Реферат: Образ Медного Всадника в поэзии конца XX века
Скорейвсего, антенныилишпили
Вигольникекромешнойтемноты.
Любопытно, что с появлением этого “персонажа” привычная коллизия, построенная на противопоставлении Евгения и Монумента и как будто даже заявленная в начале поэмы, не реализуется. Герой не противостоит Монументу, это противостояние только кажущееся. В двусмысленном, нереальном, преображённом стихией пейзаже самым реальным оказывается Монумент, который и становится спасительным для Евгения:
Новотвершиныпьедестала
ДостигЕвгенийиустало
Приселподбронзовойполой,
Гдевскладкахпыльдесятилетий
Вклубкизакатанадождём...
ГеройнаединесВождём.
Ихдвое, инадними – Третий,
Нитемнезанят, нидругим –
Стихийнымбедствиемодним.
С точки зрения этого Третьего, Евгений и Монумент объединены, они – одно. (В какой-то мере можно, наверно, говорить и о литературной традиции превращения страдающего героя в пародийный памятник своему гонителю: бедный Евгений верхом на льве, Дудкин верхом на Липпанченко в романе А.Белого “Петербург”.) Но принципиально, что в поэме, о которой идёт речь, Евгений не столько кумиро- или тираноборец, сколько богоборец: он противостоит скорее не Монументу, олицетворяющему власть, империю, бездуховную силу подавления, а самому Господу. Это не пушкинский бедный, безумный Евгений с измученной душой, а неприкаянный, не верящий ни в Бога, ни в чёрта (хочется добавить – ни в Вождя) человек с иронией во взгляде и опустошённостью в душе.
Тут, переждавпять-шестьмгновений,
Преодолевгубнуюдрожь,
ВдругусмехнулсямойЕвгений,
“Ха-ха! – сказал. – Ияхорош!
Скемспорю? Смедьюбезответной!
Гдеугнездился? ПодВождём!”
Традиционного оживления статуи так и не происходит. Монумент настолько бесчеловечен, безжизнен, неизменен, догматичен, что ожить, даже для того, чтобы “за речь, лишённую почтенья”, “легко сощёлкнуть” героя “в пучину с пьедестала”, он не может:
Нонеизмененжестметалла:
Теберукойнешевельнуть –
Онауказываетпуть.
Оживление невозможно и потому, что всё произнесённое Евгением – “всего лишь тема, ход сюжетный”, современный Евгений не бросает вызова судьбе в лице статуи, как это было в “Медном Всаднике” и “Каменном Госте” Пушкина. Монумент – это памятник двоим: “Тебе и мне. На том стоим”.
Итак, поэты конца XX века активно обращаются к пушкинскому тексту, трансформируя его сюжетные ходы и образы. Несмотря на это “осовременивание”, главной темой рассмотренных произведений является обращение к Медному Всаднику – монументу Фальконе. Но нельзя не упомянуть и о других “знаковых” бронзовых воплощениях Петра, которые вступают в диалог друг с другом, – вспомним высказывание И.Бродского: “Дух Петра Первого всё ещё куда более ощутим здесь, чем душок позднейших эпох” (“Ленинград”).
Первым своеобразным памятником Петру, породившим множество легенд, можно считать “восковую персону”. По меткому замечанию Кривулина, “восковая персона” предвосхищала вечно живого, залёгшего в мавзолее Ленина – хотя и материал, и замысел Растрелли куда гуманнее...” (“Царь и сфинкс”).
Восковой Пётр готов ожить – не в этом ли легендарном оживании “восковой персоны” таятся отчасти корни сюжета про оживающего Медного Всадника? Так или иначе, Пётр оживал и будучи “восковой персоной”, и воплотившись в “Медный Всадник” (заметим сходство в применении иносказательного, непрямого называния, без имени изображённого лица). И до сих пор “восковая персона” воспринимается с каким-то метафизическим чувством.
Уместно вспомнить стихотворение Елены Шварц “Неугомонный истукан”. Основная коллизия строится опять же на обращении теперь уже героини к “памятнику” (в каком-то смысле “персону” можно так обозначить) – вековому Петру. Стихотворение весьма насыщено фольклорными, петербургскими, мифологическими мотивами: устойчивая мифологема Пётр-Антихрист; смерть Петра, как сказочного Кощея, – в яйце; Петербург, как и задумывал его основатель, – рай, но мёртвый рай; ну и, конечно, восковой Пётр оживает. Мы видим, что душа Петра – это и есть Петербург; разбивается душа Петра – нет Петербурга. Теперь мы понимаем, что “Петербургу быть пусту” – без Петра:
Ятогдаяйцоэтовстенубросала –