкоранские леса сплавлю, - вот жизнь пойдет. Оба, брат, из фрака не вылезем... На шампанское чихать будем. Впрочем, продавать не все нужно: я тебе оставлю весь участок, который на море, а себе возьму на большой дороге, которая на Тавриз. Ба-альшие дела накрутим!
     - Спасибо, брат, - разнеженно поблагодарил Надькин. - Я тебе тоже... гм!.. Хочешь папироску?
     - Дело. Але-гоп!
     Неизвестный поймал брошенную ему папироску, лег около Надькина, и синий дымок поплыл, сливаясь с синим небом... III
     - Хо-ррро-шо! Верно?
     - Да.
     - А я, брат, так вот лежу и думаю: что будет, если я помру?
     - Что будет? - хладнокровно усмехнулся Неизвестный человек. - Землетрясение будет!.. Потоп! Скандал!.. Ничего не будет!!
     - Я тоже думаю, что ничего, - подтвердил Надькин. - Все тоже сейчас же должно исчезнуть: солнце, земной шар, пароходы разные - ничего не останется!
     Неизвестный человек поднялся на одном локте и тревожно спросил:
     - То есть... Как же это?
     - Да так. Пока, - я жив, все это для меня и нужно, а раз помру, на кой оно тогда черт!
     - Постой, брат, постой... Что это ты за такая важная птица, что раз помрешь, так ничего и не нужно?
     Со всем простодушием настоящего эгоиста Надькин повернул голову к другу и спросил:
     - А на что же оно тогда?
     - Да ведь другие-то останутся?!
     - Кто другие?
     - Ну, люди разные... Там, скажем, чиновники, женщины, министры, лошади... Ведь им жить надо?
     - А на что?
     - "На что, на что"! Плевать им на тебя, что ты умер. Будут себе жить, да и все.
     - Чудак! - усмехнулся телеграфист Надькин, нисколько не обидясь. - Да на что же им жить, раз меня уже нет?
     - Да что ж они, для тебя только и живут, что ли? - с горечью и обидой в голосе вскричал продавец ленкоранских лесов.
     - А то как же? Вот чудак - больше им жить для чего же?
     - Ты это... серьезно?
     Злоба, досада на наглость и развязность Надькина закипели в душе Неизвестного. Он даже не мог подобрать слов, чтобы выразить свое возмущение, кроме короткой мрачной фразы:
     - Вот сволочь!
     Надькин молчал.
     Сознание своей правоты ясно виднелось на лице его.
    IV
     - Вот нахал! Да что ж ты, значит, скажешь: что вот сейчас там, в Петербурге или в Москве, генералы разные, сенаторы, писатели, театры - все это для тебя?
     - Для меня. Только их там сейчас никого нет. Ни генералов, ни театров. Не требуется.
     - А где же они? Где?!
     - Где? Нигде.
     - ?!! ?!!
     - А вот если я, скажем, собрался, в Петербург проехал, - все бы они сразу и появились на своих местах. Приехал, значит, Надькин, и все сразу оживилось: дома выскочили из земли, извозчики забегали, дамочки, генералы, театры заиграли... А как уеду - опять ничего не будет. Все исчезнет.
     - Ах, подлец!.. Ну, и подлец же!.. Бить тебя за такие слова - и мало. Станут ради тебя генералов, министров затруднять! Что ты за цаца такая?
     Тень задумчивости легла на лицо Надькина.
     - Я уже с детства об этом думаю: что ни до меня ничего не было, ни после меня ничего не будет... Зачем? Жил Надькин - все было для Надькина. Нет Надькина - ничего не надо.
     - Так почему же ты, если ты такая важная персона, не король какой-нибудь или князь?
     - А зачем? Должен быть порядок. И король нужен для меня и князь. Это, брат, все предусмотрено.
     Тысяча мыслей терзала немного охмелевшую голову Неизвестного человека.
     - Что ж, по-твоему, - сказал он срывающимся от гнева голосом, - сейчас и города нашего нет, если ты из него вышел?
     - Конечно, нет.
     - А посмотри, вон колокольня... Откуда она взялась?
     - Ну, раз я на нее смотрю, она, конечно, и появляется. А раз отвернусь - зачем ей быть? Для чего?
     - Вот свинья! А вот ты отвернись, а я буду смотреть - посмотрим, исчезнет она или нет?
     - Незачем это, - холодно отвечал Надькин. - Разве мне не все равно, будет тебе казаться эта колокольня или нет?
     Оба замолчали.
    V
     - Постой, постой! - вдруг горячо замахал руками Неизвестный человек. - А я, что ж, по-твоему, если умру... Если раньше тебя, тоже все тогда исчезнет?
     - Зачем же ему исчезать, - удивился Надькин, - раз я останусь жить? Если ты помрешь, - значит, помер просто, чтобы я это чувствовал и чтоб я поплакал над тобой.
     И, встав с земли и стоя на коленях, спросил ленкоранский лесоторговец сурово:
     - Значит, выходит, что и я только для тебя существую, значит, и меня нет, ежели ты на меня не смотришь?
     - Ты? - нерешительно промямлил Надькин.
     В душе его боролись два чувства: нежелание обидеть друга и стремление продолжить до конца, сохранить всю стройность своей философской системы.
     Философская сторона победила.
     - Да! - твердо сказал Надькин. - Ты тоже. Может, ты и появился на свет для того, чтобы для меня достать кулич, курицу и водку и составить мне компанию.
     Вскочил на ноги ленкоранский продавец... Глаза его метали молнии. Хрипло вскричал:
     - Подлец ты, подлец, Надькин! Знать я тебя больше не хочу!! Извольте видеть, мать меня на что рожала, мучилась, грудью кормила, а потом беспокоилась и страдала за меня?! Зачем? Для чего? С какой радости?.. Да для того, видите ли, чтобы я компанию составил безработному телеграфистишке Надькину? А?! Для него я рос, учился, с ленкоранскими лесами дело придумал, у Гикина курицу и водку на счет лесов скомбинировал. Для тебя? Провались ты! Не товарищ я тебе больше, чтоб тебе лопнуть!
     Нахлобучив шапку на самые брови и цепляясь полуоторванной подметкой о кочки, стал спускаться Неизвестный человек с пригорка, направляясь к городу.
     А Надькин печально глядел ему вслед и, сдвинув упрямо брови, думал по-прежнему, как всегда он думал: "Спустится с пригорка, зайдет за перелесок и исчезнет... Потому, раз он от меня ушел, зачем ему существовать? Какая цель? Хо!"
     И сатанинская гордость расширила болезненное, хилое сердце Надькина и освещала лицо его адским светом.