Американец

    В этом месте река делала излучину, так что получалось нечто вроде полуострова.
    Выйдя из лесной чащи и увидев вдали блестевшие на солнце куски реки, разорванной силуэтами древесных стволов, Стрекачев перебросил ружье на другое плечо и отер платком пот со лба. Тут-то он и наткнулся на корявого мужичонку, который, сидя на пне сваленного дерева, весь ушел в чтение какого-то обрывка газеты. Мужичонка, заслышав шаги, отложил в сторону газету, вздел на лоб громадные очки и, стащив с головы неопределенной формы и вида шляпчонку, поклонился Стрекачеву. - Драсти. - Здравствуй, братец. Заблудился я, кажется. - А вы откуда будете? - На даче я. В Овсянкине. Оттуда. - Беретов восемь будет отселева... Он пытливо взглянул на усталого охотника и спросил: - Ничего вам не потребуется? - А что? - Да, может, что угодно вашей милости, так есть. - Да ты кто такой? - Арендатель, - солидно отвечал мужичонка, переступив с ноги на ногу. - Эту землю арендуешь? - Так точно. - Что ж, хлеб тут сеешь, что ли? - Где уж тут хлеб, ваша милость! И в заводе хлебов не было. Всякой дрянью поросло, - ни тебе дерева настоящие, ни тебе луга настоящие. Бурелом все, валежник, сухостой. - Да что ж ты тут... грибы собираешь, ягоды? - Нету тут настоящего гриба. И ягоды тоже, к слову сказать, черт-ма. - Вот чудак, - удивился Стрекачев. - Зачем же ты тогда эту землю арендуешь? - А это, как сказать, ваше благородие, всяка земля человеку на потребу дана и ежели произрастание не происходит, то, как говорится, человек не мытьем, так катаньем должен хлеб свой соблюдать. Эту невразумительную фразу мужичонка произнес очень внушительно и даже разгладил корявой рукой крайне скудную бороду, напоминавшую своим видом унылое "арендованное" место: ни тебе волосу, ни тебе гладкого места, - один бурелом да сухостой. - Так с чего ж ты живешь? - Дачниками кормлюсь. - Работаешь на них, что ли? Хитрый смеющийся взгляд мужичонки обшарил лицо охотника, и ухмыльнулся мужичонка лукаво, но добродушно. - Зачем мне на них работать! Они на меня работают. - Врешь ты все, дядя, - недовольно пробормотал охотник Стрекачев, вскидывая на плечо ружье и собираясь уходить. - Нам врать нельзя, - возразил мужичонка. - Зачем врать! За это тоже не похвалят. Баб обожаете? - Что? - Некоторые из нашего полу до удивления баб любят. - Ну? - Так вот я, можно сказать, по этой бабьей части. - Кого?!! - А это мы вам сейчас скажем - кого... Мужичонка вынул из-за пазухи серебряные часы, открыл их и, приблизив к глазам, погрузился в задумчивость... Долго что-то соображал. - Шестаковская барыня, должно, больны нынче, потому пять ден, как не показываются, значит, что же сейчас выходит? Так что, я думаю, время сейчас Маслобоевым - дачницам и Огрызкиным; у Маслобоевых-то вам кроме губернанки профиту никакого, потому сама худа, как палка, а дочки опять же такая мелкота, что и внимания не стоющие. А вот Огрызкиной госпожой довольны останетесь. Дама в самой красоте, и костюмчик я им через горничную Агашу подсунул такой, что отдай все да и мало. Раньше-то у нее что-то такое надевывалось, что и не разберешь: не то армячок со сборочкой, не то как в пальте оно выходило. А ежели без обтяжки - мои господа очень даже как обижаются. Не антиресно, вишь. А мне что?.. Да моя бы воля, так я безо всего, как говорится. Убудет их, что ли? Верно я говорю? - Черт тебя разберет, что ты говоришь, - рассердился охотник. - Действительно, - согласился мужичонка. - Вам не понятно, как вы с дальних дач, а наши Окромчеделовские меня ни в жисть не забывают. "Еремей, нет ли чего новенького? Еремей, не освежился ли лепретуарчик. Да я на эту, может, хочу глянуть, а на ту не хочу, да куда делась та, да что делает эта?" Одним словом, первый у них я человек. - У кого? - А у дачников. - Вот у тех, что за рекой? - Зачем у тех? Те ежели бы узнали - такую бы мятку мне задали, что до зеленых веников не забудешь. А я опять же говорю об Окромчеделовских. Тут за этим бугром их штук сто, дач-то. Вот и кормлюсь от них. - Да чем же ты кормишься, шут гороховый?! Мужичонка почесал затылок. - Экой ты непонятный! Как да что... Посадишь барина в яму - ну, значит, и живи в свое удовольствие. Смотря, конешно, за что и платят. За Огрызкинскую барыню я, брат, меньше целкового никак не возьму; Шестеренкины девицы тоже - на всякий скус потрафют, - руль с четвертаком грех взять за этакую видимость али нет? Дрягина госпожа, Семененко, Косогорова, Лякина... Мало ли. - Ты что же, значит, - сообразил Стрекачев, - купальщиц на своей земле показываешь? - Во-во. Их, значит, тот берег, а мой, значит, этот. Им убытку никакого, а мне хлеб. - Вот, каналья, - рассмеялся Стрекачев. - Как же ты дошел до этого? - Да ведь это, господин, кому какие мозги от Бога дадены... Иду я о прошлом годе к реке рыбку поудить - гляжу, что за оказия! Под одним кустом дачник белеется, под другим кустом дачник белеется. И у всякого бинокль из глаз торчит. Сдурели они, думаю, что ли. Тогда-то я еще о биноклях и не слыхивал. Ну, подхожу, значит, к реке поближе... Эге-ге, вижу. Тут тебе и блюнетки, и блондинки, и толстые, и тонкие, и старые, и малые. Вот оно что! Ну, как значит, я во всю фигуру на берегу объявился - они и подняли визг: "Убирайся, такой-сякой, вон, как смеешь!.." И-и расстрекотались! С той поры я, значит, умом и вошел в соображение. - Значит, ты специально для этого и землю заарендовал? - Специяльно. Шестьдесят рублей в лето отвалил. Ловко? Да биноклей четыре штуки выправил, да кустов насажал, да ям нарыл - прямо удобство во какое. Сидишь эт-то в прохладе, в яме на скамеечке, слева пива бутылка (от себя держу: не желаете ли? Четвертак всего разговору), слева, значит, пива бутылка, справа папиросы... - живи не хочу! Охотник Стрекачев постучал ружьем о свесившуюся ветку дерева и, как будто вскользь, спросил: - А хорошо видно? - Да уж ежели с биноклем, прямо вот - рукой достанешь! И кто только это бинокли выдумал, - памятник бы ему!.. Может, полюбопытствуете? - Ну, ты скажешь тоже, - ухмыльнулся конфузливо охотник. - А вдруг увидят оттуда? - Никак это невозможно! Потому так уж у меня пристроено. Будто куст; а за кустом яма, а в яме скамеечка. Чего ж, господин... попробуйте. Всего разговору (он приложил руку щитком и воззрился острым взглядом на противоположный берег, где желтела купальня)... всего и разговору на руль шестьдесят! - Это еще что за расчет?! - Расчеты простые, ваше благородие: Огрызкинская госпожа теперь купается - дамы замечательные, сами извольте взглянуть - рупь, потом Дрягина с дочкой на пятиалтынный разговору, ну и за губернанку Лавровскую дешевле двух двугривенных положить никак невозможно. Хучь они и губернанки, а благородным ни в чем не уступят. Костюмишко такой, что, все равно, его бы и не было... - А ну-ка... ты... тово... - Вот сюда, ваше благородие, пожалуйте, здесь две ступенечки вниз... Головку тут наклоните, чтоб оттелева не приметили. Вот-с так. А теперь можете располагаться... Пивка не прикажете ли молодненького? Сей минутой бинокль протру, запотел что-то... Извольте взглянуть. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Смеркалось... Усталый, проголодавшийся, выполз Стрекачев из своего убежища и, отыскав ружье, спросил корявого мужичонку, сладко дремавшего на поваленном дереве: - Сколько с меня? - Шесть рублей двадцать, ваше благородие, да за пиво полтинничек. - Шесть рублей двадцать?! Это за что же такое столько? Наверно, жульничаешь. - Помилуйте-с... Огрызкинскую госпожу положим рупь, да губернанка в полтинник у нас завсегда идет, да Дрягина - я уж мелюзга и не считаю, - да Синяковы трое с бабушкой, да... - Ну, ладно, ладно... Пошел высчитывать всякую чепуху!.. Получай! - Счастливо оставаться! Благодарим покорниче!.. И подмигнув очень интимно, корявый мужичонка шепнул: - А в третьем и пятом номере у меня с обеда наши Окромчеделовские сидят. Уж и темно совсем, а их никак не выкуришь. Веселые люди, дай им Бог здоровья. Счастливо оставаться!