Сочинение-рассуждение как я понимаю память жанра

Аннотация. В статье рассматривается «память жанра» мистерии в творчестве В. Иванова и А. Блока. Объектом изучения является философская эссеистика и лирика Иванова, а также драмы и лирика Блока. Сопоставление творчества главных символистов в выбранном аспекте позволяет выявить общее и различное в понимании мистерии знаменитыми русскими поэтами. Ключевые слова: «память жанра», мистерия, лирика, драматургия, символизм. Проблема жанровой идентификации произведения – одна из самых интересных и дискуссионных в литературоведении. Если объединить два известных высказывания М.М. Бахтина о жанре, а именно: «художник видит действительность глазами жанра» и «жанр сам приходит к художнику тогда, когда он оказывается нужным, когда его требует жизнь», то мы получим своего рода «нераздельность и неслиянность» универсального и индивидуального начал в самой категории жанра. Вот эта внутренняя и живая антиномичность жанрового подхода постоянно привлекает внимание исследователей и провоцирует многочисленные интерпретации и самой категории жанра, и конкретных жанров в творчестве отельных поэтов, и жанровых систем в различных литературных направлениях и культурных эпохах. Хотелось бы затронуть вопрос о «памяти жанра» мистерии в творчестве Вяч. Иванова и А. Блока - поэтов, столь же близких, сколь и далеких, но неразрывно связанных историей развития русского символизма. Несмотря на то, что говорить о мистериальности в модернизме стало уже как бы общим местом, тут не все еще ясно – и прежде всего с позиции жанрового подхода. Так, хорошо известно, что на рубеже XIX-XX веков идея мистерия попадает в центр внимания культурной элиты. Интерес к мистерии был подготовлен влиянием учений Платона, Шеллинга, Ницше, Вл. Соловьева, музыкальной философией Вагнера, теоретическими работами Н. Новосадского «Элевсинские мистерии» (1887), Ф. Зелинского «Из жизни идей» (1911—22) и, наконец, самого Вяч. Иванова («Эллинская религия страдающего бога», 1904; «Дионис и прадионисийство», 1923). При этом огромное значение для повального увлечения мистериальными идеями, конечно, имела особо тревожное мироощущение «конца века», эсхатологические предчувствия и мистические предвестия слома эпох. Как пишет Исупов, «Мистериальность стала важнейшим видом художественного пафоса в литературе (Маяковский — «Мистерия-буфф», 1918; Блок — «Роза и Крест», 1913), живописи (Л. Бакст — «Terror antiquus», 1908; ср. К. Чюрленис, М. Волошин), музыке (Скрябин). Однако часто забывалась «жанровая обязанность» Мистерии быть просто текстом, но наблюдалось ее стремление к слиянию или замещению «текста жизни». Особая роль в популяризации мистерии несомненно принадлежит Иванову, который вступил в литературу двуликим Янусом, пытающимся в собственном творчестве и в собственной жизни соединить прямо противоположные интуиции дионисийца Ницше и теурга Вл. Соловьева. Для Иванова изначально проблема мистерии была связующим звеном между его религиозными и эстетическими взглядами. Выходом из кризиса уединенного сознания, он, вслед за Ницше, видел в восстановлении структуры сознания древнего человека, спасающегося от метафизического одиночества в дионисийском восторге, в разрушении граней замкнутого сознания во всеобщем обрядово-мифологическом переживании трагедии мира, в пресловутом дионисийском экстазе, объединяющем всех участников в едином религиозном порыве. При этом роль поэта оказывалась соотносима с героем трагедии, выражающем народную душу (хор), но противопоставленному ему своей теургическо-жреческой избранностью. Восстановление единения народной души и поэта возможно только через жертву индивидуализма, восхождения поэта к божественному знанию и нисхождения его как теурга, преображающего мир божественной красотой. Поэтому Иванов выступает проповедником нового искусства, синтезирующего древнюю катартику трагедии и теургический проект спасения Мировой Души через искусство. К мистерии Иванов обращается то как к прародительнице трагедии, то как к конечной цель искусства на земле – Мистерии гибели старого и зарождения нового преображенного мира, что в ивановском дискурсе обозначает в общем-то одно и то же. Не случайно он любил цитировать слова Гете: