Реферат: Образ Медного Всадника в поэзии конца XX века

К числу именно таких произведений можно отнести и поэму-аллюзию Нонны Слепаковой “Монумент”. По сравнению с “Петербургским романом” Бродского она имеет более явное сюжетное, даже можно сказать, остросюжетное оформление. Сюжет универсальный внутри петербургского текста – герой наедине со стихией наводнения и Монументом, но монумент на этот раз – памятник Ленину у Финляндского вокзала.

Параллели с пушкинской поэмой в “Монументе” настойчивы. Интересно, например, что здесь, как и в поэме Пушкина, имеет место феномен, который можно определить как запрет на прямое называние Петра (в данном случае – Ленина) по имени. Слепакова, как и Пушкин, использует перифразы: “Монумент” – “памятник” – “строитель коммунизма” – “бухгалтер мятежа” – “на Господа восставый” – “делец отважный” – “несостоявшийся присяжный поверенный” – “Медный Пешеход” – “медный Вождь” – “кумир” (ср. у Пушкина: Пётр – “мощный властелин судьбы” – “кумир” – “горделивый истукан” – “Строитель чудотворный” – “грозный царь” – “Всадник Медный // На звонко скачущем коне...”). И.В.Немировский, затрагивая эту тему в своём интересном исследовании о пушкинской поэме, отмечает, что до Пушкина “табуирование имени Петра не имело традиции в русской литературе <...> Запрет на называние имени (и на изображение лица) – важнейший признак сакрального текста (и прежде всего – Библии)” ⁴ . Сакральное начало в пушкинской поэме можно увидеть, в частности, в центральном эпизоде поэмы, рассматривая бунт Евгения как кумироборчество. Это сакральное начало является определяющим и в поэме Нонны Слепаковой.

Задача автора, безусловно, не сводится к перепевам Пушкина; она скорее в попытке представить современному читателю Евгения XX века, запечатлеть героя-современника наедине с веком и мирозданием.

Первая часть поэмы посвящена герою и заканчивается его встречей с Монументом. Евгений, как и его тёзка в XIX веке, оказывается в момент приближающегося наводнения на огромной петербургской площади. Находясь в контексте петербургской повести, он явно осознаёт традиционность и литературность ситуации:

Исладострастиеума,

Какдрожь, Евгенияобъемлет.

Сощурясь, пуговкукрутя

Игубыискрививкапризно,

“Добро, строителькоммунизма!” –

Онговориткакбышутя...

Евгений середины двадцатого столетия “говорит как бы шутя”, в то время как обезумевший пушкинский Евгений, потрясённый потерей Параши, оказавшись перед монументом “мощного властелина судьбы”, бросает вызов Всаднику, “злобно задрожав”. Разница в позициях двух Евгениев очевидна. Герой Слепаковой не столько бросает вызов Монументу, сколько наслаждается пафосом острых и умных словесных построений своего монолога, прислушиваясь к нему как бы со стороны. Его взгляд на мир насквозь пронизан иронией. Современный Евгений проживает свою жизнь и одновременно играет себя. Подробно характеризуется то, как произносит Евгений свой несколько театральный монолог:

Евгенийговорилбезгнева,

Носедкойживостью. Онбыл

Теченьемсвоегонапева

Подхвачен. Исвободноплыл,

Смиренноотдаваясьречи

Ивсёжприслушиваяськней.

Публицистичность речи современного Евгения, обращённой к памятнику Ленина, очевидна:

Ноты, бухгалтермятежа,

Направленнымвоображеньем

Учёливремя, ичерёд, –

Ипротыкающимдвиженьем

Тырукувыбросилвперёд.

Герой говорит, но Ленин остаётся недвижим на своём броневике, хотя погоня всё же начинается. Евгений опять гоним, но не Монументом, а невской водой, разбуженной рукой Того, кто “Балтику побалтывал перстом...”. В петербургской повести появился новый, если можно так выразиться, “персонаж”. Евгений обращается к нему: “О Боже, Боже, пощади!”

Нужно отметить, что если в контексте петербургского мифа Демиург – это прежде всего Пётр, то здесь, как и положено, – Господь.

НуаГосподьсклонилсянадНевой.

Вотьмеподнимвысвечиваласьробко

Исакиязолоченаякнопка,

Авкругнеёщетинились, густы,