Сухая Масленица

    I
     Знаменитый писатель Иван Перезвонов задумал изменить своей жене. Жена его была хорошей доброй женщиной, очень любила своего знаменитого мужа, но это-то, в конце концов, ему и надоело.
     Целый день Перезвонов был на глазах жены и репортеров... Репортеры подстерегали, когда жена куда-нибудь уходила, приходили к Перезвонову и начинали бесконечные расспросы. А жена улучала минуту, когда не было репортеров, целовала писателя в нос, уши и волосы и, замирая от любви, говорила:
     - Ты не бережешь себя... Если ты не думаешь о себе и обо мне, то подумай о России, об искусстве и отечественной литературе.
     Иван Перезвонов, вздыхая, садился в уголку и делал вид, что думает об отечественной литературе и о России. И было ему смертельно скучно.
     В конце концов писатель сделался нервным, язвительным.
     - Ты что-то бледный сегодня? - спрашивала жена, целуя мужа где-нибудь за ухом или в грудо-брюшную преграду.
     - Да, - отстраняясь, говорил муж. - У меня индейская чума в легкой форме. И сотрясение мозга! И воспаление почек!!
     - Милый! Ты шутишь, а мне больно... Не надо так... - умоляюще просила жена и целовала знаменитого писателя в ключицу или любовно прикладывалась к сонной артерии...
     Иногда жена, широко раскрывая глаза, тихо говорила:
     - Если ты мне когда-либо изменишь - я умру.
     - Почему? - лениво спрашивал муж. - Лучше живи. Чего там.
     - Нет, - шептала жена, смотря вдаль остановившимися глазами. - Умру.
     - Господи! - мучился писатель Перезвонов. - Хотя бы она меня стулом по голове треснула или завела интригу с репортером каким- нибудь... Все-таки веселее!
     Но стул никогда не поднимался над головой Перезвонова, а репортеры боялись жены и старались не попадаться ей на глаза.
     II
     Однажды была Масленица. Всюду веселились, повесничали на легкомысленных маскарадах, пили много вина и пускались в разные шумные авантюры...
     А знаменитый писатель Иван Перезвонов сидел дома, ел домашние блины и слушал разговор жены, беседовавшей с солидными, положительными гостями.
     - Ване нельзя много пить. Одну рюмочку, не больше. Мы теперь пишем большую повесть. Мерзавец этот Солунский!
     - Почему? - спрашивали гости.
     - Как же. Писал он рецензию о новой Ваниной книге и сказал, что он слишком схематизирует взаимоотношения героев. Ни стыда у людей, ни совести.
     Когда гости ушли, писатель лежал на диване и читал газету. Не зная, чем выразить свое чувство к нему, жена подошла к дивану, стала на колени и, поцеловав писателя в предплечье, спросила:
     - Что с тобой? Ты, кажется, хромаешь?
     - Ничего, благодарю вас, - вздохнул писатель. - У меня только разжижение мозга и цереброспинальный менингит. Я пойду пройдусь...
     - Как, - испугалась жена. - Ты хочешь пройтись? Но на тебя может наехать автомобиль или обидят злые люди.
     - Не может этого быть, - возразил Перезвонов, - до сих пор меня обижали только добрые люди.
     И, твердо отклонив предложение жены проводить его, писатель Перезвонов вышел из дому.
     Сладко вздохнул усталой от комнатного воздуха грудью и подумал: "Жена невыносима. Я молод и жажду впечатлений. Я изменю жене".
     III
     На углу двух улиц стоял писатель и жадными глазами глядел на оживленный людской муравейник.
     Мимо Перезвонова прошла молодая, красивая дама, внимательно оглядела его и слегка улыбнулась одними глазами.
     "Ой-ой, - подумал Перезвонов. - Этого так нельзя оставить... Не нужно забывать, что нынче Масленица - многое дозволено". Он повернул за дамой и, идя сзади, любовался ее вздрагивающими плечами и тонкой талией.
     - Послушайте... - после некоторого молчания сказал он, изо всех сил стараясь взять тон залихватского ловеласа и уличного покорителя сердец. - Вам не страшно идти одной?
     - Мне? - приостановилась дама, улыбаясь. - Нисколько. Вы, вероятно, хотите меня проводить?
     - Да, - сказал писатель, придумывая фразу попошлее. - Надо, пока мы молоды, пользоваться жизнью.
     - Как? Как вы сказали? - восторженно вскричала дама. - Пока молоды... пользоваться жизнью. О, какие это слова! Пойдемте ко мне!
     - А что мы у вас будем делать? - напуская на лицо циничную улыбку, спросил знаменитый писатель.
     - О, что мы будем делать!.. Я так счастлива. Я дам вам альбом - вы запишете те прекрасные слова, которыми вы обмолвились. Потом вы прочтете что-нибудь из своих произведений. У меня есть все ваши книги!
     - Вы меня принимаете за кого-то другого, - делаясь угрюмым, сказал Перезвонов.
     - Боже мой, милый Иван Алексеевич... Я прекрасно изучила на вечерах, где вы выступали на эстраде, ваше лицо, и знакомство с вами мне так приятно...
     - Просто я маляр Авксентьев, - резко перебил ее Перезвонов. - Прощайте, милая бабенка. Меня в трактире ждут благоприятели. Дербалызнем там. Эх вы!!
     IV
     - Прах их побери, так называемых порядочных женщин. Я думаю, если бы она привела меня к себе, то усадила бы в покойное кресло и спросила - отчего я такой бледный, не заработался ли? Благоговейно поцеловала бы меня в височную кость, а завтра весь город узнал бы, что Перезвонов был у Перепетуи Ивановны... Черррт! Нет, Перезвонов... Ищи женщину не здесь, а где-нибудь в шантане, где публика совершенно беззаботна насчет литературы.
     Он поехал в шантан. Разделся, как самый обыкновенный человек, сел за столик, как самый обыкновенный человек, и ему, как обыкновенному человеку, подали вина и закусок.
     Мимо него проходила какая-то венгерка.
     - Садитесь со мной, - сказал писатель. - Выпьем хорошенько и повеселимся.
     - Хорошо, - согласилась венгерка. - Познакомимся, интересный мужчина. Я хочу рябчиков.
     Через минуту ее отозвал распорядитель.
     Когда она вернулась, писатель недовольно спросил:
     - Какой это дурак отзывал вас?
     - Это здесь компания сидит в углу. Они расспрашивали, зачем вы сюда приехали и о чем со мной говорили. Я сказала, что вы предложили мне "выпить и повеселиться". А они смеялись и потом говорят: "Эта Илька всегда напутает. Перезвонов не мог сказать так!"
     - Черррт! - прошипел писатель. - Вот что Илька... Вы сидите - кушайте и пейте, а я расплачусь и уеду. Мне нужно.
     - Да расплачиваться не надо, - сказала Илька. - За вас уже заплачено.
     - Что за глупости?! Кто мог заплатить?
     - Вон тот толстый еврей-банкир. Подзывал сейчас распорядителя и говорит: "За все, что потребует тот господин, - плачу я! Перезвонов не должен расплачиваться". Мне дал пятьдесят рублей, чтобы я ехала с вами. Просил ничего с вас не брать.
     Она с суеверным ужасом посмотрела на Перезвонова и спросила:
     - Вы, вероятно... переодетый пристав?..
     Перезвонов вскочил, бросил на стол несколько трехрублевок и направился к выходу.
     Сидящие за столиками посетители встали, обернулись к нему, и - гром аплодисментов прокатился по зале... Так публика выражала восторг и преклонение перед своим любимцем, знаменитым писателем. Бывшие в зале репортеры выхватили из карманов книжки и со слезами умиления стали заносить туда свои впечатления. А когда Перезвонов вышел в переднюю, он наткнулся на лакея, который служил ему. Около лакея толпилась публика, и он продавал по полтиннику за штуку окурки папирос, выкуренных Перезвоновым за столом. Торговля шла бойко.
     V
     Оставив позади себя восторженно гудящую публику и стремительных репортеров, Перезвонов слетел с лестницы, вскочил на извозчика и велел ему ехать в лавчонку, которая отдавала на прокат немудрые маскарадные костюмы...
     Через полчаса на шумном маскарадном балу в паре с испанкой танцевал веселый турок, украшенный громадными наклеенными усами и горбатым носом.
     Турок веселился вовсю - кричал, хлопал в ладоши, визжал, подпрыгивал и напропалую ухаживал за своей испанкой.
     - Ходы сюда! - кричал он, выделывая ногами выкрутасы. - Целуй менэ, барышна, на морда.
     - Ах, какой вы веселый кавалер, - говорила восхищенная испанка. - Я поеду с вами ужинать!..
     - Очин прекрасно, - хохотал турок, семеня возле дамы. - Одын ужин
     - и никаких Перезвонов!
     Было два часа ночи.
     Усталый, но довольный Перезвонов сидел в уютном ресторанном кабинете, на диване рядом с хохотушкой-испанкой и взасос целовался с ней. Усы его и нос лежали тут же на столе, и испанка, шутя, пыталась надеть ему турецкий нос на голову и на подбородок.
     Перезвонов хлопал себя по широким шароварам и пел, притоптывая:
     Ой, не плачь, Маруся, - ты будешь моя!
     Кончу мореходку, женюсь я на тебя...
     Испанка потянулась к нему молодым теплым телом.
     - Позвони человеку, милый, чтобы он дал кофе и больше не входил... Хорошо?
     Перезвонов потребовал кофе, отослал лакея и стал возиться с какими-то крючками на лифе испанки...
     VI
     В дверь осторожно постучались.
     - Ну? - нетерпеливо крикнул Перезвонов. - Нельзя!
     Дверь распахнулась, и из нее показалась странная процессия... Впереди всех шел маленький белый поваренок, неся на громадном блюде сдобный хлеб и серебряную солонку с солью. За поваренком следовал хозяин гостиницы, с бумажкой в руках, а сзади буфетчица, кассир и какие-то престарелые официанты.
     Хозяин выступил вперед и, утирая слезы, сказал, читая по бумажке:
     - "Мы счастливы выразить свой восторг и благодарность гордости нашей литературы, дорогому Ивану Алексеичу, за то, что он почтил наше скромное коммерческое учреждение своим драгоценным посещением, и просим его от души принять по старорусскому обычаю хлеб-соль, как память, что под нашим кровом он вкусил женскую любовь, это украшение нашего бытия"... В дверях показались репортеры.
     VII
     Вернувшись домой, Перезвонов застал жену в слезах.
     - Чего ты?!
     - Милый... Я так беспокоилась... Отчего ты такой бледный?.. Я думала - ушел... Там женщины разные!.. Масленица... Думаю, изменит мне...
     - Где там! - махнув рукой, печально вздохнул знаменитый писатель.
     - Где там!