Тайна

    I
     Он уверял меня, что с детства у него были поэтические наклонности.
     - Понимаешь - я люблю все красивое!
     - Неужели? С чего же это ты так? - спросил я, улыбаясь.
     - Не знаю. У меня, вероятно, такая душа: тянуться ко всему красивому...
     - В таком случае я подарю тебе книжку моих стихов!!
     Он не испугался, а сказал просто:
     - Спасибо.
     Я спросил как можно более задушевно:
     - Ты любишь ручеек в лесу? Когда он журчит? Или овечку, пасущуюся на травке? Или розовое облачко высоко-высоко... Так, саженей в шестьдесят высоты?
     Глядя задумчивыми, широко раскрытыми глазами куда-то вдаль, он прошептал:
     - Люблю до боли в сердце.
     - Вот видишь, какой ты молодец. А еще что ты любишь?
     - Я люблю закат на реке, когда издали доносится тихое пение... Цветы, окропленные первой чистой слезой холодной росы... Люблю красивых, поэтичных женщин и люблю тайну, которая всегда красива.
     - Любишь тайну? Почему же ты мне не сказал этого раньше? Я бы сообщил тебе парочку-другую тайн... Знаешь ли ты, например, что между женой нашего швейцара и приказчиком молочной лавки что-то есть? Я сам вчера слышал, как он делал ей заманчивые предложения...
     Он болезненно поморщился.
     - Друг! Ты меня не понял. Это слишком вульгарная, грубая тайна. Я люблю тайну тонкую, нежную, неуловимую. Ты знаешь, что я сделал сегодня?
     - Ты сделал что-нибудь красивое, поэтичное, - уверенно сказал я.
     - Вот именно. Сейчас мы едем к Лидии Платоновне. И знаешь, что я сделал?
     - Что-нибудь красивое, поэтичное?
     - Да! Я купил букет роскошных белых роз и отослал его Лидии Платоновне инкогнито, без записки и карточки. Это маленькая грациозная тайна. Я люблю все грациозное. Цветы, окропленные первой чистой слезой холодной росы... И неизвестно от кого... это тайна.
     - Так вот почему ты продал свой турецкий диван и синие брюки!
     - Друг, - страдальчески сказал он. - Не будем говорить об этом. Цветы... Из нездешнего мира... Откуда они? Из чистого горного воздуха? Кто их прислал? Бог? Дьявол?
     Его глаза, устремленные к небу, сияли как звезды.
     - Да ведь ты не вытерпишь, проболтаешься? - едко сказал я.
     - Друг! Клянусь, что я буду равнодушен и молчалив... Ты понимаешь - она никогда не узнает, от кого эти цветы... Это маленькое и ужасное слово - никогда. Never-more!.
     Когда мы сходили с извозчика, я подумал, что если бы этот человек писал стихи, они могли бы быть не более глупы, чем мои.
     II
     Мы вошли в гостиную, и хозяйка дома встретила нас такой бурной радостью и водопадом благодарностей, что я сначала даже отступил за Васю Мимозова.
     - Василий Валентиныч! - воскликнула прелестная хозяйка. - Признавайтесь... Это вы прислали эту прелесть?
     Вася Мимозов изумленно отступил и сказал, широко открыв глаза:
     - Прелесть? Какую? Я вас не понимаю.
     - Полноте, полноте! Кто же другой мог придумать эту очаровательную вещь.
     - О чем вы говорите?
     - Не притворяйтесь. Я говорю об этом роскошном букете!
     Взгляд его обратился по направлению руки хозяйки, и он закричал так, как будто первый раз в жизни видел букет цветов:
     - Какая роскошь! Кто это вам преподнес?
     Хозяйка удивилась:
     - Неужели это не вы?
     Без всякого колебания Вася Мимозов повернул к ней свое грустное лицо и твердо сказал:
     - Конечно, не я. Даю вам честное слово.
     Тут только она заметила меня и радушно приветствовала:
     - Здравствуйте! Это уж не вы ли сделали мне такой царский подарок?
     Я отвернулся и с деланным смущением возразил:
     - Что вы, что вы!
     Она подозрительно взглянула на меня.
     - А почему же ваши глазки не смотрят прямо? Признавайтесь, шалун!
     Я глупо захохотал.
     - Да почему же вы думаете, что именно я?
     - Вы сразу смутились, когда я спросила.
     Вася Мимозов стоял за спиной хозяйки и делал мне умоляющие знаки. Я тихонько хихикал, смущенно крутя пуговицу на жилете:
     - Ах, оставьте.
     - Ну конечно же вы! Зачем вы, право, так тратитесь?!
     Избегая взгляда Мимозова, я махнул рукой и беззаботно ответил:
     - Стоит ли об этом говорить!
     Она схватила меня за руку.
     - Значит, вы?
     Вася Мимозов с искаженным страхом лицом приблизился и хрипло воскликнул:
     - Это не он!
     Хозяйка недоумевающе посмотрела на нас.
     - Так, значит, это вы?
     Лицо моего приятеля сделалось ареной борьбы самых разнообразных страстей: от низких до красивых и возвышенных.
     Возвышенные страсти победили.
     - Нет, не я, - сказал он, отступая.
     - Больше никто не мог мне прислать. Если не вы - значит, он. Зачем вы тратите такую уйму денег?
     Я поболтал рукой и застенчиво сказал:
     - Оставьте! Стоит ли говорить о такой прозе. Деньги, деньги... Что такое, в сущности, деньги? Они хороши постольку, поскольку на них можно купить цветов, окропленных первой чистой слезой холодной росы. Не правда ли, Вася?
     - Как вы красиво говорите, - прошептала хозяйка, смотря на меня затуманенными глазами. - Этих цветов я никогда не забуду. Спасибо, спасибо вам!
     - Пустяки! - сказал я. - Вы прелестнее всяких цветов.
     - Merci. Все-таки рублей двадцать заплатили?
     - Шестнадцать, - сказал я наобум.
     Из дальнего угла гостиной, где сидел мрачный Мимозов, донесся тихий стон:
     - Восемнадцать с полтиной!
     - Что? - обернулась к нему хозяйка.
     - Он просит разрешения закурить, - сказал я. - Кури, Вася, Лидия Платоновна переносит дым.
     Мысли хозяйки все время обращались к букету.
     - Я долго добивалась от принесшего его: от кого этот букет? Но он молчал.
     - Мальчишка, очевидно, дрессированный, - одобрительно сказал я.
     - Мальчишка! Но он старик!
     - Неужели? Лицо у него было такое моложавое.
     - Он весь в морщинах!
     - Несчастный! Жизнь его, очевидно, не красна. Ненормальное положение приказчиков, десятичасовой труд... Об этом еще писали. Впрочем, сегодняшний заработок поправит его делишки.
     Мимозов вскочил и приблизился к нам. Я думал, что он ударит меня, но он сурово сказал:
     - Едем! Нам пора.
     При прощании хозяйка удержала мою руку в своей и прошептала:
     - Ведь вы навестите меня? Я буду так рада! Merci за букет.
     Приезжайте одни.
     Мимозов это слышал.
     III
     Возвращаясь домой, мы долго молчали. Потом я спросил задушевным тоном:
     - А любишь ты детскую елку, когда колокола звонят радостным благовестом и румяные детские личики резвятся около дерева тихой радости и умиления? Вероятно, тебе дорога летняя лужайка, освещенная золотым солнцем, которое ласково греет травку и птичек... Или первый поцелуй теплых губок любимой женщи...
     Падая с пролетки и уже лежа на мостовой, я успел ему крикнуть:
     - Да здравствует тайна!