Что легло в основу сюжета романа "Дубровский"?

Замысел романа «Дубровский» возник в конце сентября 1832 г. Это не был первый подступ Пушкина к большой повествовательной форме. Ему предшествовали «Арап Петра Великого» (1827), «Роман в письмах» (1829), «Роман на Кавказских водах» (1831). Весьма отличные друг от друга по проблематике и по модификации жанра, они имели общую судьбу в одном отношении — все три остались незавершенными. Что Пушкин оставил «Арапа Петра Великого» , прервал работу над «Романом в письмах» и, детально разработав планы «Романа на Кавказских водах» , не пошел далее описания дорожных приготовлений героинь будущего повествования, вряд ли можно признать случайным или объяснить исключительно частными причинами, вызвавшими охлаждение к каждому из этих замыслов. Скорее напрашивается другой вывод: автор «Онегина» всякий раз в процессе работы испытывал известные трудности. «Повести Белкина» были первым замыслом Пушкина-прозаика, который он успешно довел до конца. Все предшествовавшие им повествовательные фрагменты имели ту же судьбу, что и замыслы романов. Создание «Повестей Белкина» и окончание «Евгения Онегина» подготовили почву для нового обращения Пушкина к большой повествовательной форме. Тем более что в 1829—1832 гг. жанр романа во Франции обретает новые черты под пером В. Гюго, Ж. Жанена, Стендаля, Бальзака, Ж. Санд, а в России один за другим появляются романы Загоскина, Лажечникова, Булгарина. Долгое время господствовало убеждение, что работа над «Дубровским» предшествовала обращению Пушкина к повести из эпохи пугачевщины, впоследствии переросшей в «Капитанскую дочку» . Сейчас, на основании уточненных датировок первых планов этой повести, можно утверждать, что дело обстояло наоборот. К тому времени, когда Пушкин в сентябре 1832 г. встретился в Москве с П. В. Нащокиным и услышал от него рассказ о прототипе Дубровского — белорусском дворянине Островском, в бумагах поэта уже существовали два плана повести о Шванвиче. 1 История Островского произвела на Пушкина тем большее впечатление, что она легла на почву, подготовленную предшествующими его размышлениями и художественной работой. От повести о дворянине-пугачевце, которого перипетии его личной судьбы делают соучастником крестьянского бунта, Пушкин под влиянием рассказа Нащокина переходит к замыслу повествования об Островском — помещике, выбитом обыденным актом судейского беззакония из обычной колеи гражданского существования и ставшем разбойником. Истинное происшествие, случившееся в начале 1830-х годов с небогатым дворянином, «который имел процесс с соседом за землю, был вытеснен из именья и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить, сначала подьячих, потом и других», 2 поначалу могло быть воспринято самим поэтом как аналог истории дворянина-пугачевца, как еще один, недавний, случай сотрудничества дворянина с бунтующим народом, к тому же случай, самой жизнью облеченный в готовую романическую форму. Незавершенные прозаические замыслы Пушкина конца 1820-х — начала 1830-х годов в числе многих признаков, то сближающих, то разделяющих их, имеют общую, можно сказать устойчивую, черту. Среди «людей благоразумных» (VI, 170), идущих в жизни проторенными путями, в этих набросках, планах, программах мелькают образы других, «неправильных» героев. Природа и степень их отклонения от нормы бесконечно варьируются. Генетически эти образы восходят к героям ранних, романтических поэм и лирики Пушкина, но теперь их демонический ореол растворился, обнаружив скрытое прежде многообразие реальных жизненных типов, «странные» судьбы которых мотивированы социально, психологически, характеры деформированы воспитанием и средой. Пушкина настойчиво привлекает тип женщины, ум и чувства которой не укладываются в прокрустово ложе «условий света» . Таковы героини фрагментов «Гости съезжались на дачу» и «На углу маленькой площади» , такова Полина из «Рославлева» . Быстро набросав предысторию событий, Пушкин внимательно следит за перипетиями дальнейшей судьбы «беззаконной кометы» , осмелившейся бросить вызов миру светских гости